Ричард Львиное Сердце

Император шёл, осторожно ступая по тропе, стараясь не задевать колючие ветви. Вдруг какая-то птица с треском взметнулась из куста, оглушительно, как показалось Генриху, захлопала крыльями и, тёмной тенью промчавшись над водой, исчезла.

— Тьфу! Т-в-варь!

— Все мы твари, — раздался негромкий голос. — Вопрос в том, чьи мы твари. Я уж думал, ты лёг и заснул.

Магистр Парсифаль сидел прямо на траве, укрывшись в тени куста, так что заметны были только его яркие глаза, в темноте особенно сильно блестевшие (некоторые, кому случалось видеть его ночами, уверяли, будто глаза эти светятся, как у волка).

— Уснёшь тут, провались оно всё в Преисподнюю! — бросил в сердцах император и, неловко подобрав полы халата, уселся рядом с хранителем Грааля. — Я уже жалею, что ввязался во всё это. Мало мне, что болван Леопольд не сумел уничтожить шпионов Элеоноры, и теперь всем станет известно: Ричард вовсе не утонул. Сам герцог, похоже, упрям, как мул, и его ещё придётся уламывать. И это — после того, как английским лазутчикам удалось разузнать, что король Ричард в Дюренштейне.

— Тише, брат Генрих, тише! — хранитель Грааля не понизил голос, но заговорил по-французски, при этом безо всякого акцента. — Лучше давай сменим язык: стража франкского наречия не понимает, и так будет спокойнее. Стены высоки, однако ночью тихо, а у кого-нибудь из стражников может оказаться хороший слух. Ты ведь тоже говоришь на этом языке свободно?

— По крайней мере, отлично понимаю и франков, и англичан. На франкском, так на франкском... Не понимаю я другого: что всё-таки собирается, точнее — собирался делать Леопольд со своим пленником?

— Он сам этого не понимает, — холодно произнёс Парсифаль. — Мысли Леопольда двигаются по замкнутому кругу, который не шире его ладони. Но тебе-то какая разница, что он собирался? Твоё дело — взять у него пленника и увезти.

— И повесить на свою шею папу Целестина с его гневом, с возможным отлучением от Церкви! — воскликнул Генрих и в сердцах плюнул.

— Отлучением? — магистр говорил с нескрываемой насмешкой. — Ты что же, боишься этого отлучения? Твоему отцу некогда это было безразлично, хотя он, как мне думается, всю жизнь оставался добрым христианином [94] . Но неужели же этой папской болтовни с выкриками и воздеваниями рук боишься ты? Ты, посвящённый в тайные знания?

— Тайные знания ты мне пока только обещаешь, мастер Парсифаль! — резко возразил император. — Обеты я дал, а к познанию Власти не приблизился пока ни на волос. Ты только и твердишь мне, какое великое могущество даёт каббала, как важно отрешиться от страха за свою душу, но возмещения я пока что не вижу. И сейчас решаюсь, следуя твоему призыву, на то, чего уже не простит не только Бог, но и люди, если вдруг всё выйдет на свет. А что мне за всё это будет, убей, не понимаю.

94

Фридрих Барбаросса, отстаивая могущество императорской власти, не раз навлекал на себя гнев папы Римского и однажды был отлучён им от Церкви, однако вскоре своими воинскими подвигами во славу Креста заслужил прощение.

— А что ты понимаешь в проповедях попов? — сухо усмехнулся Парсифаль. — Или ты так уж свято веришь, будто прожив жизнь скучнее подвальной крысы, не позволяя себе никаких радостей, которые они именуют грехами, винясь в каждом лишнем вкусном куске и в каждом совокуплении, ты и впрямь за это обретёшь рай? А ты хоть думал, что это за рай, а? Какой он? Что ты в нём будешь делать целую вечность? Вечность, только представь! Будешь объедаться всякими персиками и абрикосами, слушать, как поют птички, и без конца славить Бога, который для тебя ничего веселее не придумал? Вот у мусульман хотя бы в раю гурии, и их можно употреблять, как на земле. Уж куда интереснее абрикосов с птичками! Но мне бы за целую вечность и гурии надоели.

— А может, рай совсем другой? — с невольным содроганием выслушав тамплиера, прошептал император. — Мы-то откуда знаем?

— Вот-вот! Ну так как можно желать того, чего не знаешь, да ещё ради этого всё время жить не так, как тебе хочется? А откуда ты знаешь, какой ад? А!? И почему полагаешь, что там так уж плохо? Попы так говорят? А они там были?

— Блаженный Августин видел и рай, и ад!

Парсифаль расхохотался, и от его неожиданно высокого надрывного хохота умолкли цикады и настороженно затихли шуршавшие на лёгком ветру кусты.

— Блаженный! Ну да, ну да... А может, он придумал это? Кто докажет, что это не так? Ты скажешь, существуют — чудеса, явления святых? Ну а если и это обман? А если не обман, то, может, у наших попов свой рай, у мусульман — свой, а у тебя будет вообще третий? И ад тоже. Тайное знание для того и нужно нам, чтобы выбирать. И выбирать, не жертвуя, не унижая себя, не распинаясь, будто ты червяк, но наоборот — возвышаясь, царствуя на земле и получая после жизни награду. Но только не от Того, Кто хочет, чтобы ты был рабом!

Генрих слушал, ощущая холод, словно блистающая в свете далёких факелов вода достала его ноги и студила их, а от них ледяная волна поднималась к сердцу. Парсифаль говорил так убедительно, что император не мог привести возражений, — он и сам хотел бы думать так, как думает магистр, но отчего-то за этими словами открывалась бледная, пугающая пустота.

— Ладно, не убеждай, я тебя понял! — с деланым раздражением сказал Генрих. — Только мне непонятно, отчего тебе непременно нужен Ричард Львиное Сердце?

— Ты сам ответил, назвав его прозвище, — сказал магистр. — Мне нужно не просто сердце, но сердце героя.

— Разве на свете мало героев?

Вот теперь глаза Парсифаля и впрямь сверкнули в темноте двумя зелёными огоньками, и Генрих вздрогнул, с трудом подавив желание отодвинуться в сторону.

— Ты не понимаешь, брат Генрих! Такие, как Ричард, рождаются раз в тысячу лет. И, кроме того, мало, чтобы родился такой: нужно, чтобы он был рождён царём, чтобы на нём лежала печать миропомазания. Только тогда он годится для нашей цели. И ещё: звёзды при этом должны оказаться в определённое время в определённом месте своего пути.

— А это-то зачем? Твоему... нашему покровителю разве не безразлично, где будут звёзды?

— Князю именно это и не безразлично! — Парсифаль продолжал в упор смотреть на императора, и тот всё же начал отстраняться, ощущая даже не страх, но что-то вроде отвращения, в котором не мог себе признаться. — Звёзды — это тёмная сторона неба, это силы, которые властвуют во тьме. Да, они тоже были созданы Богом, но их взаимодействие между собой может оказывать влияние на людские судьбы. Влияние, которое бывает то сильнее, то слабее. Когда пересечение их сфер создаёт силу, благоприятную для нас, мы можем нанести удар и оказать сопротивление Промыслу. Я говорил тебе, что такой день и час должен вскоре наступить. Мы должны быть готовы.

— И ты уверен, что нужен именно Ричард?

Магистр странно посмотрел на императора, потом вздохнул:

— Ещё два года назад у меня были в этом сомнения. Но тот, кого звёзды могли бы выбрать вместо Львиного Сердца, умер по-другому. Старец Горы поспешил. Хотя не поспеши он, перевес сил на земле мог измениться ещё хуже, чем из-за подвигов Ричарда. Мусульмане стали бы во много раз слабее христиан, а это — худший расклад. Если б наоборот — ещё куда ни шло. Приверженцы Магомета опасны нам лишь тем, что их сложно направить в нужную сторону и очень трудно придержать, когда они прут не совсем туда, куда нам надо. Но с этим можно мириться — в любом случае у нас пока нет другой достаточно мощной силы, противопоставленной христианам. Так что Старцу не стали мешать, и он остановил героя на полдороге.