Рейн и Рийна

Ильмар немедленно приглушает маг.

Рейн смутно припоминает, что когда-то он этих людей уже видал. Это же родители Ильмара!

— Простите, — говорит мать, она средних лет, но хорошо сохранилась, да и подкрашена умело. — Я постучалась, только разве вы тут услышите. Мы с отцом уходим. Ведите себя хорошо. И смотрите, дом не разнесите!

Она легонько машет им рукой. Отец, словно в подтверждение слов жены, кивает на прощанье.

Но тут мать Ильмара замечает вдруг Рейна и устремляется к нему. Танцующие замирают на месте. Ильмар, поднявшись, выключает магнитофон.

Мать Ильмара протягивает Рейну руку и, глядя на сына, произносит с мягким укором:

— Ты и не представил мне своего нового друга!

— Да это же Рейн. Мой бывший одноклассник. Ты разве не помнишь? Он приходил к нам в корону играть… — с улыбкой объясняет Ильмар.

— О-о… неужели? Я вас не узнала. Здравствуйте! И где же вы работаете?

— Я учусь еще в школе, в той самой, — отвечает Рейн.

Ответ Рейна ей как будто не по душе, но она ничем не выказывает этого и светским тоном произносит:

— О-о, ученье свет… — но заканчивает фразу так, что слова ее звучат откровенной насмешкой: — Если б за это еще и приличную зарплату потом платили, так все бы ничего. Наш Ильмар, во всяком случае, решил стать селфмейдменом!

Отец Ильмара с деланным упреком прерывает ее:

— Послушай, мать, опять критикуешь существующую систему оплаты труда! Всяк кует свое счастье сам! Жить надо в свое удовольствие! Вечно тебя что-то не устраивает! Пошли уж наконец, а то коньяк выдохнется!

— Извините! — Ильмарова мамаша улыбается Рейну и, обращаясь уже ко всем, объявляет:

— Как прекрасно, что в нашем доме бывает столько молодежи! Это для нас большая радость и честь! До свидания, дети! Чао, Илли!

Родители уходят, дверь закрывается.

Совершенно растерянный, Рейн смотрит туда, где минуту назад стояли светящиеся довольством Ильмаровы родители. И церемония знакомства, и внимание матери Ильмара, и то, что при виде родителей Ильмар встал и приглушил музыку — все говорит о том, что в их семье уважают хорошие манеры. Ничего подобного дома у Рейна не было. У них с матерью отношения сугубо деловые, обыденные, серые какие-то. Приди, поди, не делай, помоги, кто это был, возьми, подержи, подай, сходи… А такого, чтоб мать накрасилась, такого Рейн не видал. Разве что накануне праздничного собрания в больнице или перед тем, как в школу пойти, бигуди накрутит — вот и все.

И Рейн ощущает в душе словно бы сожаление, что у них с матерью нет ничего похожего, ничего такого… красивого, непривычного.

Дверь закрылась.

Толстый демонстративно напрягает бицепсы и вопит вовсю:

— Цирковое представление! Силовые номера! Борьба! Выступают смешанные пары! В первый и последний раз в Эстонии! Во второй и предпоследний — в Прибалтике! Подходи, не стесняйся! На ковре Адам и Ева!

Толстяк хватает свою партнершу, с которой только что танцевал, и бросает ее на тахту. Та смеется, визжит, вскакивает и, лавируя между стульями, пускается наутек. Толстый пытается поймать ее. Глядя на них, и другие девчонки начинают истошно визжать, Бизнеса и Длинного тоже охватывает охотничий азарт. Начинается всеобщая кутерьма, вскрики, хохот. Звенят рюмки, мечется пламя свечей.

Рейн оказывается в стороне от этого бешеного веселья. Ошеломленный, он глядит во все глаза на мелькающие коленки девушек, на Бизнеса и Лори, катающихся по тахте, на поцелуи, вроде и силком целуют и в то же время нет.

Он все глядит, глядит, и словно какая-то пружинка закручивается в нем до предела. Схватив со стола бокал, Рейн жадно выпивает его. И тут к нему подбегает Рийна и шаловливо взлохмачивает ему волосы.

— Ребята! — вдруг выкрикивает Рейн. Похоже, из него рвется наружу все то, что он до сих пор подавлял в себе, что все нравоучения и наставления поколеблены в нем этой волнующей азартной возней. Пружина, до отказа закрученная пружина вот-вот раскрутится!

— Ребята! — кричит он снова.

Гомон слегка стихает.

— Ребята! — кричит он в третий раз. — Сегодня определится натурщица! Ура!

И Рейн бросается ловить Рийну.

— Во дает!

— Ура! Лови натурщицу!

— Ну сказанул!

Такими вот возгласами встречают собравшиеся заявление Рейна, и кутерьма разгорается с новой силой.

Один только Длинный со своей девушкой остается в стороне и внимательно следит за Рейном, который изо всех сил стремится поймать Рийну, а она все пытается ускользнуть. Вот… вот сейчас он ее схватит. Но не успевает он прижать ее к себе, как Ильмар берет Рейна под руку и, не сказав ни слова, выводит его из комнаты в переднюю, а оттуда в гостиную — с камином и огромной пальмой. Всю комнату, от стены до стены, покрывает ворсистый мягкий ковер, в комнате свежо и прохладно.

Ильмар заставляет Рейна опуститься в глубокое мягкое кресло.

— Чего ты… — недовольно начинает Рейн.

— Успокойся. Поговорим, — произносит Длинный и достает из бара бутылку шампанского и два высоких фужера. Серебряная фольга падает на пол, большая пробка выстреливает в потолок, чуть желтоватое вино с шипением наполняет бокалы.

Ильмар чокается с Рейном. Рейн осторожно пригубляет пенистый напиток. Такого он еще не пробовал. Как-никак пять пятьдесят бутылка… Он разглядывает сквозь стекло серебристые пузырьки и уже с удовольствием осушает бокал.

— Приятное винцо, — замечает он будничным тоном, как будто пить шампанское — дело для него привычное, чуть ли не за каждым обедом и ужином приходится.

— Ну так пей! — Ильмар подсаживается к Рейну и все подливает.

— Ворона видал? Сожалел о своем проступке? А? — спрашивает Ильмар как бы между прочим, только для того, чтобы сказать что-то. Но взгляд его зорко следит за собеседником, отмечая малейшие перемены в тоне, в настроении Рейна.

— Ага, у бедняги такая физиономия была! — радостно кивает Рейн. — Заплатил за ремонт — не пикнул! Десять рэ семьдесят копеек. Чертовски мило с твоей стороны…

— Ерунда… — и, махнув рукой, Ильмар переводит разговор на другое. — Как тебе у нас?

— Отлично! — Рейн поднимает большой палец.

— Вот так и живем… — замечает Ильмар. — Если тебе у нас нравится, заходи. Не сочти за труд. А как ты сам на досуге развлекаешься?

— Да я… — Рейн разводит руками и с откровенностью подвыпившего человека объясняет: — Сам понимаешь… Комната-кухня… Мать санитарка, на полторы ставки вкалывает. От получки до получки еле дотягиваем. Вечно всякие пособия просить приходится… Стыда не оберешься… Какие уж тут развлечения!

Ильмара его откровения не волнуют. Он терпеливо выслушивает Рейна и, прихлебывая вино, нарочито равнодушным голосом спрашивает:

— И часто ты у мамаши бываешь, в больнице, я имею в виду?

Голос-то у Ильмара равнодушный, но его поза, выражение лица выдают внутреннюю напряженность, ответ, похоже, волнует его куда больше, чем можно судить по тону.

— Да семьсот семьдесят семь раз заходил! — и Рейн хохочет над собственной шуткой.

— А я еще ни разу не сподобился в таком месте побывать, — сокрушается Ильмар. — Послушай, а там, в больнице, аптеки случайно нет?