Робеспьер. В поисках истины

— Извольте, я подожду, но помните, что я за вас отвечаю.

Оливье поблагодарил его и снова очутился на улице. Он снова направился к тюрьме Ла-Бурб, но машинально выбрал другую дорогу через улицу и площадь Революции. Везде было большое движение. Все дома украшались трёхцветными флагами и цветочными гирляндами. Спросив у какого-то прохожего, какой готовится праздник, он узнал, что на другой день должно было произойти на площади Революции торжество в честь Верховного Существа.

Не успел он сделать несколько шагов по площади, как увидал между статуей Свободы и входом в Тюильри роковую гильотину, которую рабочие, очевидно, разбирали. Он вздрогнул и, обращаясь к проходившей мимо пожилой женщине, спросил:

— Что это значит?

— Как что! Это госпожа Робеспьер.

— Я знаю, что это гильотина, но что с ней делают?

— Её уносят.

— Уф!.. — произнёс Оливье, чувствуя, что у него с души как бы свалился камень.

— Но её воздвигнут на другом месте.

— Где? — спросил юноша, и лицо его снова омрачилось.

— На площади Бастилии, — сказала женщина и прибавила с улыбкой: — По-видимому, ещё остались аристократы, с которыми надо покончить.

Оливье посмотрел с изумлением вокруг себя. Многочисленная толпа так же равнодушно и легкомысленно, как эта женщина, смотрела на перенесение с места на место этого грозного орудия смерти. Неужели никто не имел достаточно мужества, чтобы громко закричать: «Долой гильотину!»? Быть может, если бы явился такой человек, то легкомысленная, но благородная и человечная толпа пошла бы против тиранов.

Углубившись в эти мысли, Оливье машинально повернул на набережную и дошёл до Пор-Рояля, почти не сознавая, куда он направлялся. Но в нескольких шагах от мрачного здания тюрьмы он невольно остановился. Большие ворота были открыты, и в них входили люди всякого вида, преимущественно хорошо одетые, с корзинками, мешками и картонками. Он поспешно подошёл к одному из часовых и спросил:

— Сегодня пускают к арестантам?

— Да. Друзьям и родственникам дозволяют приносить арестантам чистое бельё, фрукты и сласти. У вас здесь кто-нибудь?

— Да, мать и невеста.

— Вы желаете их видеть?

— Да.

— У вас есть деньги?

Оливье молча подал ему золотой.

— Не мне, — воскликнул с презрением часовой, — а привратнику!

При этом он указал на маленького юркого человечка, стоявшего у дверей тюрьмы.

Оливье подошёл к нему и сказал, что желает видеть гражданок Дюран, и сунул ему в руку золотой.

— Вы пришли к гражданкам Дюран? Хорошо. Они должны быть во дворе акаций.

Он дал юноше карточку, которую просил возвратить при выходе из тюрьмы, а затем повёл его через тёмный коридор к решётке, которая выходила на обширный двор. Открыв решётку, он сказал со смехом:

— Вы, конечно, сами их найдёте.

И, затворив решётку, он удалился.

VI

Оливье видел перед собой обширный двор, окружённый с двух сторон высокими каменными стенами, а с остальных громадными кирпичными домами, на окнах которых были железные перекладины. На их крышах виднелись острые загородки, делавшие бегство, по-видимому, невозможным. Оба здания соединялись каменным коридором, выходившим в конце на террасу, на которой стоял часовой с ружьём. Посредине коридора была железная дверь, за которой виднелся другой двор, усаженный деревьями.

Озираясь по сторонам, юноша пошёл к этому второму двору, где несколько арестантов гуляли вокруг куста акации в цвету. Лучи заходившего солнца играли на нём и на окружавшем его газоне.

С тревожно бившимся сердцем стал Оливье пристально осматривать проходившие мимо него группы. Тут были мужчины, женщины и дети. Но все ему были незнакомы, и не видно было ни матери, ни Терезы. Он не смел спросить о них у кого-нибудь, боясь их скомпрометировать и забывая, что все эти лица были их товарищами по заключению. Неожиданно к нему подошла молодая женщина в скромном, но изящном костюме.

— Вы кого-то ждёте? — спросила она мелодичным голосом.

— Мою мать и невесту, гражданок Дюран.

— Они ещё сидят за столом. Посмотрите, молодая девушка ничего не хочет есть, и ваша мать её тщетно уговаривает.

В своём смущении Оливье не заметил, что по ту сторону акации стоял деревянный стол с глиняной посудой, которую убирали несколько тюремных служителей, несмотря на то, что группа арестантов ещё сидела за столом. Наконец он нашёл дорогих ему существ, но боялся броситься к ним, чтобы не причинить им боль неожиданной радостью. Говорившая с ним молодая женщина как будто отгадала его мысли.

— Если хотите, я их предупрежу, — и прибавила, чтобы его совершенно успокоить, — я — графиня Нарбон.

Оливье поблагодарил её и последовал за своим добрым проводником.

Она тихонько подошла к Клариссе и что-то шепнула ей на ухо. Та обернулась и, увидев сына, смертельно побледнела.

— Ты арестован? — воскликнула она, бросаясь к нему на шею.

— Нет, нет, — отвечал он, крепко прижимая её к своей груди. — Я свободен; мне разрешили повидаться с вами. — Потом он обернулся к Терезе и нежно поцеловал её.

— Правда, что ты свободен? — спросила молодая девушка.

Совершенно успокоив обеих женщин в своей безопасности, Оливье разместился вместе с ними на отдалённой скамейке и стал забрасывать их вопросами, но Кларисса перебила его и потребовала, чтобы он сначала рассказал, как он узнал об их аресте, как он очутился в Париже и где остановился в этом шумном, опасном городе. Удовлетворив любопытство матери, он в свою очередь спросил:

— Ну, теперь вы расскажите всё, что было с вами. Я хочу знать всё, всё.

Кларисса объяснила, как их арестовали и повезли прежде в Монморанси, а потом в Париж, где и заперли в этой тюрьме, которая оказалась наименее ужасной во всём Париже. На следующее утро их окружили товарищи по заключению, которые оказались представителями и представительницами высшего света. Кларисса при этом указала Оливье уже знакомую ему графиню Нарбон с маленьким прелестным ребёнком, графа и графиню Лаверн, маркизу Шуазель, семью Малесси, графа Брольи, шевалье де Бара, маршала Муши с женою, которых Кларисса знала в юности в Версале, девицу Бетизи и маркизу д’Аво.

— Посмотри, — прибавила она с печальной улыбкой, — я не была в таком избранном обществе с тех пор, как покинула Понтиви.

— Это понятно, — отвечал Оливье, — республиканские тюрьмы предназначены исключительно для аристократов.

— Нет, ты ошибаешься, — возразила мать, — кроме аристократов есть мужчины и женщины среднего класса, которые отличаются самыми возвышенными чувствами.

— Поэтому они и в тюрьме. Республика признает лишь равенство в низости.

— Тише, тише, тебя могут услышать.