Робеспьер. В поисках истины

Это был Герои, глава полицейских агентов Комитета общественной безопасности.

С помощью своих людей он повлёк Оливье к Робеспьеру, который, увидя смятение, сошёл с платформы и направился в толпу. Все расступились перед ним, и он торжественно спросил:

— На что жалуется этот безумец, дерзнувший помешать нашему празднеству?

— На тебя, негодяй, лицемер! — закричал во всё горло Оливье. — Как ты смеешь говорить о справедливости и человеколюбии на том месте, где ты пролил столько неповинной крови.

Стон ужаса вырвался из груди всех присутствовавших. Но Робеспьер знаком руки водворил молчание. Оливье в эту минуту хотел броситься на него, но его удержала полиция.

— Посмотри на подошвы твоих башмаков, — кричал он вне себя, — они красны от крови и...

Но ему не дали продолжать, и по знаку Неподкупного полиция увела его из боязни, чтобы его не растерзала толпа, оглашавшая воздух криками:

— Смерть ему! Смерть ему!

— Вы можете меня убить, негодяи! — произносил Оливье. — Но я первый подниму крик, который будет повторен вскоре всеми: долой гильотину!

Его слова были заглушены общим смятением. Но через минуту Робеспьер вернулся к статуе Свободы и спокойно, торжественно произнёс:

— Граждане, вернёмся к нашему счастливому празднеству, которому не могут помешать безумные оскорбления изменника! Завтра меч правосудия будет карать врагов отечества!

Вся двухсоттысячная толпа воскликнула, как один человек:

— Да здравствует республика! Да здравствует Робеспьер! Да здравствует Неподкупный!

Только вдали раздавался одинокий голос, едва слышно произносивший:

— Долой гильотину!

Это был Оливье, которого полиция с помощью национальной гвардии уводила в тюрьму.

VIII

Робеспьер медленно сошёл со ступеней, над которыми возвышался жертвенник. Последние слова Оливье поразили его в самое сердце, как он ни казался хладнокровным. Этот голос, полный ненависти и мести, послышался из толпы, которая, по его мнению, была заодно с ним. Правда, народ протестовал против оскорбления, но всё-таки народу пришлось защищать его, тогда как он думал, что народ единодушно признает его диктатором Франции.

Бледный и встревоженный, следовал он за процессией на Марсово поле, где торжество должно было кончиться грандиозной патриотической демонстрацией. Он чувствовал, что его всемогущество колеблется, и удивлялся, сколько ещё фальшивых нот нарушают гармонию торжества. Увы, всюду были заметны предзнаменования раздора. Многие из членов конвента, подстрекаемые смелой выходкой Оливье, громко разговаривали, очень свободно и саркастически. До ушей Робеспьера доносились слова ненависти, презрения, угрозы и роковых предсказаний.

— Он возбуждает во мне только отвращение и ненависть! — говорил один.

— Один только шаг от Капитолия до Тарпейской скалы! — прибавлял другой.

— Всегда может найтись новый Брут! — сказал третий.

Заставить замолчать все эти злые языки мог только глас народа, который громко бы произнёс на всю Францию:

— Да будет Робеспьер диктатором, пожизненным диктатором!

Но тщетно ждал Неподкупный такого народного приговора. Праздник на Марсовом поле далеко не был таким торжественным и блестящим, как торжество на площади Революции. Все устали, и нервы у всех были расстроены. Робеспьер произнёс ещё речь, но народ слушал его рассеянно. Вообще день окончился среди общего утомления. Обратное шествие совершилось беспорядочно и без малейшего торжества.

Робеспьер должен был вернуться в Тюильри для совещания со своими товарищами по конвенту и Комитету общественной безопасности. Но вместо того он отправился домой и заперся в своей комнате. Семья Дюплэ настигла его у дверей дома.

— Не правда ли, праздник очень удался? — спросила старуха Дюплэ.

— Да, — отвечал Робеспьер.

— Так вы довольны?

— Да, но я очень устал.

Корнелия подошла к нему и стала рассказывать подробности торжества, которых он, вероятно, не заметил.

— Неужели? Это очень интересно! — отвечал он. — Вы мне всё расскажете завтра.

— Разве вы не будете обедать с нами?

— Нет. Мне надо отдохнуть.

Она продолжала его упрашивать не портить им праздник, но он произнёс:

— Нет, извините меня. До свидания. До завтра.

С этими словами он ушёл в свою комнату и запер за собою дверь.

В этот вечер все были очень печальны в доме Дюплэ. Никто не дотрагивался до ужина. Ни для кого не было тайной, что день вместо торжества окончился большим разочарованием для Робеспьера, и все разделяли его чувства, хотя не желали этого обнаружить.

— Не надо его беспокоить, — сказала госпожа Дюплэ, хотя вся семья хорошо поняла, что утомление было только придумано им для предлога.

— Но разве мы не пойдём смотреть фейерверк?

— Нет, — отвечала мать, — мы не можем забавляться без него.

И все легли спать очень рано.

Дом, обитатели которого проснулись в этот день весёлые, счастливые, безмолвно дремал, когда улицы Парижа снова наполнились шумной толпой, спешившей на фейерверк.

Робеспьер увиделся с семьёю Дюплэ только на следующий день за ужином. Всё утро и весь день он провёл в своей комнате под предлогом спешной работы. Действительно, он работал один в безмолвной тишине над составлением грозного прериальского закона, который он намеревался на другой день предложить на утверждение конвенту. Этой суровой мерой уничтожалась всякая защита подсудимого в революционном трибунале и не требовалось для удостоверения виновности подсудимого ни улик, ни добровольного признания, ни свидетельских показаний, а достаточно было нравственного убеждения судей, что подозреваемый виновен.

Этим законопроектом он отвечал на нанесённые ему публично оскорбления. Он хотел основать своё диктаторство на мирной демонстрации, но это ему не удалось. Изменники могли быть побеждены только террором. Этот безжалостный закон, конечно, Робеспьер сам намеревался представить в конвент, и, конечно, даже его враги безмолвно должны были его принять после того скандала, который случился накануне. Даже этот скандал был хорошим предлогом для проведения нового закона, который будет применён впервые к безумному юноше, оскорбившему Робеспьера, как ещё никто его никогда не оскорблял, и ко всем близким ему лицам.

Покончив с этой работой, Робеспьер спустился в столовую, где вся семья Дюплэ собралась на ужин. Стол был накрыт не на дворе, где ужинали в последние дни, чтобы отвлечь мысли Робеспьера от злополучного празднества, о котором в те дни столько было разговоров.

Вся семья встретила его очень радушно и была рада видеть его здоровым и весёлым. Он объяснил в нескольких словах, что совершенно оправился, и был очень доволен, что отдохнул целый день, но окружавшие его улыбки и видимые старания отвлечь его внимание от неприятного предмета, занимавшего всех, наконец ему надоели. После десерта он сам завёл разговор о вчерашних событиях.