Ричард Додридж Блэкмор - Лорна Дун

Я обошел стога, заглянул на конюшню и уже было со­брался окликнуть Гвенни, а эта воструха уже успела слезть с дерева и предстать передо мною.

— Дуны, десять человек, переправились через реку, — затараторила она. — Сейчас крадутся вдоль живой изго­роди. Кабы мне ружье, я бы залегла у ворот и подстрели­ла бы ихних никак не менее трех, молодой человек.

— Ладно, хватит болтать, Гвенни. Живо дуй домой и предупреди мастера Стикльза и остальных ребят, а я ос­танусь тут и покараулю у стога.

Может, с моей стороны было неправильно придавать стогам столь важное значение, но подпустить к ним Дунов, чтобы они потом бахвалились, что сожгли все наше се­но,— эта мысль привела меня в бешенство. Поэтому я опять притаился за скирдой клевера, держа в руках кара­бин и дубину.

Разбойники, сняв ворота с петель, въехали в усадьбу так спокойно, словно их сюда пригласили. Они тут же открыли конюшню и, выведя оттуда наших добрых лоша­док, поставили на их место своих — некормленных, исху­давших. В этот момент я заметил наших солдат, ожидав­ших в тени дома сигнала открыть огонь. Джереми Стикльз, делая предостерегающие жесты, сдерживал нетерпение подчиненных, чтобы действовать наверняка, когда против­ник подойдет поближе.

— Эй вы, твари ленивые,— донесся глухой голос Карвера Дуна, — двое — вперед: посветите нам, когда мы на­чнем резать им глотки. Запомните одно: любого, кто до­тронется до Лорны, убью на месте. Она принадлежит мне. Здесь есть еще две девицы, с ними делайте все, что угод­но. Да, кстати, мамаша, я слышал, по-прежнему довольно аппетитная бабенка. Долго мы терпели обиды этих крестьян. Убивайте всех — мужчин, женщин, детей, а потом сожжем это проклятое место дотла.

Пока он говорил, я поднял ружье и прицелился прямо в его сердце. Вот он, у меня на мушке, весь в моей власти. Нажму на курок — и нет Карвера Дуна, Был да вышел весь. Ну, что же я медлю? Что медлю, чего жду?..

Нет — хотите, верьте, хотите, нет,— не смог я нажать на курок. Не смог — и все тут. Никогда не отнимал жизни у человека, никогда не наносил ему телесного ущерба, не считая пустяковых синяков во время борцовских состязаний. И потому я опустил карабин и припод­нял дубину, считая, что ее удар будет более милосердным.

В это время двое молодых разбойников двинулись с горящими факелами к тому месту, где стоял я. Один, остановившись в ярде, не более, от меня, собрался было поджечь стог, и пламя его факела выхватило меня из темноты. Не раздумывая, я ударил его дубиной по локтю и ясно услышал, как хрустнула сломанная кость. Взревев от боли, разбойник выронил факел и упал на землю. Напарник его, все еще не видя меня и не понимая, что происходит, с удивлением уставился на него, и тогда я, вырвав факел из рук второго разбойника, ударил его этим факелом прямо по физиономии. Он бросился на меня, но я одолел его одним борцовским приемом, который знал с детства, и, сломав ему ключицу, уложил его.

Этот небольшой успех так воодушевил меня, что я уже хотел было выйти из укрытия и вызвать на поединок Кар­вера Дуна, однако вовремя вспомнил, что сей благород­ный джентльмен отнюдь не благородный рыцарь и в от­вет на мой вызов попросту пристрелит меня. Что вся моя сила против силы свинца и пороха? Кроме того, я вспом­нил, что обещал Лорне; кто ее защитит, если негодяи раз­делаются со мной?

Пока я колебался, внезапный сноп огня озарил наш дом и густой коричневый дым навис над полем сражения. Это шестеро солдат, дождавшись, когда Дуны, освещае­мые лунным светом, подойдут как можно ближе, разом открыли огонь по приказу Джереми Стикльза. Двое не­годяев тут же упали, сраженные наповал, остальные за­мерли каждый на своем месте, не зная, что предпринять - о такой встрече они не помышляли ни сном ни духом.

Долее оставаться в своем укрытии я уже был не в си­лах. Я вышел из-за стога, перебежал через двор и дви­нулся к самому Карверу Дуну, которого узнал по его гро­мадному росту. Я схватил его за бороду и воскликнул:

— И ты еще называешь себя человеком!

Разбойник остолбенел от растерянности. Никто и ни­когда за всю его черную жизнь не осмеливался не то что поступить, но даже взглянуть на него так, как я, никто не помышлял о том, чтобы встать с ним вровень, и уж тем более одержать над ним верх. Взревев от ярости, он вы­хватил из-за пояса пистолет и направил его на меня, но я тут же выбил его из рук. Пистолет отлетел в сторону.

— Карвер Дун, — проговорил я, едва сдерживая гнев, — запомни, что я тебе скажу. Ты оказался в дураках, пото­му что не ставил меня и в грош. Ты опытнее, хитрее, из­воротливее меня, и тут мне за тобой не угнаться, но зато я мужественнее тебя. Ты — злодей, ты — подлец, ты — грязь человеческая! Вот и лежи в грязи — там твое место!

С этими словами я сделал ему подсечку и в мгновение ока уложил его на обе лопатки. Видя своего атамана в столь плачевном положении, остальные разбойники бро­сились наутек, но один из них опомнился и выстрелил в меня. Часть разбойников села на лошадей до того, как подоспели наши люди, другая часть дала тягу пешим хо­дом, и среди этих последних оказался и Карвер Дун, который живо встал на ноги и с проклятиями припустил за остальными, в то время как я ощупывал небольшую рану что получил от выстрелившего в меня разбойника.

Можно было подводить итоги. Мы захватили шестерых разбойничьих лошадок и двух молодых пленников, тех, что я подстерег возле стога. Еще двоих Дунов мы похоро­нили позднее на сельском кладбище, не отслужив по ним никакой службы, и они упокоились навек безо всяких надежд на Царствие Небесное. Я горячо помолился Богу, благодарный за то, что не я спровадил их на тот свет, ибо я считал (и считаю), что отнять жизнь у ближнего сво­его — независимо от того, достоин он смерти или нет,— есть наитягчайшее бремя изо всех, какие только могут лечь на человеческую совесть.

Я горел желанием броситься следом за разбойниками и попытаться взять их в плен как можно больше, но Дже­реми Стикльз не позволил мне этого, сказав, что в таком случае преимущество может перейти на сторону разбой­ников. Кто зиает, может быть, у них остались в резерве еще кое-какие силы, и когда мы, увлеченные преследова­нием, оставим Плаверз-Барроуз без защиты, они возьмут ферму голыми руками и, предав ее огню, уведут с собой наших женщин. Поняв, какими бедами чревата наша контратака, я с готовностью подчинился Джереми. И еще я понял - никогда еще Думы не получали такого отпора с той поры, как стали именоваться «Лордами Эксмура» Я знал, что сейчас, в эту минуту, Карвер Дун клянет своих бандитов за беспечность, хотя вина за неудачу цели ком и полностью должна была быть возложена на него. А его соучастники, выслушивая ругань командира, навер­няка думают о том, что будь жив старый сэр Энсор, они бы никогда не дожили до такого позора.

 Сейчас я уже не припомню, кто устроил великий шум из-за моей пустяковой раны, — матушка, Анни или Лорна, — но помню, как мне было неловко оттого, что женщи­ны принялись обращаться со мной, как с малым дитятей. Пуля — свинцовый шарик — чиркнула мне по виску чуть выше брови, и порох слегка опалил мне лицо, и потому рана моя выглядела куда страшнее, чем была на самом деле. Вся эта возня с обмыванием, перевязкой, оханьями, аханьями и причитаниями вогнала меня в такую краску, что я не смел поднять глаза на Джереми Стикльза и его сотоварищей.

Джереми не стал испрашивать у властей официаль­ный ордер на арест и своею властью решил отправить на­ших пленников в Тонтонскую тюрьму. Я предложил ему отпустить их на свободу, взяв с них слово, что они станут на путь исправления, на что мастер Стикльз буркнул: «Держи карман пошире!», а потом заявил, что я, дескать, совсем отстал от жизни и ничего не смыслю в современ­ных законах. Я не стал спорить с представителем его ве­личества, и тогда Лорна, встав на колени перед Джереми Стикльзом, попыталась вымолить прощение для Дунов. Джереми, смущенный ее отчаянным великодушием, отве­тил, что теперь уже все равно ничего не изменишь: к это­му времени уже все графство знало, что двое пленных Дунов провели целую ночь на ферма Плаверз-Барроуз, привязанные к яблочному прессу. Анни перевязала руку тому, которого я ударил дубиной, и я помог ей. Потом она натерла топленым свиным салом лицо того, которого я опалил факелом, а я, как мог, вправил ему ключицу. К утру за Дунами пришел конвой. Солдаты проводили их в Тонтон, где их вскоре и повесили.