Рейд за бессмертием

Глава 3

Вася. Ахульго, 21–22 августа 1839 года.

— Ну, что, мамочки, повоюем?! — весело окликнул кабардинцев генерал-майор Лабынцов.

Егеря напряженно смотрели вперед — в пыльную пелену, в которой снова скрылось Новое Ахульго из-за обстрела, который начали батареи с рассветом. За три с половиной дня после второго по счету штурма многое переменилось. Восторг от успеха 17-го августа быстро сменился напряженным ожиданием. Слухи в лагере разносились моментально. Начиная со встречи Пулло с Шамилем, все быстро поняли: мира с мюридами не будет, нового приступа не избежать.

И вот настал момент узнать, чья сила крепче, а желание победы — сильнее!

Кабардинцы бросились вперед и быстро добрались до рва со скрытыми капонирами. Как и куринцы, застряли. Теряя людей, бросились вниз и на кураже захватили правую саклю в перекопе. Но левая, самая труднодоступная, держалась[1].

Что с ней только не делали! Заваливали фашинами и турами, бросали гранаты и мешки с порохом ей на крышу — ничто ее не брало. Фланговый огонь из бойниц, прорубленных в толстых стенах, сводил на нет все попытки егерей прорваться за ров к траншеям и завалам. Оттуда непрерывно раздавались выстрелы и звучали священные песни. Мюриды хорошо укрепились: за каменными стенками в ауле мелькали только стволы их винтовок и папахи. Между ними металась чалма имама с развевающимся в пороховом дыму шлейфом — Шамиль бился в первых рядах.

Бой длился до темна. Группа поддержки из апшеронцев майора Тарасевича так и не смогла подняться по отвесной стене к Новому Ахульго. Стихла яростная перестрелка. Предоставили дело саперам. В сплошном камне они стали высекать минную галерею, чтобы взорвать капонир.

— Слишком большие потери! — вздохнул Шамиль, прислушиваясь к стуку кирок в ночной тишине, которую то и дело разрывали звуки выстрелов.

— Капонир обречен! — с горечью признал Ахверды-Магома. — Урусы его взорвут, и мы не можем им помешать. Они укрылись за корзинами на самом краю рва. Учли уроки, что мы им преподали. Их потери существенно ниже, чем при двух предыдущих штурмах.

— Нужно уводить людей в Старый Ахульго по мосту между двумя утесами, пока не рассвело. Урусы не ожидают от нас такого хода.

— Тропинка к мосту узкая. Быстро не выйдет спуститься и подняться. Я останусь в ауле. Буду сражаться до конца и прикрывать отход. Каждую саклю превратим в крепость. Погибнем, но не сдадимся!

— Я останусь в траншеях с добровольцами! Умру, но не отступлю, как и ты! — принял решение имам. — Юнус, ты со мной?

— Что сделаешь ты, сделаю и я. Умирать так умирать! — ответил чиркеевец, подмигнув товарищам.

— Нет! Плохая идея! — Шамиля окружили Ахверды-Магома, Юнус, Тагир, Султан-бек из Салима, Муса Балаханский и другие самые преданные мюриды. — Смерти твоей только обрадуются враги, кафиры и мунафики[2].

— Мой дядя, Бартихан, погиб!

Все выразили свои соболезнования.

— Лучше бы сказали: «Да присоединит тебя всевышний Аллах к Бартихану!»

— Зачем смерти ищешь? Шариат и ислам от нее не выиграют. Не лучше ли поберечь себя для более богоугодного дела? — возразил Тагир. — Мы подготовили место, где сможем укрыться. Внизу, в пещере, из которой можно спуститься к Ашильтинке, а потом выйти к Койсу. Спрятали там твоих женщин и детей. Ты пойдешь с нами!

— Хорошо, я покоряюсь вашей воле! — сверкнул глазами Шамиль не то от ярости, не то от радости, что найден выход. — Пойду с вами. Только заберу свои книги и оружие. Салих! — обратился он к своему рабу. — Пойди на конюшню и убей моего коня, чтобы он не достался врагу!

Все бросились к своим саклям собираться в дорогу. Новый Ахульго был обречен.

Салих не исполнил воли своего повелителя. Когда он пришел на конюшню, белый конь приветствовал его ржанием. Слуга пожалел его. Обнял скакуна за шею и заплакал[3].

… Незадолго до рассвета раздался мощный взрыв. Капонир в перекопе, доставивший столько неприятностей русским, был разрушен. Кабардинцы и подошедшая из резерва рота карабинеров Куринского полка с криком «Ура!» бросились форсировать ров. Первым в окопы ворвался унтер–офицер, куринец Якостецкий, бывший студент Московского университета. За ним бежал Вася.

Траншеи были пусты. Солдаты в недоумении крутили головами. Куда подевались гололобые?

— Зачищайте завалы! — приказал Лабынцов.

Кабардинцы рассыпались по верхней площадке Нового Ахульго. Быстро сломили сопротивление небольших засад. Но в самом ауле завязалась жаркая битва. Мюриды с яростью обороняли каждую саклю. 200 смельчаков под командой Ахверды-Магомы пытались изо всех сил задержать подольше урусов, чтобы дать возможность жителям спуститься к мосту. Им помогали даже женщины и дети, бросавшиеся на гяуров с кухонными ножами и камнями. Те, кто не успел или не захотел уходить в Старый Ахульго, выбрав смерть или плен.

Аульцы плелись, наступая друг другу на пятки, по трудной узкой тропе. Тащили даже свое самое ценное имущество. Детей несли на спине, стариков поддерживали за руки. Иногда кто-то неловко оступался и с криком падал в пропасть. Быстро перебраться в Старый Ахульго не вышло. Слишком много мирных жителей оставалось на горе к моменту штурма. Мало женщин и детей вышло к русским, пока была такая возможность.

С первыми лучами солнца открылась невиданная картина. С утеса к мосту над сорокаметровой пропастью спускалась плотная тонкая человеческая лента. Точно такая же поднималась вверх к Старому Ахульго. Артиллерия немедленно открыла огонь. Орудия 10-й батареи могли удачно класть картечные гранаты на спуск от Нового Ахульго. Тела женщин, детей, стариков и мюридов вперемежку с домашним скарбом и скальными обломками посыпались вниз со страшной высоты в воды Ашильтинки, уже отравленной разложившимися трупами. Апокалипсис! Крушение мира! Порождение безумного воображения Босха наяву! Это зрелище было настолько жестоким, настолько отвратительным в своей беспощадности, что многие русские офицеры отворачивались, чтобы не смотреть.

Но не солдаты! Припомнив гибель своих товарищей, издевательства над ранеными, они бросились вслед за отступающими, не желая брать пленных. Им навстречу кинулись безоружные женщины в тщетной надежде спасти своих близких. В исступлении хватались за ружья. Ногтями пытались добраться до безбородых лиц гяуров. Их кололи штыками, забыв о милосердии. «Солдаты, озлобленные упорством горцев, выказывали часто большую жестокость», — написал позже в своих воспоминаниях Милютин со слов очевидцев.

Куринцы не отставали от кабардинцев. Вместе с ними начали спуск к канатному мосту, надеясь ворваться в Старый Ахульго на плечах отступающих. Вася побежал вместе со всеми, но, когда началась резня женщин, опомнился и замер. Забытые картины гибели мирняка в Миатлы, как живые, только еще более жуткие, встали перед его глазами. Вой, детский плач, взрывы снарядов и крики сражавшихся вонзились стальной иглой в мозг. Он задрожал и закричал исступленно:

— Остановитесь!

Никто его не слышал. Бой продолжался все с тем же ожесточением. Все с той же беспощадностью действовали его товарищи. Все с той же обреченностью гибли женщины, бросившие своих детей ради спасения чужих. Водопад из человеческих тел в Ашильтинку не прерывался ни на секунду.

Вдруг Васин взгляд зацепился за странное. В скальной трещине, на расстоянии вытянутой руки от тропы, на аккуратно подложенной бурке лежали два ребенка. Оцепеневшие от ужаса, брошенные матерью или родственниками, практически голые и дрожащие. Один — годовалый, второй — постарше, лет пяти. Оставалось лишь диву даваться, как они уцелели в этом аду — в грохоте рушащихся скал, визге картечных пуль и лязге стальных клинков.