Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Резиновое солнышко, пластмассовые тучки

Войницкий Андрей

Шрифт:

— Ты уже говорила, — отозвалась Юля, — я все понимаю.

И она действительно понимала. Мама боялась. Несмотря на то, что Марек — ее второй муж и редкостная гнида — год назад разбился на мотоцикле, мама боялась возвращаться в Москву.

Юля вдруг вспомнила тот зимний вечер и бледное от кокаина лицо матери, и сверкающие глаза. Юля плакала и вырывалась, а мама запихивала ее, плачущую, в шкаф.

«Прячься, дочка, прячься! Они уже идут!»

«Кто идет, мама?»

«Люди! Люди идут! В масках! С ножами! Уже на лестнице!»

«Мама, больно! Мама, отпусти! Тут страшно!»

«Господи, они уже рядом! Они же убьют тебя, дурочка!»

Мама закрыла ее в шкафу, оставив ключ в замке,

выключила свет во всех комнатах, открыла все четыре газовые конфорки и спряталась под кроватью.

Спас их тогда Марек, неожиданно объявившийся в полвторого ночи. Юля вспомнила свои дикие крики, на которые мама не отвечала, вспомнила звон ключей в замке, и как матерящийся Марек распахивал окна, и отвешивал маме чудовищные звенящие пощечины, а та лежала без сознания, и припадочно вращала зрачками. Юля вспомнила все и сразу.

Это только, кажется, что забываешь, — на самом деле просто не вспоминаешь.

— Пей кофе, — сказала мама. — Через час в школу.

— Хорошо, — отозвалась Юля.

Она уже знала, что ни в какую школу не пойдет.

Она уже знала, что поедет в особняк.

* * *

Ничто в мире не угнетает душу так, как угнетает ее Петровский вокзал в дождливое ноябрьское утро.

Из всех вокзалов этот — самый вокзалочный.

На единственных здесь мертвых часах застыло отштампованное время — без пятнадцати час. Над вокзалом проносится стая ворон, и черная тень накрывает рельсы. Они летят к мясокомбинату.

На перроне мелькают бомжеватые мужички, кутаясь от дождика в рванину. Круглосуточные бабушки, торгующие пирожками с сомнительным мясом, льнут стадом к подъезжающим поездам дальнего следования. Выходящие перекурить пассажиры — жители далеких цивилизованных мегаполисов — держатся с видом султанов. Бабушки напоминают собачек, танцующих на задних лапках и по первому намеку выворачивают наизнанку баулы со снедью. Курица, жаренная, с картошкой. Недорого. Можно русскими.

Гуляют туда-сюда два милиционера патрульно-постовой службы. Один — немолодой, опытный, знающий о жизни чуть больше чем все. На недобром морщинистом лице — спокойная уверенность в том, что все будет так, как оно всегда бывает, поэтому суетиться не стоит. Второй — совсем юный, сразу после армии. Его лицо говорит наблюдателю о веселой ежесекундной готовности избить кого-то ботинками. Раньше было боязно, так как могли дать за это статью, а теперь можно, и даже дубинку выдали для большего вдохновения своей работой. Вот они подходят к завалявшемуся бомжику. Молодой орет ему, чтобы поднимался, а опытный брезгливо пинает его ногой по ребрам, словно консервную банку. Бомжик не двигается. Он не поднимется, он уже сутки как покойник.

С платформы виднеются заборы, заброшенные заводы, трубы и железный мост. Поезда все не видно.

Юля расстегнула косуху, нащупала плеер, перевернула кассету, нажала «play». Достала сигарету, покурила. Снова обветрились губы и снова вспотели пятки в теплых шерстяных носках поверх чулков, надетых для удобной ходьбы в великоватых ботинках. Юля подняла воротник и спрятала ладони в карманах джинсов.

В наушниках рычал Егор Летов:

Шашка сверкнула — кому-то пиздец! Штык ковырнул ненависную плоть Общество «Память», лихой наш отец Нас поведет раздирать и колоть!

Юле очень нравилось это «шашка сверкнула — кому-то пиздец!». Предельно четко прослеживалась причинно-следственная связь и образы доступны любому идиоту.

На рюкзаке висели обычные значки. Внутри — две кассеты «Гражданки» и одна Мерлина Менсона, книга Кена Кизи «Над кукушкиным

гнездом», граната Ф-1. Юля взглянула на часы — двадцать минут десятого. Поезд должен был приехать пять минут назад.

Юля думала о прекрасной героической смерти революционера и террориста. Она мечтала погибнуть ради светлой хрустально-чистой мечты, умереть так, чтобы одна лишь эта смерть оправдала с головой всю ее недолгую жизнь, среди пошлости скуки и дешевки. Хорошо было бы родиться чеченкой и выдернуть чеку гранаты в московском метро, успев прокричать: «Свободу Ичкерии!». А то ведь если выдернуть чеку в брагомском пригородном поезде, то это даже не посчитают террористическим актом. Напишут: несчастный случай. И трех-четырех ехавших в вагоне пенсионеров просто спишут, как протухшее мясо на складе гастронома.

Революция. Грандиозный грозный бунт. Чтобы на фонарях висели почерневшие трупы и трещали пулеметы в подворотнях. Чтобы каждый сбросил с себя паутину серости, забыл обо всем, что составляло его жизнь до часа X — о зарплате, начальнике, жене, попугае, ремонте, о миллиметровом горизонте и микроскопических недостижимых целях. Чтобы каждый показал лучшее, на что он способен и худшее на что он способен. Чтобы смерть стала обычным делом и выжили лишь лучшие из лучших, и построили бы новое общество, в котором не было бы всего того, что она так ненавидит…

На часах было полдевятого, а поезд все не приходил. Юля еще немного потопталась и зашла в помещение вокзала, посмотреть на график поездов, не напутала ли она со временем. На графике стояло: восемь десять.

На лавочках в зале ожидания спали бомжи и скучали спрятавшиеся от дождя пассажиры. Юля уже хотела уходить, как вдруг заметила Горика. Он спал, впечатавшись с ногами в спинку лавочки, спрятав подбородок под своей ядовито-желтой ветровкой, надвинув кепку на глаза, подложив под голову темные ладони. Из-под штанин виднелись короткие красно-полосатые носки и черные поцарапанные лодыжки. Дырявые в подошвах кеды были мокрыми. На куртке темнели пятна грязи.

Сперва Юля думала, что обозналась, но, подойдя поближе, убедилась, что это действительно он. Горик выглядел как бомж, и воняло от него как от бомжа. Кроме того, Юля уловила запах какой-то химической мерзости, то ли бензина, то ли ацетона.

Подумав немного, она потормошила его за плечо. Он забормотал что-то на незнакомом языке. Юля стала тормошить сильнее.

Горик проснулся, протер болезненно-красные глаза, слепо огляделся и бешено посмотрел на Юлю.

— Что? Ты? Откуда ты тут?

— Поехали со мной, — сказала она, стараясь подавить дрожь в голосе. — Тут недалеко.

— Поехали, — равнодушно согласился Горик, ничему не удивляясь. — Дай сигарету.

— Пошли на улицу.

Они вышли, но не успели закурить. Как раз подъехал поезд, и Юля потащила Горика в распахнувшуюся дверь вагона.

— А билет? — спросил он по дороге.

— Фигня. На следующей остановке вылазим.

Они сели друг против дружки на холодные деревянные лавки. На лавке Горика было крупно и глубоко вырезано «White power». Вагон был пуст. Кондукторов нигде не наблюдалось и от этого казалось, что в поезде нет даже машиниста, что поезд едет и останавливается сам по себе.

Юля дала Горику сигарету, и они закурили прямо в электричке. Она о многом хотела его спросить, но предпочитала ждать, пока он сам заговорит. В мокром стекле виднелась старуха в сером плаще, с тачкой ковыляющая к вагону. Ввалился мужик в тельняшке под камуфляжной курткой и бутылкой дешевого пива. Пейзаж был тоскливый.

— Тебе книги нужны? — спросил вдруг Горик. У него был отсутствующий сонный вид. Он чем-то напоминал статую Будды.

— Книги? Какие книги?

— Не знаю. Всякие. Какие хочешь. И журналы. «Нева», «Юность».

Поделиться с друзьями: