Ричард Длинные Руки – гроссграф

Барон Альбрехт сказал уклончиво:

–  Да, это уронило бы наш престиж. Но небо в облаках, солнце не так уж помешает. Так что все правильно.

Я вздохнул:

–  Что ж, если уж сражения не избежать… Начинаем, как понимаю, по правилам боя мы, как нападающая сторона? Хорошо. Тогда начнем. Только по несколько видоизмененным правилам… которые сегодня покажутся исключением, но правилом станут завтра.

Растер нахмурился:

–  Это та недобрая задумка с лучниками?

–  И копейщиками, - подтвердил я любезно.
– Они остановят рыцарскую конницу, затем наша нанесет удар. И - никаких споров и возражений, господа! Гроссграф я или не гроссграф? Мы должны не просто одержать победу, этого мало. Мы должны сохранить своих воинов, чтобы сразу же двигаться дальше, дальше, дальше! Мы должны с ходу сбивать любые выставленные против нас отряды. Все понятно?

Я спрашивал таким грозным тоном, словно непонятливого тут же велю повесить, и все, ставши ужасно понятливыми, послушно разошлись к своим отрядам. Из задних рядов начали выходить копейщики с длинными утяжеленными копьями, но лучники опередили и, встав впереди войска, разом выпустили тучу стрел, а затем уже без команды начали стрелять навесным огнем, соревнуясь друг с другом в скорости.

Лучников я недаром велел набрать побольше и с тяжелыми луками, что выпускают в воздух стрелы, больше похожие на дротики. Когда первая туча рухнула на войско графа Отважного, сверкающее металлом войско заволновалось. В нем образовывались пустоты, раненые кони не слушаются удил, рыцари поспешно опускали забрала, но тяжелые стрелы со стальными закаленными наконечниками хоть и не пробивали панцири, но находили щели, зазоры. Раненые вскрикивали, сыпали проклятиями, торопливо обламывали древки, оставляя наконечники в теле, а стрелы все сыпались и сыпались.

Я предпочел бы истребить все войско вот так, на дистанции, но там при всем рыцарском тугодумьи сообразили, чем грозит промедление с атакой, запел рожок, затем хрипло проревел боевой рог, вперед выехал ударный рыцарский отряд, выстроились в две линии.

Барон Альбрехт зорко наблюдал за перестроениями, и едва кони сдвинулись с места, закричал:

–  Копья!… Быстрее, быстрее!

Копейщики моментально сделали по три шага вперед, присели, уперев копья тупыми концами в землю, а остриями направили в сторону скачущей на них тяжелой конницы. Копья толстые, настоящие бревна, железные наконечники длиной в ладонь, а ощетинились так часто, что коза не проскочит…

Лучники, отступив, торопливо засыпали стрелами скачущий клин рыцарской конницы, что должен рассечь наше войско надвое. То один, то другой блестящий рыцарь ронял копье, кони шарахались, мешая другим, но остальные упорно восстанавливали строй.

Я стискивал челюсти, страшное и прекрасное зрелище, когда тесной группой скачет вот такой сплоченный отряд. Копья уже выставлены перед собой, рыцари склоняются к конским гривам, каждый напрягается в ожидании страшного лобового удара, сейчас будет звон металла, грохот, треск разлетевшихся в щепы копий…

Не останавливаясь и не сбавляя хода, отряд Отважного напоролся на выставленные в их сторону копья. Не было привычного встречного удара стальных тел, люди и кони всем весом повисали на остриях копий, пригибая их к земле, но я это учел, копейщики стоят в пять рядов, а к тому же павшие кони и рыцари образовали непреодолимый вал из еще живых и брыкающихся тел.

Лучники продолжали осыпать стрелами, раненые рыцари, побросав бесполезные копья, у противника они длиннее, ухватились за мечи и, скользя по телам своих павших товарищей, пытались рубить страшную преграду из железа и дерева. За их спиной нарастал грохот, несется основная конная масса.

Мои копейщики побледнели, пригибались, крепче сжимали упертые в землю копья. Первая атака захлебнулась, напоровшись на такую же преграду, я взмахнул рукой, за моей спиной пропела труба. Ряды копейщиков начали таять, рыцари не считались с потерями - что жизнь, если в ней мало места славы?
– рубили копья и пробивались к холму, где реет мое знамя.

Они не видели, как справа из леса и слева из оврага выметнулась уже наша тяжелая конница. Одну ведет Будакер, другую - Растер, те и другие опускают копья, готовясь к удару.

Я опустил забрало и крикнул весело и страшно, так надо:

–  Вперед!… За честь!

–  За честь!
– взревели за моей спиной десятки могучих глоток.
– Не посрамим!

–  Да поможет нам Дева Мария!
– вскричал я и, выдернув меч, поднял его острием над головой.
– Да увидит Господь Бог, на чьей стороне правда!

Мы еще не успели набрать инерцию для удара, но конница графа Отважного вообще стоит, пытаясь прорваться через жуткий заслон из копий, и мы ударили с трех сторон, сплющили, как сырое железо тяжелыми стальными молотами.

Я слышал, как граф Отважный прокричал страшным голосом:

–  Какой позор!… Нас остановили простолюдины?… Не отступать, лучше все умрем в схватке с рыцарями, чем запятнаем себя позором…

Им оставался выход только в одну сторону, но это значило отступить, и они сражались отчаянно, умирали в седлах, а сбитые с коней вскакивали и сражались пешими. Барон Альбрехт быстро бросил в бой пехоту, вооруженную тяжелыми топорами, что раскалывают стальные панцири, как скорлупу лесных орехов.

Я рубился холодно и расчетливо, стараясь никого не убивать и даже не калечить, тяжеловооруженного рыцаря достаточно оглушить и сбить с коня, а на земле быстро повяжут кнехты.

Тело разогрелось, в доспехах стало жарко, а уже совсем не утреннее солнце накаляет металл прямыми лучами. Я принимал сокрушительные удары топоров и мечей на щит, рука уже ноет до самого плеча, начала подниматься злость: мы об отечестве радеем, для вас же, гады, стараемся, а вы не хотите в светлое будущее, да еще и деретесь…

Пара сильных ударов тряхнула голову так, что лязгнули зубы, а в ушах тонко и противно зазвенели комары. Злость переросла в гнев, а тот быстро, слишком быстро уступил место ярости, я услышал собственный рык, в мышцы хлынула новая мощь, уже звериная, хотя это вот все и принято именовать чисто человеческими чувствами…

Рыцари графа Отважного разлетались в стороны разрубленными телами, а я вертелся в центре поляны, меч в руках сам по себе выделывает сверкающие круги, защищая меня со всех сторон, и хотя не сам, конечно, но я в убыстренном темпе стараюсь видеть сразу во все стороны, отбивать даже летящие в мою сторону дротики, ножи и стрелы, не говоря уже о набегающих людях со вскинутым для удара оружием.

Барон Альбрехт говорил как-то, что я страшен в такие минуты, когда с раздувающимися ноздрями, оскаленными зубами и бешенством в глазах. Хорошо бы кто поднес зеркало, показал, какой я демократ и миротворец. Умом понимаю, что впереди грядут куда более жестокие войны, эти сражения - детская забава, в следующие века вот отсюда прошли только уцелевшие с их звериным чутьем на опасность и стальными нервами. Так что веду род от тех, кто выжил в немыслимых здесь по жестокости войнах, потому бываю страшен, как ангелы ада, но в то же время понимаю, войны - не забава, надо кончать даже с такими вот красивыми, ограниченными благородными правилами и этикетом.

Сквозь рев в ушах донеслись вопли, я различил свое имя, красная пелена постепенно теряет цвет крови, я начал чувствовать тяжесть в руках, наконец услышал:

–  Сэр Ричард!… Сэр Ричард!…

–  Сэр Ричард, остановитесь!

–  Сэр Ричард, все кончено!…

–  Скорее уходите с его дороги…

Я с ужасом сообразил, что уже не различаю, кто передо мной, торопливо остановился и опустил меч. Поле боя усеяно павшими, я сжал челюсти и мысленно взмолился, чтобы не от моей руки пали вот эти люди, но разум сказал холодно, что да, я малость осатанел, впал в священную ярость воина, что вообще-то похвала здесь, но считаю ли я такое похвалой в отношении себя?