Ричард Длинные Руки – конунг

– Думаешь, ты ей такой понравишься?

– А что, я мужчина в самом расцвете.

– Ты?

– Ну да. Поженимся, намечем икры…

Матрос сказал с отвращением:

– В жизни не стану икру жрать.

Они скрылись в тени паруса, я ухмыльнулся и пошел дальше, прикидывая, что из увиденного можно сделать лучше. Ведь каракка – это почти каравелла. Два из трех кораблей флотилии Христофора Колумба, открывшей Америку, «Пинта» и «Нинья» были малыми каравеллами.

За малыми каравеллами пришли большие, кто-то на Юге, возможно, уже их строит. Передо мной уже выбор: строить когги и нефы, какими пользуются пираты на островах, либо заложить каравеллы, это уже высокие технологии Юга, или же рискнуть и попытаться начать с более высокой ступеньки – строить первый галеон? Намного более вместительный, быстрый и устойчивый.

Чтобы его построить, не нужно изобретать что-то особенное, лишь взглянуть под другим углом и увидеть возможности. Я не увидел, а просто вспомнил увиденное, но придется говорить, что придумал сам, другого не дано.

Возможно, удастся сразу заложить остовы кораблей типа фрегатов, перед которыми и каракки адмирала Ордоньеса покажутся шлюпками.

Из выделенной для нас каюты поднялся плечистый мужчина, я не сразу узнал Торкилстона, простоволосого и в легкой рубашке, привык видеть всегда в стальном панцире.

Он остановился на верхней ступеньке, обеими руками держится за поручень.

– Вас не качает, сэр Ричард?

– Это корабль качается, – ответил я, – а во мне гироскоп… Это такое… ну, что держит на задних конечностях.

– А меня вот не держит, – признался он. – И всего мутит.

– Привыкнете, – утешил я.

– Скоро?

– Лет пять-шесть, – заверил я с оптимизмом. – Может, десять. Хотя вон адмирал Нельсон всю жизнь плавал по морям-океанам, но его мутило до конца жизни.

Он спросил с недоверием:

– До конца жизни? Он что, так и умер на корабле?

– Погиб, – сказал я, – но вырвал самую важную для королевства победу… Но не пугайтесь, нам только обогнуть этот чертов выступ. Проклятый уходит в море на мили…

Он охнул, прикрыл рот ладонью и, чтобы скрыть икоту, отвернулся и начал рассматривать корабль. Голова одного матроса маячит над краем корзины на верху самой высокой мачты, второй сидит на бушприте.

– А чего вон тот человек в той корзине…

Я оглянулся.

– Где человек?

Торкилстон указал пальцем.

– Вот тот…

Я сказал наставительно:

– Моряка лишь раз в жизни называют человеком, и то когда он за бортом.

– Ого, а почему?

Я пожал плечами.

– Наверное, в их представлении моряк – нечто запредельное. А если упал за борт, то дурак или просто человек, что одно и то же… А та корзина на верху самой высокой мачты именуется клотиком. Нет, вороньим гнездом, а клотик – кончик мачты. Не спрашивайте почему, моряки ревниво берегут свои тайны. Оттуда лучший обзор, и вопль «Земля!» звучит обычно сверху.

Он уважительно покачал головой.

– Как сложно… А зачем второй на том остром носу?

– Это вторая военная тайна, – ответил я. – У всякой профессии свои тонкости. Лучше вон на тех баб посмотри!

Зачем второй устроился на бушприте, эта такая наклонная мачта на вытянутом носу корабля, служит для растяжки парусов, не знаю, хотя для меня пусть не слишком сложно, но ненужно. Я лорд, мелочи уже вне моего высокого внимания, а вот бабы в море…

Ну, бабы всегда бабы, они во все века вне всякой конкуренции.

Среди дельфинов в самом деле поднялась не то латимерия, не то ламинария, в общем, морская корова, которую в самом деле легко принять за типичную женщину, тоже корову с вот такими. Помню, иные матросы клялись, что видели даже бабс с ребенком на руках, а самые лихие истово утверждали, что ребенок у этих морских дев от них, мол, как-то по пьянке очутится на берегу, а там, сами понимаете, когда взыграет, не смотришь, что ноги переходят в хвост, да и не миссионеры мы, если правильно понимаете, ха-ха, что имеется в виду…

Торкилстон рассматривал недолго, икнул и метнулся к борту. Я не стал смущать своим державным присутствием, прошел дальше, переступая через бухты канатов, свежеотесанные бревна для будущего ремонта на ходу, если понадобится.

Корабль двигается, то приподнимаясь на волнах, то опускаясь, иногда довольно ощутимо зарывается носом, переваливается с боку на бок, как грузная утка. Некоторое время я ждал неприятных ощущений, все мы слышали о морской болезни, Торкилстон мог просто первым ощутить ее прелести, но она, наверное, сродни медвежьей: проходит час за часом, я постепенно приноровился шагать в такт качке и начал получать от плаванья одно удовольствие.

Справа в миле от нас медленно двигается берег, а далеко впереди еще медленнее вырастает белая стена Зуба Сатаны. Сэр Жерар собрал для меня все слухи о нем, но никто так и не мог сказать, насколько он широк.

Высоту можно прикинуть на глаз, это как с Великим Хребтом, но сведения о ширине основания Хребта удалось узнать лишь от тех, кто сумел перебраться на другую сторону по труднодоступному перевалу. Здесь же вообще ничего определенного, не считая того, что на той стороне Зуба Сатаны вся земля усыпана жемчугом, а дорожки в городах выложены плитками из чистого золота.

Для того, чтобы появился Великий Хребет, вовсе не требуется, чтобы два материка сшиблись, как два барана, на скорости бешено скачущих коней. Даже, если ползли друг другу навстречу медленнее улиток, все равно столкновение таких масс, даже соприкосновение, вызовет разрушение и крошение краев. А так как плиты еще некоторое время продолжали по инерции двигаться, то в месте встречи разрушенную породу выталкивало наверх и снова наверх, пока плиты не остановились, буквально склеившись в результате чудовищного давления.

И образовался крохотный вздутый шрамик. Названный совсем микроскопическими людскими существами Великим Хребтом. Наверное, в то же самое время возник и этот отросток…

За спиной послышались шаги, Торкилстон подошел неверной походкой, бледный, с непривычно вытянувшимся лицом. Ужасный шрам, обычно багрового цвета, стал неприятно лиловым.

– Ни за что не стал бы моряком, – сказал он со злостью. – Столько веков строят корабли, а не придумают, чтоб не качало!

Я пожал плечами.