Робеспьер. В поисках истины

Из толпы вышел человек высокого роста с гордо поднятой головой и спокойно, не смотря по сторонам, направился к выходу.

Молодой граф Малье, услыхав своё имя, перестал играть с детьми и мужественно пошёл на смерть. Но старый маркиз Моклер, как только послышалось его имя, упал в обморок и был вынесен жандармами. Когда пришла очередь маркизы Нарбон, то она молча передала свою маленькую дочь маркизе Шуазель.

— Куда ты идёшь, мама? — спросил ребёнок.

— Я сейчас вернусь, моя радость.

— Не уходи, мама, не уходи, я не хочу, чтобы ты ушла.

Графиня Нарбон поспешно удалилась, громко рыдая.

Всю семью Малесси вызвали разом. Она состояла из отца, матери и двух дочерей, которые бросились друг другу в объятия, благодаря небо, что они не разлучатся в смерти. Дряхлая, седая чета — Муши и его жена — не выразила ни малейшего волнения, но рука об руку с гордым достоинством прошла через всю толпу узников, которые почтительно им кланялись. Всеобщий восторг возбудили граф и графиня Лаверн. Так как выкликнули одного графа, то графиня стала пламенно просить, чтобы её не разлучали с мужем, а когда ей в том отказали, она громко воскликнула:

— Да здравствует король!

Это одно восклицание заслуживало тогда смертную казнь, и её имя тотчас было занесено в роковой список.

Сцены необыкновенного мужества продолжались одна за другой. Маркиз Гурней молча закурил трубку у фонаря и, не говоря никому ни слова, удалился в сопровождении жандарма. Граф Брольи играл в шахматы с шевалье де Баром; когда раздалось его имя, он спокойно встал и сказал:

— Во всяком случае вы проиграли, шевалье, но не беспокойтесь, я вам дам отыграться на том свете.

Он пожал руку своему противнику, простился со всеми знакомыми, любезно раскланялся с дамами и весело вышел, словно отправлялся на банкет.

Рядом с Оливье, который стоял, крепко прижавшись к своей матери и Терезе, происходил разговор между пожилым господином и юношей.

— Вызывают Легея, — сказал последний, — разве это ваша фамилия?

— Да, и ваша также?

— Да. Вы женаты или холостой?

— У меня жена и двое детей.

— А я холостой, погодите, я пойду!

— Ну, что же, Легей! — раздался голос вестника смерти.

— Здесь! — отвечал молодой человек.

Оливье, слышавший этот разговор, бросился вперёд, желая пожать руку герою, но он уже удалился.

— На сегодня кончено, — произнёс представитель революционного трибунала, сложил свою бумагу, спрятал её в карман и цинично выпил стакан вина.

Все присутствовавшие словно очнулись от страшного кошмара.

— Слава Богу, — промолвила Кларисса, тяжело вздохнув.

— А вы уверяли, мама, в своей безопасности! — воскликнул Оливье.

— Я боялась за других, а не за себя! — отвечала Кларисса.

Оливье покачал головой и хотел что-то сказать, но в эту же минуту послышался грубый голос Гали:

— Все посетители вон! Пора запирать!

Стоя у решётки, он пропускал мимо себя всех посетителей, отбирая карточки. Но Оливье не торопился уходить, и наконец Гали крикнул ему:

— А вы, что же, хотите остаться? Пожалуйста, не стесняйтесь, мы вас сейчас занесём в список арестантов!

— Нет, нет, он идёт! — воскликнули в один голос Кларисса и Тереза. Они поспешно поцеловали его и толкнули к решётке.

Но, прежде чем уйти, Оливье обещал матери не приходить в тюрьму в течение нескольких дней и в письмах к ним не упоминать своего адреса.

Обе женщины невольно подошли к решётке и увидели, как с большого двора выезжала при мерцании факелов большая телега с обвиняемыми, в числе которых они узнали графиню Нарбон, посылавшую со слезами поцелуи тюрьме, в которой осталась её девочка.

— Это ужасно, это ужасно! — прошептала Тереза, и голова её опустилась на плечо Клариссы.

Выйдя из тюрьмы, Оливье машинально пошёл за телегой с арестантами, которая медленно двигалась среди равнодушно смотревшей на неё толпы. Но вскоре она исчезла из его глаз в темноте, и он продолжал идти, словно его обуял какой-то страшный сон. Только достигнув берега Сены, он остановился и стал жадно вдыхать свежий вечерний воздух.

Неожиданно вдали над Тюильрийским садом показались снопы лучезарного света. Это была проба фейерверка, приготовленного для завтрашнего дня. Оливье перешёл мост и вскоре достиг площади Революции, которая была переполнена бульварными зеваками, смотревшими с любопытством на приготовления к празднику. Всюду виднелись высокие мачты с флагами, соединённые гирляндами из зелени и пёстрых фонариков для вечерней иллюминации. Там и сям уличные певцы, аккомпанируя себе на скрипке, обучали молодёжь новому гимну в честь Верховного Существа, который был написан Госсеком для предстоящего торжества. Но как только замирали звуки гимна, раздавались весёлый вальс или гавот, и молодёжь весело пускалась в пляс.

Оливье смотрел на всё это с чудовищным изумлением. Ему казалось, что он находился во сне. Он только что видел горе, страдание, смерть, а теперь его поражали веселье, смех, пение, танцы. И того самого человека, который посылал столько жертв на эшафот и вырывал матерей из объятия их детей, чтобы предать казни, должны были на следующий день венчать лаврами!

— Робеспьер! Это Робеспьер! — пробежал шёпот по толпе.

Оливье обернулся и увидел, что какой-то человек невысокого роста поспешно проходил мимо, держа под руку видную женщину.

Действительно, это был Робеспьер. Он пошёл перед ужином погулять с Корнелией Дюплэ и не мог удержаться от удовольствия взглянуть на подготовку арены его завтрашнего торжества.

— Народ, кажется, душой и телом рад этому празднику, — сказала Корнелия, указывая на весёлые танцующие пары.

Робеспьер молча пожал ей руку.

Они вернулись домой, погруженные в совершенно противоположные думы. Корнелия думала о великолепном платье, которое она заказала для праздника портнихе, тогда как она обыкновенно шила сама себе туалеты; а Робеспьер, по обыкновению тревожимый сомнениями и подозрениями, мысленно спрашивал себя: хорошо ли он сделал, что прошёл по площади Революции, так как Комитет общественной безопасности мог предположить, что он желал обратить на себя внимание толпы? Как бы то ни было, они спокойно достигли дома Дюплэ на улице Сент-Оноре, и Робеспьер, остановившись в дверях, учтиво пропустил вперёд Корнелию.

В эту самую минуту Оливье выходил с площади Революции и, озарённый какой-то новой идеей, говорил себе:

— Я пойду завтра на этот праздник!

VII

Дом Дюплэ, в котором жил Робеспьер, находился на улице Сент-Оноре, против церкви Успения. Наружная дверь отворялась в крытый проход, уставленный по стенам досками. В конце его находился небольшой двор, окружённый четырьмя флигелями двухэтажного дома. Верхний этаж был занят семьёй Дюплэ, состоявшей из мужа, жены и двух дочерей, Корнелии и Виктории, а в нижнем этаже находились три комнаты, в том числе столовая и гостиная. Робеспьер жил в комнате, находившейся в верхнем этаже левого флигеля, и она соединялась со столовой деревянной лестницей, а под нею находилась столярная мастерская Дюплэ. Окно же его комнаты выходило на крышу сарая, где также производились столярные работы. Таким образом, жилище трибуна было с одной стороны охранено семьёй Дюплэ, а с другой — Симоном и Морисом Дюплэ, которые занимали две комнаты в одном флигеле с Робеспьером, также выходившие окнами на крышу сарая.