Рейдер

— Нам сказали, что вы сами знаете, кому его передать, — доложил крепыш, не называя отправителя письма по имени.

— Да, знаю, — подтвердил я, налив им по бокалу белого вина из Бордо, кисловатого.

Оба жадно выпили, но, судя по скривившимся физиономиям, не оценили напиток по достоинству.

— Нам сказали, что могут потребоваться добровольцы, — осторожно, я бы даже сказал, боязно поставив на стол хрустальный бокал и вытерев губы тыльной сторон ладони, сообщил крепыш. — Мы готовы присоединиться к отряду.

— Это будет за пределами нашей страны, — предупредил я.

— Мы знаем, — сказал он.

— Если это случится, сообщу вам заранее, — пообещал я.

— Благодарю, сэр! — козырнув, произнес крепыш.

После чего они взяли, не считая, деньги за работу, по двадцать долларов на брата (месячный заработок унтер-офицера). Плюс кое-что должно было остаться и от выданного им на дорожные расходы. Надеюсь, этих денег хватит будущим добровольцам, так и не вернувшимся с Гражданской войны, чтобы продержаться до дня Х. Я не знал, что в письмах, не стал их вскрывать и удовлетворять любопытство, но догадывался, что Карлосу де Сеспендесу требуются наемники с боевым опытом. Бывшие рабы с плантаций и ремесленники из городов не смогли достойно противостоять регулярной испанской армии, которая сейчас не славилась ни отвагой, ни дисциплиной. Генерал Максимо Гомес научил их стрелять из винтовок и орудовать мачете, но этого оказалось мало. Требовалось обученное, опытное, сплоченное, боевое ядро, которое вело бы за собой толпу с оружием.

62

Утром шестого мая тысяча восемьсот шестьдесят девятого года всё свободное от дел население города Уилмингтон собралось на набережной. Провожали в рейс пароход «Катрин». Последний раз так много людей присутствовали при отходе парохода в конце войны, когда «Катрин» была единственной, кто прорывал блокаду. После войны судов в порт стало приходить много. Зеваки, конечно, не оставляли без внимания каждое, но не собирались в таком количестве. На этот раз провожали добровольцев на чужую войну. Или почти чужую. Триста солдат и офицеров под командованием бригадного генерала Томаса Джордана поднялись на борт судна и разместились в его каютах и твиндеке. Сейчас большая их часть стояла на баке, корме и главной палубе на правом борту, махали незнакомым дамам, кричали им комплименты и сальности, кто на кого учился. Дамы, наряженные в самые красивые платья, для показа которых, собственно, и приперлись на набережную, махали в ответ и улыбались так счастливо, будто встречают женихов, с которыми прямо сегодня пойдут венчаться.

Бригадный генерал Томас Джордан стоял рядом со мной на правом крыле мостика и старался казаться мужественным и строгим. Ему сорок девять лет. Среднего роста и сложения. Темно-русые волосы с сединой. Спереди две залысины, делающие лоб выше, а лицо — умнее, что для военного скорее минус. Недостаток волос на макушке компенсируется избытком на щеках и подбородке. Борода у него средней длины, недавно подстриженная, а вот усы полностью закрывают губы. Не поручусь, но мне показалось, что у бригадного генерала безвольный рот и, возможно, подбородок. Очень часто бороду и усы отпускают именно для того, чтобы люди не сразу разглядели, с каким ничтожеством имеют дело. Он закончил военное училище Вест-Поинт, принял участие в стычках с семинолами и мексиканцами, которые почему-то называют войнами, но о его подвигах почему-то не сложили песни и легенды. Потом получил чин капитана и перешел в квартирмейстеры и оккупационные администраторы. Видимо, в армии США ему мало что светило, поэтому перебежал к конфедератам, где мигом стал штабным офицером в чине подполковника, потом начальником штаба и полковником, через год — бригадным генералом, а за год до окончания Гражданской войны, когда все менее честолюбивые и более умные отказывались от этого назначения — командующим Третьим военным округом в Южной Каролине, где никак себя не проявил, поэтому был сразу же помилован федералами. Чтобы не затеряться на фоне чужих побед, после войны накропал критический обзор действий других генералов-южан, обвинив их в бездарности и трусости. Есть два способа убедить всех, что ты самый-самый: хвалить себя или втаптывать в грязь остальных. Первый приятнее, а второй эффективнее и тоже доставляет некоторое удовольствие, но могут быть издержки при встрече с жертвами. До конца апреля этого года Томас Джордан работал журналистом и редактором в какой-то газетенке в Мемфисе. Наверное, благодаря статьям о своих подвигах, привлек внимание Карлоса де Сеспендеса, после чего и получил предложение стать начальником штаба революционной армии, от которого не смог отказаться. На нем серый (во время гражданской войны этот цвет имел название «конфедеративная кирза») мундир южан с генеральскими нашивками на стоячем воротничке — две перекрещенные сабли и три звезды над ними. Черное кепи с низкой тульей, которое называют сар, держит в левой руке. Наверное, льстивые подчиненные сказали ему, что без головного убора смотрится воинственнее.

— Наш народ до сих пор помнит своих героев! — восхищенно произносит отставной бригадный генерал и машет этому народу кепи.

После войны прошло четыре года, но многие южане до сих пор считают себя другим народом и требуют не путать их с какими-то северянами. Это у них сохранится до двадцать первого века, когда появятся еще два этноса — жители Восточного и Западного побережий. Я заметил, что неважно, где ты родился, а важно, где прижился. Кто-то всю жизнь проводит в родных краях, кто-то, повзрослев, перебирается в другой регион или страну и там чувствует себя своим, кто-то всю жизнь мечется, не догадываясь, что метания — и есть его среда обитания, кто-то — любимая болезнь россиян — дома считает себя чужаком, случайно оказавшимся в этой грязи, но никуда не уезжает, углубляя трясину, потому что догадывается, что вне родного болота никому не нужен.

— Не доводилось воевать на суше? — спрашивает меня Томас Джордан.

Видимо, его проинформировали, что на море в эту эпоху я малость повоевал.

— Нет, — отвечаю я.

Ведь не поверит, что военного опыта на суше у меня больше, чем у всего его отряда вместе взятого.

— Зря! Только сражаясь лицом к лицу, можно понять, что такое война на самом деле! — восторженно произносит он.

Насколько я знаю, большую часть службы в армии отставной бригадный генерал воевал лицом к карте, донесениям и накладным. Чем дальше от поля боя, тем больше героев.

Мои матросы выбирают на борт швартовы, поданные на берег с кормы, и я даю команду старшему помощнику Джозефу Адамсу:

— Правая машина малый вперед!

До ходового мостика долетает перезвон телеграфа в машинном отделении, который вскоре стихает, а затем доносится перестук двигателя. Винт взбаламучивает воду за кормой, поднимая к поверхности светло-коричневый ил. Пароход медленно, преодолевая встречное течение, начинает двигаться вперед. Швартовы, поданные с бака, ослабевают. Я машу рукой боцману, чтобы выбирал их. Тот кричит на пристань, где услужливые зеваки помогают скинуть гаши с кнехтов. Матросы руками быстро, стараясь не замочить, выбирают швартовые концы на бак, накручивают на вьюшки. «Катрин» отваливает от пристани под восхищенные крики собравшихся на набережной.

— Руль лево на борт! — командую я рулевому, а старшему помощнику: — Левая машина малый назад!

Нос парохода начинает быстро уходить влево. Когда «Катрин» оказывается правым бортом к течению, на какое-то время застывает в таком положении, сносимая течением. Затем, словно убедившись, что все равно не отстанут, продолжает разворот, убыстряясь.

— Руль прямо! Левая машина стоп! — отдаю я следующую пару команд.

Пароход начинает поворачивать медленнее. Вот нос приближается к середине речного фарватера.

— Так держать! — кричу я рулевому, а Джозефу Адамсу: — Левая машина малый вперед!

Набережная остается позади. Добровольцы еще какое-то время стоят на главной палубе, пялятся на пустые, унылые берега, затем начинают расходиться по каютам и твиндекам. Срабатывает солдатское правило: пока есть возможность, спи или ешь.

63

В бухту Найп мы зашли во время вечерних сумерек. Во-первых, в потемках залезать в нее стрёмно; во-вторых, с таким многочисленным отрядом на борту я чувствовал себя большим и сильным. Дрейфовать в этой бухте спокойнее, чем в Гуаканаябо. Она защищена от ветров и течений, разве что минут по сорок небольшие приливные и отливные при полной и малой воде. Мы уже были здесь с месяц назад, выгрузили по-быстрому оружие и боеприпасы, получив взамен два тяжеленых ящика со слитками серебра, которое надо было продать, а деньги пустить на нужды революции. Мне показалось, что это переплавленная посуда, скорее всего, награбленная, извините, конфискованная у врагов.

К пароходу сразу устремились четыре рыбацких баркаса, по два к каждому борту, чтобы перевезти на берег добровольцев. Там, возле деревни Маяри, их встречали Карлос де Сеспендес и Максимо Гомес со свитой. Мой боевой опыт подсказывал, что обе стороны пожалеют об этой встрече. Сообщать им это не стал, научившись у французов держать язык за зубами в таких случаях. В наших неудачах всегда виноваты те, кто их предрекает.

Затем началась выгрузка оружия и боеприпасов. Теперь уже у борта стояли всего два баркаса. Стало темно, и мы зажгли фонари. Мои матросы, поднаторевшие на подобных операциях, быстро переправляли ящики из трюмов в баркасы. На этот раз груза было больше. Много чего привез с собой бригадный генерал Томас Джордан. Тоже решил подзаработать на революционерах. Наверняка продаст дешевле, за что и вызывает у меня раздражение.

До рассвета выкидать не успели, а с восходом солнца увидели перед бухтой Найп два испанских фрегата: тот, что пытался захватить нас в бухте Гуаканаябо, и еще один, тридцатидвухпушечный, более свежий. Надеюсь, пушки на нем не с нарезными стволами, иначе потопит нас с дальней дистанции. Пока что оба фрегата не спешили приближаться и обстреливать. Они легли в дрейф возле входа в бухту. То ли боялись нарваться на огонь береговой батареи из шести двенадцатифунтовых «наполеонов», которую мы привезли, то ли ждали помощь с моря или берега, то ли все эти факторы вместе.