Рейд за бессмертием

— Как их величать то? — спрашивали Васю.

— Старшего Дадо, — отвечал Вася. — А маленького. Кто ж его знает? Не говорит еще.

— А что тут думать? — улыбалась рота. — Ты их привел. Тебе и честь. Значит, будет Васькой, как и ты.

На том и порешили. Так Дадо и Васька стали для роты центром мироздания…

Комбат аж крякнул от Васиной просьбы. Только детсада в ротах ему не хватало. Но и солдат можно понять. Сейчас, когда, вроде как, виктория, дрогнули сердца самых отважных. Потянулись к самому простому, к живой детской душе, чтобы отмыться от потоков грязи, в которых изгваздались до ноздрей. И обычай воспитывать в полку сирот не нов. Как правило, этим «грешили» офицеры. А солдаты прикипали к тем, кого всеми правдами и неправдами приводили из похода и отдавали в кантонистскую школу. Бегали к ним, как к родным, с гостинцами или просто потрепать по головке, приголубить. Пожалеть и напутствовать: «Учись! Вырастешь, выбьешься в офицеры и будешь своими дядьками командовать!»

Циклауров, каменная глыба, а не человек, расчувствовался. Шмыгнул носом незаметно. Откашлялся. И строго сказал:

— Задание выполните — подумаю!

— Так точно, Ваше Благородие! — гаркнул унтер-офицер Девяткин и побежал придумывать, как половчее убить кучу людей, чтобы спасти две маленькие жизни.

Подполковник смотрел ему вслед и думал, ничуть не удивленный: «О, Боже! Спасибо тебе, что проливаешь свой свет на эти черствые души! Этот Девяткин… На вид варнак варнаком, вылитый душегуб! Иных у Руфина в отряде и не водится! А ведь поди ж ты… О детях печется!»

… Васе ничего придумывать и не нужно. Он, что, фильмов не видел про штурм квартир спецназом?

— Делаем, ребята, так! — просвещал он свой полувзвод в таинства тактики при атаке в условиях высотных каменных джунглей. — Первым делом — подавление.

— Это чо?

— Напугать до усрачки!

— Так бы и говорил. Придумал мудреное слово!

— Штуцер мой видели?

— Богатый! Знатное ружьишко! Эка ты снял горца на реке!

— У него один ствол стреляет жеребьем. Нам нужно побольше мелких металлических осколков найти.

— А чаво их искать? Весь аул ими завален, только копни!

— Отлично. Тогда, — повторил, — делаем так…

Васю спустили на веревке чуть в стороне от входа в пещеру. Двое наверху уже приготовились спускаться вслед за ним с гранатами в руках.

— Отпускай! — махнул Милов рукой.

Качнулся и полетел мимо входа в пещеру. На лету разрядил картечь прямо в вытянувшиеся от удивления лица мюридов, стерегущих укрытие. Тут же спустились гранатометчики. Закинули чугунные шары. Громыхнуло. Из пещеры повалил удушливый дым. Из черного зева вырвались крики и стоны, детский испуганный плач. Вниз уже спускались члены штурмовой группы. Зачистка очередной пещеры прошла без потерь.

Без потерь со стороны нападавших. А укрывавшихся в пещере обычно знатно косило свинцом и осколками чугуна. Без разбора на мирных и воинов. Солдаты вымученно улыбались, радуясь, что никого из своих не потеряли, и стараясь не замечать очередную отлетевшую на небеса детскую душу.

Одна услада оставалась: вернуться в расположение отряда и понянчиться с малыми.

Старший, Дадо, уже обжился. Когда запаливали вечером костерок из сухой виноградной лозы и щепок, за которыми втихаря бегали в разорённую Ашильту, ох и лихо отплясывал лезгинку пацан в кругу уставших до предела мужиков. Хлопали от души в ладоши. Свистели. Подходили офицеры навести порядок и застывали от редкого зрелища. В игре тени и пламени кружилась невысокая фигурка Дадо, выделывающего коленца.

— Вася! — жарко дышал в ухо очередной куринец. — Беда с младшим! Чем кормить? Горянки до двух-трех лет от сиськи не отрывают. А у нас с ентим делом сам понимаешь… Потеряем парня!

— Что ж я могу сделать? Кашицу не пробовали?

— Пучит малого с сухарей! Орет! Зубами мололи-мололи — ни в какую! Молоко надоть. Эх, была бы коза…

— Где ж я вам козу найду?!

— Кормилица нужна! Так испокон веку заведено!

—?

— Так в лагерь пленных сходи! Нешто там баб с молоком нету?

— И чо? Кто ж мне бабу отдаст?

— Сходи, братец, все миром просим! Офицеров попроси. Тебя они уважают.

— Ага! Особливо генерал! Волком смотрит. Шамиля упустил!

— Только ты надежа, Вася! Выручай!

Вася почесал в затылке. Вот напасть! Как в мужском коллективе выходить годовалого?! И ведь не бросишь теперь. Может, и правда, найти в лагере пленников ту, кто выручит?

Коста. Ахульго, конец августа 1839 года.

В обоих аулах в плен попал разный люд. Не только мюриды и их семьи, воспитанные в духе шахидства. Среди четырех тысяч, засевших в Ахульго, скрывались жители окрестных сел — в первую очередь, из Ашильты и Чирката. Просто сбежавшие, спасавшие свои жизни из страха перед урусами. Были заложники-аманаты, которых Шамиль забирал не дрогнувшей рукой из обществ, которые колебались. Были домашние рабы-камилы, слуги и случайно попавшие под раздачу, не имевшие к мюридам никакого отношения. Выжили под обстрелами и во время последнего яростного штурма. Теперь они стали пленниками и не знали, что с ними будет. Тем более, что не они определяли лицо лагеря, в котором их собрали.

Его устроили в теснине меж двух гор. Под открытым небом, задыхаясь от зноя и миазмов из Ашильтинского ущелья, люди лежали вповалку — раненые, больные, опустошённые… Их окружили строгими караулами. И, тем не менее, дня не обходилось без эксцессов. Возбужденные заключенные — те, кто не смирился — никак не были готовы считать себя побежденными. Каждый день доставляли все новых и новых. И среди них, в этой возбужденной толпе фанатиков и непричастных, ни на секунду не прекращалось бурление.

— Сегодня привели сотню, — рассказывал мне дежурный офицер. — Чуть оклемаются — и давай бросаться на охрану. Вчера один ранил переводчика — изрубили. Другой — прямо на ружья караульных. Так и повис на штыках. Женщины! Женщины кидаются на штыки. Чистые дикари!

— Кормим?

— А как же?! Не хотят пищу от нас брать. Думают, мы свинину им суем.

— Что с детьми?

— Все плохо!

Я замер перед огромной тысячной толпой, из которой доносился несмолкающий ропот. Наверное, это ужасно — считать себя свободным, пусть и под не утихавшим день и ночь артобстрелом, и вмиг оказаться на положении бесправного раба?! То, что ты спасся, сохранил жизнь — эта мысль придет позже. А пока все ждут ужасного. Насилия над женщинами, убийства детей, добивания беспомощных раненых. У меня не было ни сил, ни слов, чтобы успокоить этих несчастных.

Сотни непонимающих, что происходит, и видевших столько ужасов детских глаз! От них — мороз по коже. Какая судьба их ждет?

Сотни потухших женских глаз. Их владелицы потеряли все — отцов, братьев, мужей… Многие — детей. Как вернуть их к жизни?

Мерзкая изнанка войны! Я схватился за грудь. За то место, где лежало письмо Тамары. Только оно мне придавало сил на задуманное. Помогало вырваться из круговорота мыслей о том, что мы преступники. Мерзкие, гадкие позабывшие Бога людишки, отправившиеся в горы нести свет цивилизации.

Цивилизации? Мы принесем блага?! Мы, искупавшиеся в крови и нечистотах?!

Я больше всех на этом свете, в это безумное время для моей родины, знал, что в итоге, после всей пролитой крови и страданий как русских, так и кавказцев, в выигрыше останутся все. Почти все! Те, кто выживут в мясорубке Кавказской войны. Их дети, внуки, правнуки… Появятся дороги, больницы, школы. Люди перестанут бояться за жизнь своих близких. Самые буйные смирят свой нрав. Будут в аулах праздновать свадьбы и рождение первенцев. Гордиться собранным урожаем…