Ричард Длинные Руки – курпринц

— Через два часа, — доложил он почтительно, — его выведут из городской тюрьмы, посадят в особую телегу и повезут к месту казни. Если его высочество изволит присутствовать…

Я оскорбился:

— С чего бы я пропустил такое зрелище? Обязательно буду!.. Пусть мне оставят место в переднем ряду.

Он поклонился и отступил.

— Все передам, ваше высочество. Если казнь затянется, что вам принести: пироги с телятиной или с клубникой?

— С клубникой, — сказал я. — Но сперва с телятиной.

Через пару часов из лагеря потянулись в город одетые по случаю праздника лорды, Альбрехт заехал за мной, я сказал, что уже иду, а когда вышел, возле шатра уже крутится Бобик в ожидании, а черный, как ночь, арбогастр стоит молча и солидно, словно вырезанный из трапезундского мрамора.

В город на площадь мы прибыли вовремя, дождались, когда покажется телега, уже в нечистотах, которыми забросали принца, пока его везли по кривым улочкам.

На площади народ встретил радостным гулом. Уже появились торговцы пирогами и вином, в такие дни торговля идет всегда успешно: и аппетит у всех повышенный, и не скупятся на плату.

Стражи помогли скованному принцу выбраться из телеги, тяжелые цепи постоянно цеплялись то за одно, то за другое. Без помощи стражей он бы не взошел на эшафот, но они почти внесли его худое тело на самый помост.

Кроме палача, поигрывающего мышцами перед демократической общественностью, на помосте осужденного уже ждут судья и священник. Я видел, как судья переговорил со священником, тот кивнул кому-то в толпе, и через несколько минут ко мне протолкался один из монахов.

— Ваше высочество, — прошептал он, — крайне требуется ваше присутствие.

— Так я ж присутствую, — ответил я.

— Нет, — сказал он, — там, на помосте!

— Зачем?

— Вы представляете важного свидетеля, — пояснил он, — захватившего принца в плен. А еще представляете военную власть, что поддерживает правосудие с позволения Его Величества короля Ричмонда.

Я ответил с неохотой:

— Ну, если это так необходимо…

Пока я слезал с коня и шел к помосту, судья торжественно зачитал о прегрешениях принца, его преподлой измене и наконец сообщил в подробностях о наказании, которое его ждет, на что христиански гуманная и милосердная толпа ответила демократически ликующим ревом.

Я поднялся по ступенькам, принцу тем временем набросили на шею толстую петлю, это чтоб не удавила слишком быстро, двое дюжих помощников палача ухватили за разлохмаченный конец и с силой потянули вниз.

Тело принца задергалось, поднялось на ярд, еще на один, а там он некоторое время дергался в конвульсиях, затем затих, и тут же его опустили на помост, где торопливо привели в сознание.

Затем эту процедуру под восторженные вопли народа, который всегда прав и который глас Божий, повторили еще дважды, а когда привели принца в чувство в последний раз, его встащили на стол, где растянули руки и ноги в стороны, приковали так, чтобы мог двигать только пальцами.

Судья поклонился мне, я кивнул в ответ, но остался в сторонке, тогда он сам приблизился и сказал почтительно:

— Народ горячо одобряет казнь преступника, ваше высочество!

Я посмотрел в толпу, там по рядам снуют продавцы пирогов, народ жадно жует и не сводит глаз с осужденного.

— Вообще-то, — пробормотал я, — Христа распял как раз глас народа…

Он не понял, переспросил ошарашенно:

— Ваше высочество?

— Говорю, — объяснил я, — народу там много, а людей что-то не видно. Но это вообще-то для политика самое то.

С принца Клавеля сорвали одежду, он хрипел и что-то горячечно бормотал. Помощники палача деловито проверили, хорошо ли закреплены руки и ноги, по очереди кивнули своему главному, дескать, у них все готово, можно начинать.

Тот покачал головой, в жаровне ярким пламенем горят сухие березовые поленья, поднимается легкий дымок, но нужно, чтобы остались только непотревоженные раскаленные угли, тогда особенно хорошо виден и чад сжигаемых внутренностей, и чуется смрадный запах, даже слышно, как злобно шипит на углях горящая плоть.

Судья подошел к жаровне, присмотрелся, закрывая лицо ладонью. Лицо его стало задумчивым, словно высчитывал в уме степень упадка сельского хозяйства во времена войны.

— Пожалуй, — сказал он медленно, — можно и начинать, а то народ изождался. Только дави неспешно, а потом отрезай так же медленно… а тут как раз и дойдет.

Палач выбрал широкие клещи, больше похожие на первобытные плоскогубцы, прошелся по краю помоста, показывая народу под их ликующие крики.

Я видел, как через толпу к помосту проталкивается молодой сухощавый парень в одежде гонца королевского двора Драгсхолмов, бегом взлетел по ступенькам, стуча сапогами на двойной подошве.

Судья нахмурился, а гонец подбежал ко мне и преклонил колено.

— Ваше высочество, — проговорил он хрипло, — простите… едва успел… трех коней загнал…

— Ради чего? — спросил я.

Он пошатнулся, оперся рукой о помост.

— Простите, ваше высочество…

— Ну-ну, говори! — велел я.

— Послание от принцессы Лиутгарды, ваше высочество! Она убедительно просит передать курпринца в распоряжение его отца!

Я вытаращил глаза.

— А она откуда узнала?

Он виновато развел руками.

— Почтовые голуби, ваше высочество…

— Эх, — сказал я с досадой, — что ж я не подумал и сам…

— А кто-то пользуется нетопырями, — добавил он торопливо. — Говорят, еще удобнее… Так что передать, ваше высочество?

Я поморщился.

— И ради этого ты загнал трех невинных лошадей? Как тебе не стыдно! Разве ради такой вести надо спешить?.. Ты посмотри на демократическую общественность, она же тебя разорвет за такую просьбу! Как можно идти против воли народа? Ладно, тебя не жалко, но и мне достанется… Жди внизу.

Народ в самом деле застыл, стараясь не пропустить ни слова, а по мере того, как передние передавали слова гонца дальше в толпу, недовольный гул нарастал все громче.

Принц Клавель, как мне показалось, уже поседел за ночь от ужаса, тонкая натура, все старается вообразить во всех деталях, как ему будут отрезать мошонку и вытаскивать через распоротый низ живота внутренности, чтобы сжечь рядом, жаровня должна быть на расстоянии не дальше полуярда от казнимого, дабы ничего не пропустил из смрадного зловония своих предательских кишок.