Рейдер

В будущем я заходил пару раз в порт Аден и несколько раз бункеровался на рейде. Помню, что там должен был получить замену молодой второй механик, голландец, но отказался, заявив, что порт неконвенционный, то есть, у европейца могут возникнуть проблемы с властями. Он потребовал сменщика в Афинах, куда мы должны были грузиться, продлив себе контракт почти на месяц, что для голландца можно считать подвигом. Они на неделю задержатся — и уже истерика. Я решил, что голландец не мог удивить местные власти любовью к марихуане. Скорее всего, побоялся, что в Йемене постоянно убивают иностранцев. Особенно любят западноевропейцев. В день нашего прихода в порт как раз взорвали очередную партию туристов. Причина оказалась банальнее. Второй механик боялся, что в аэропорту могут проверить ноутбук и другие электронные носители и, если найдут там порнографию, посадить в тюрьму. Удалить порнографию ему то ли в голову не пришло, то ли рука не поднялась, наверное, левая, потому что был левшой.

Мы вошли в пролив Александра во второй половине дня, ближе к вечеру. Солнце светило ярко, небо было чистое. Ничего не предвещало беду. Я вышел на левое крыло мостика — и увидел, что с азиатского берега на нас движется высоченная стена желтоватой пыли. Это была песчаная буря. Местные называют их шарав.

Я нарвался на одну на рейде оманского порта Маскат. Стояли на якоре, ждали очередь на выгрузку, когда диспетчер объявил, что в ближайший час ожидается шарав. Смотрю, соседние суда стали выбирать якоря и уходить в море, как обычно делают перед сильным штормом. Думал, боятся, что сильный ветер сорвет с якорей. Послал боцмана потравить еще якорь-цепь и проверить, чтобы задраили все иллюминаторы и двери. Бурю принес более холодный ветер, которому я даже обрадовался. Видимость упала до нескольких десятков метров, но дуло не сильно, так что я пошел в каюту отдыхать. Разбудил меня звонок вахтенного второго помощника, доложившего, что оба локатора вышли из строя. Позже выяснилось, что антенны забило пылью. Ей же забило еще много чего, но остальное было не так важно. На рейде выход из строя локаторов был не опасен, а в порту их быстро починили. Местные специалисты не впервой решали такую проблему.

На вторую в своей жизни песчаную бурю я смотрел с опаской, прикидывая, чем она может навредить моему пароходу. Локаторов у нас нет. Палубные механизмы под чехлами, по-походному. Нанесет песка в помещения — уберем. Послал матроса, чтобы предупредил всех и проверил, закрыты ли иллюминаторы в моей каюте и местах общего пользования. Буря навалилась на нас мягко, словно укутывала заботливо. Песчинки застучали в иллюминаторы ходовой рубки. Видимость резко упала. Я с трудом мог разглядеть бак. Вроде бы больше никаких неприятностей шарав нам не принесла. Я даже решил не снижать скорость, чтобы поскорее выбраться из нее. Встал в правом углу у лобового иллюминатора, покрытого снаружи пылью, из-за чего мачты казались размытыми, и начал обдумывать, в какой порт заглянуть первым делом? Может, завернуть в Персидский залив и посмотреть, что там сейчас творится? Никак не мог привыкнуть от мысли, что там сейчас нет шейхов-миллиардеров.

О том, что что-то не так, я догадался только минут через двадцать. Штурвал поскрипывает, когда рулевой поворачивает его. «Катрин» на малой волне хорошо держит курс, подруливать надо редко, а сейчас матрос делал это слишком часто. Я присмотрелся и заметил, что он подруливает в одну сторону, влево, на бурю. Я подошел и посмотрел на магнитный компас. Курс рулевой держал правильный, но интуиция подсказывала мне, что магнитный курс слишком отличается от истинного. Или в этом районе очень большая магнитная девиация, или ее создала магнитная буря.

— Пошли помалу вправо, — приказал я рулевому.

Остров Перим, который был по правому борту, мы уже прошли, до Семи Братьев еще далеко, а вот по левому борту берег сравнительно близко.

И тут меня отбросило к лобовым иллюминатором, потому что пароход резко остановился. Затем я услышал резкий скрежет распарываемого железа. Всю свою жизнь боялся налететь на подводный риф. Видимо, напросился…

Я дал команду остановить оба двигателя, после чего объявил звонком общесудовую тревогу и вышел на левое крыло, чтобы глянуть, насколько серьезно влипли. В лицо мне словно швырнули горсть песка. Я закрыл заслезившиеся глаза, повернулся спиной к ветру, протер их. Судя по наклоненной вперед и осевшей глубже носовой половине парохода, распороло нас примерно до мидель-шпангоута. Точно сказать не могу, но, скорее всего, напоролись мы не днищем, а бортом, или и днищем и бортом, потому что воду набирали быстро, слишком быстро.

Я вернулся в ходовую рубку и приказал собравшимся там штурманам:

— Объявить шлюпочную тревогу! Эвакуироваться всем!

После чего спокойно, чтобы не вызвать панику, пошел в свою каюту. Там было полумрак. Под запыленным иллюминатором, с трудом пропускающим свет, накопилась внутри горка светло-коричневого песка. Я начал быстро собирать вещи. Шторма нет, так что неизвестно, будет перемещение или нет, но на всякий случай надо предполагать худшее. Первым делом натянул на себя спасательный жилет, всегда готовый к подобному случаю. В жилете спрятан небольшой запас золотых и серебряных монет, несколько драгоценных камней и, самое главное, в плотно закрытом и обработанном воском тубусе два документа на вклады в «Банке Нью-Йорка» и «Банке Ливерпуля». Банки теперь стали более надежными, так что через несколько (интересно, сколько?) десятилетий на обоих будет по значительной сумме, которые помогут мне вести тот образ жизни, к которому привык за последние годы. Дальше нацепил на себя сагайдак, саблю и кинжал. Огнестрельное оружие брать не стал. Может, в следующей эпохе в этих краях нельзя носить оружие без разрешения властей, а лук, саблю и кинжал легко выдать за коллекционные, исторические. Они уже сейчас таковыми являются. В сумку на длинном ремне, надетом через левое плечо, закинул второй тубус с картой из Александрии, которая тоже раритет, причем дорогой, бутылку вина и два яблока, которые попали под руку. Воду набрать в серебряную флягу не успел, потому что пароход начал резко крениться на левый борт, и перестук обоих двигателей, к которому я привык за время рейса, как к естественному фону, обычно не замечая его, вдруг резко прекратился, и наступила непривычная тишина, вызвавшая чувство опасности. Длилась она не долго, потому что где-то внутри надстройки послышался рокот мощного потока воды. Мне сразу пришло в голову, что могут рвануть котлы, если на них снаружи попадет холодная воды. Так ли это — не знаю, но, вспомнив, как летал после взрыва крюйт-камеры, плюнул на остальное барахло и выскочил из каюты. По наклоненной палубе коридора пробежал, придерживаясь рукой за переборку, к открытой двери на корму. Там никого не было. Отсутствовали и все судовые шлюпки. Не зря я тренировал экипаж по шлюпочной тревоге. Удрали быстро и без любимого капитана. Осознав эту приятную мысль, добрался до фальшборта, перевалился через него. Вода показалась теплой, приятной. Вряд ли тонущее судно образует мощную воронку, в которую меня затянет, потому что глубины тут небольшие, но на всякий случай ждать не стал, сделал несколько гребков в сторону берега, после чего оглянулся. Парохода позади меня не было. Он словно бы растворился в песчаной буре, которая, как мне показалось, начала стихать. Я сплюнул соленую горькую воду, попавшую в рот, и поплыл к азиатскому берегу, навстречу ветру, несущему песок.

* * *