Рейн и Рийна

Сзади хлопает дверь. Топот ног по дороге.

Скорее! Скорее! Это они!.. Вот-вот догонят…

Рейн увлекает Рийну в какой-то двор, выложенный известняковыми плитами. Впереди дощатый забор… За ним другой двор… Туда, туда! Собака мечется на цепи… Им удается проскользнуть мимо нее. И вот они уже на другой улице. Но преследователи не упускают их из виду, не отстают.

Навстречу выезжает такси с зеленым огоньком. Неужели спасение? Рейн, размахивая руками, бросается наперерез машине.

С размаху плюхнувшись на сиденье, Рейн, тяжело дыша, командует шоферу:

— Прямо…

Машина трогается с места. Рейн шарит по карманам. Находит несколько монет и добавляет:

— За тридцать четыре копейки!

— Да ты что! Вам крупно повезло… Вы были уже почти у них в лапах, — замечает таксист.

Рейн выглядывает из машины. Под уличным фонарем стоят три фигуры — две длинные, одна маленькая. Они остаются где-то позади, все дальше и дальше, и наконец скрываются из виду…

«Что бы они сделали с нами?» — мелькает у Рейна. Но думать об этом не хочется. Он берет руку Рийны в свою. Пальцы у нее совсем холодные, совсем безжизненные.

Таксист довозит их до центра, о деньгах он и слышать не хочет.

В городском парке они забираются в помещение летней эстрады и прячутся там от ветра за сложенными штабелем скамейками.

Рийна приглаживает волосы: и снова руки ее бессильно опускаются. И вся она какая-то подавленная. Наконец она говорит:

— Ты хоть понимаешь, что ты наделал?

Рейн не отвечает.

— Они тебе еще… Они тебе еще такое устроят… — с отчаянием в голосе бормочет Рийна. Ей страшно за Рейна. Ей вспоминается, как расправлялись с теми, кто осмеливался не подчиниться Длинному, да их же до полусмерти избивали…

Рейн все сидит, не откликается. Он сидит, подавшись вперед, обхватив голову руками, как будто напряженно раздумывает, как будто он должен принять наконец какое-то решение. Слова Рийны не доходят до него, он занят гораздо более важными мыслями.

— Да скажи же что-нибудь! Ты уже жалеешь, да? — с болью и разочарованием вырывается у Рийны. — Все, кончился запал?

— И часто они устраивают такой суд? — презрительно растягивая слова, спрашивает Рейн. Он не смотрит на Рийну, он сидит, по-прежнему обхватив голову руками.

— Когда надо…

— Сегодня, значит, надо было! — цедит Рейн сквозь зубы.

— Значит, надо… — Рийна снова пытается уйти от ответа.

— Надо, значит! — вспылив, Рейн поворачивается, чтобы видеть лицо Рийны. — Ты тоже странная какая-то… как овца! Послала бы их к чертям собачьим!

— Ах, ты не знаешь… — вздыхает Рийна. — Это же не в первый раз…

— И ты… всегда такая… — Рейн вскакивает как ужаленный. В его голосе, выражении лица, в каждом жесте ощущается полное смятение, непонимание, как можно смириться с таким отвратительным, ненормальным положением. Он просто понять не в состоянии, что заставляет Рийну идти на такое унижение. Неужели эти ампулы? Может, сегодня на столе лежали те самые ампулы, которые он, Рейн, помог вчера украсть из больничной аптеки? Нет, не может быть, чтоб человек был готов из-за них на такое! Он, правда, кое-что слышал и читал об этом, но, честно говоря, считал все преувеличением.

Тон Рейна, его поведение больно кольнули Рийну. И она вся сжимается, словно в ожидании нового удара.

— Ты вот все обо мне говоришь… А тебя-то что привело к этим ребятам? — с упреком спрашивает Рийна.

— Это мое дело! — огрызается Рейн и отворачивается. Слова Рийны, в свою очередь, задели его. Надо понимать их как насмешку? Хочет ли Рийна обидеть его? Или она думала намекнуть на его слабость? Или же она ищет примирения… мол, оба хороши. Два сапога — пара.

Откинувшись на спинку скамейки, Рейн принимается рассматривать потолок летней эстрады, по которому пляшут тени ветвей.

Почему я с ними?

Почему она?

Как дальше быть? Они же изобьют меня до полусмерти…

А Рийна? Что с ней будет? Сегодня, завтра, послезавтра…

Ветер шумит листвой, равнодушно колышутся тени.

Как быть дальше?

А Рийна?

Рийна вроде взяла себя в руки или приняла какое-то решение. Она встает со скамейки, наклоняется над Рейном и, положив руки ему на плечи, словно умоляя понять ее, войти в ее положение, тихо прощается:

— Мне надо идти.

— Куда? — строго спрашивает Рейн.

— Туда, обратно…

Вот оно, то, чего так боялся Рейн! Не верил, но боялся. Рийна не в силах совладать с собой!

— Сдурела, что ли! — кричит Рейн ей в лицо и так крепко хватает за руки, как будто хочет силой удержать ее.

— Может, и так… — бормочет Рийна, пытаясь высвободить руку. Но ей это не удается, и она начинает всхлипывать.

Рейн вскакивает.

Что же делать?

Волоча за собой Рийну, он широким решительным шагом пересекает эстраду, спускается вниз и — останавливается в раздумье.

Куда? Куда идти?

И тут Рийна начинает дергаться, метаться, извиваться, старается ударить Рейна, исцарапать его… И визжит отчаянно, и дурным голосом кричит:

— Ты не имеешь права… Какое твое дело! Да кто ты вообще такой! И что ты знаешь… Отпусти! Отпусти сейчас же! Мне надо идти! Мне надо, надо… Я должна…

Решительно, даже грубо Рейн берет Рийну за плечи и трясет ее изо всех сил, безжалостно и зло. Трясет, а сам выкрикивает:

— Чего орешь! Дура! Заткнись, наконец! Я тебе покажу! Я тебе вернусь обратно!

Рийна вдруг сникает, становится вялой. Внутреннее побуждение, толкавшее ее вернуться назад, к Ильмару, слабее яростного запрета Рейна.

Рийна обнимает Рейна за шею, прижимается к нему, успокаивается:

— Ты не знаешь… не знаешь… как мне плохо. Это ужасно… ужасно! Ты представить себе не можешь…

Рейн не вникает в ее отчаяние, в причины ее плохого самочувствия, он даже готов предположить, что она притворяется. И обрывает ее холодно и резко:

— Ничего с тобой не станется! Пошли!