Римский период, или Охота на вампира

– Юрий Владимирович поздравляет вас с успехом. Когда мы можем отправить его в Италию?

– Кого?

– Ну, этого Богула.

– Are you crazy?! [38] – изумленно воскликнул Винсент. Теперь он мог отыграться, и он не упустил свой шанс, он стал горячо жестикулировать и почти выкрикивать: – Вы думаете, это так просто, как лампочку поменять в этой люстре? Я сделал все, что мог, я превратил каннибала в еврея, и вы сами говорили, что это наш снаряд, пуля, whatever! [39] Но если мы выстрелили этим снарядом, как мы можем использовать его еще раз?

38

Вы свихнулись?! (англ.)

39

или нечто в этом роде (англ.).

Иванов озадаченно смотрел на Винсента.

– Вы хотите сказать… – начал он, но Винсент перебил:

– Я же вам говорил: это очень деликатный процесс! Да, я загнал джинна в бутылку, но я никогда не брался заниматься онанизмом и гонять его туда-сюда! Я не для того сюда приехал, чтобы делать вам кино о вампирах! – Винсент, жестикулируя, показал на экран. Теперь, когда эти русские были у него в руках, он мог позволить себе говорить все, что думает.

– Так что? Нужно начинать все сначала? – Иванов представил себе всю эту галиматью с подбором нового людоеда, оформлением его перевода из ГУИТУ под юрисдикцию КГБ… – Слушайте, Винсент, а зачем вам именно каннибалы? Мы дадим вам обычного еврея, хоть двадцать, и делайте из них вампиров! А?

Винсент поморщился:

– Питер, вы не понимаете… Вы не можете перепрограммировать то, что заложено Богом. То есть вы, наверно, можете, но для этого вам понадобилось сделать революцию. А я – нет, я не могу. Нормальный человек – еврей, русский, не важно! – нормальный человек даже под гипнозом не может переступить этические табу и совершить убийство. Эти табу положены Богом. Поэтому я и беру урода – маньяка, каннибала, вампира, который уже нарушил божеский закон, переступил табу. И прячу его в оболочку нормального человека, как русскую матрешку. Понимаете? Где сейчас этот Богул?

– Тут, у нас…

– У вас?! – изумился Винсент.

– Ну, у нас тут есть своя тюрьма, внутренняя… – принужденно сказал Иванов.

– Могу я его увидеть?

– Сейчас я узнаю. Идемте.

Они прошли в кабинет Иванова, который был на этом же третьем, андроповском этаже, и Иванов позвонил начальнику внутренней Лубянской тюрьмы, а затем сказал Винсенту:

– Они не могут привести его сюда, это запрещено.

– А мы туда можем пойти?

Иванов отрицательно покачал головой и улыбнулся:

– Мы не водим туда экскурсии. Тем более иностранные.

– Ну… – Винсент развел руками, показывая, что в таком случае он бессилен.

– Но у меня есть одна идея. Сейчас. Посидите. – И Иванов снял трубку одного из своих телефонов. – Юрий Владимирович, я могу зайти на минуту?

Он вернулся от Андропова действительно через минуту и коротко кивнул Винсенту на дверь в коридор:

– Пошли.

Но вместо того чтобы направиться к лифту, свернул к буфету.

– Давайте пока перекусим. Нас позовут.

Винсент стал покорно пить отвратительный желудевый кофе и жевать песочное пирожное фабрики «Красный Октябрь».

– Как там Елена? – спросил его Иванов.

– She is okay. Я стер в ее памяти этот эпизод в Михнево. Это было нетрудно.

– Как вы это делаете? – восхитился Иванов и показал на витрину, где стояла узкая бутылка с какой-то коричневой жидкостью: – Будете?

– Что это?

– Коньяк «Белый аист». Молдавский.

– О нет! – Винсент в ужасе всплеснул руками.

– Жалко, – сказал Иванов. Почему-то в буфете он стал куда менее официален. – Один я не имею права, а с вами…

За стойкой прозвучал телефонный звонок, буфетчица взяла трубку и доложила Иванову:

– Вас. Сказали, что все готово.

– Гуд! – энергично сказал Иванов и поднялся. – Пошли!

Они спустились лифтом в подвальный этаж. Но это оказалась вовсе не тюрьма – здесь был обычный коридор с обычными дверьми каких-то кабинетов. Потом за поворотом запахло лекарствами, и Винсент понял, куда он попал – тут, в КГБ, была своя поликлиника или хотя бы дежурный врач. Может быть, один и для сотрудников Комитета, и для заключенных внутренней гэбэшной тюрьмы.

– Прошу! – сказал Иванов, остановившись перед дверью с табличкой «ПРОЦЕДУРНАЯ».

– After you [40] , – усмехнулся Винсент.

Иванов открыл дверь, за ней оказалась комната дежурной медсестры с двумя дверьми в процедурные кабинеты слева и справа. Но теперь никакой медсестры тут не было, вместо нее за столом сидел какой-то офицер с пистолетом в руке, а на стульях у стены сидели трое дюжих охранников с черными дубинками в руках. Еще двое стояли у левой двери и смотрели в ее окошко, застекленное прозрачным плексигласом.

40

После вас (англ.).

Увидев вошедших, офицер вскочил из-за стола, крикнул охранникам: «Смирно!» – и вытянулся перед Ивановым:

– Товарищ полковник! По вашему приказанию…

– Вольно, вольно, – перебил его Иванов. – Ну как там наш людоед?

– Слабо вы его…бнули, товарищ полковник, – укорил офицер. – Надо было башку пробить.

– А что – Курочкин не оклемался?

– Пока нет. Мы уже по два раза кровь для него сдавали.

– Ничего, оклемается. Ну, давайте посмотрим.

Он подошел к окошку в двери и заглянул внутрь процедурного кабинета, кивком головы приглашая и Винсента присоединиться к нему.

Винсент взглянул в окошко сквозь мутный плексиглас.

Посреди абсолютно пустой комнаты, из которой, видимо, только что вынесли всю мебель и сняли какие-то портреты или плакаты со стен (на них остались квадраты невылинявшей краски и дыры от гвоздей), стояла передвижная, на колесиках, больничная койка, и к этой койке мокрой и плотной, слой к слою, парусиновой тканью был от плеч и до ног прибинтован Федор Богул. Он лежал неподвижно и, поскольку голова его после ранения тоже была забинтована, походил на мумию.

– Ну? – вопросительно повернулся Иванов к Винсенту.

Винсент пожал плечами:

– With such appearance I can’t make any conclusion [41] .

– Развяжите его, – приказал Иванов охранникам.

Те неуверенно взглянули на своего офицера, тот кивнул им: «Пошли!» – и сам первым вошел в палату.

Иванов и Винсент стояли в дверях, наблюдая, как охранники снимают с Богула «укрутку». Это оказалось непростой процедурой: узкие мокрые парусиновые полотенца были по пять метров длиной каждое, и сворачивать их было делом особой сноровки.

41

Так я ничего определить не могу (англ.).