Родник пробивает камни
Шрифт:
Предупреждение о том, что Кораблинов больше всего презирает в искусстве штамп, тяжелой ношей навалилось на Светлану. Кораблинова она знала давно, знала по фильмам, в которых он, как правило, почти всегда играл главные, героические роли. В образах, которые он создавал, всегда чувствовалась душа мятежная, страстная… Знаменитый актер в прошлом, последние годы он перешел на режиссуру. Но и здесь, в новом качестве, имя его продолжало стоять в первых рядах советских кинорежиссеров.
Светлана возвращалась из института домой, а из головы ее не выходили слова Веры Марягиной. Больше всего ее пугало то, что приготовленные ею к третьему туру стихи и басни были настолько популярны, что ей казалось:
Та туго скрученная пружина, которую Светлана чувствовала в своей душе на протяжении всех экзаменов, вдруг медленно и вяло раскрутилась. «Пустота — и больше ничего, — думала она о себе. — Спущенный футбольный мяч… Ученица по фамилии Яковлева, которой самой последней в классе через несколько минут предстоит встать и рассказать заданную на дом басню Крылова «Мартышка и очки». Басню зубрила вчера вечером, сегодня утром дома, по дороге в школу… И вот ее уже рассказали сорок человек… Скоро звонок, а я должна обязательно встать и рассказать…»
Воображение Светланы работало лихорадочно. Она живо представила себя учащейся, чья фамилия стояла последней в классном журнале. Она уже остро чувствовала то, что может и что непременно должна чувствовать эта ученица, почти потерявшая смысл, заложенный в хрестоматийной басне… В душе девочки теплится одно-единственное желание — пусть учительница хотя бы разок-другой взглянет на нее, когда она будет рассказывать о том, как мартышка примеряла очки, пусть в каком-нибудь месте поправит, скажет, чтобы не торопилась… Только бы не кивала механически головой, делая вид, что внимательно слушает, записывая в то же время что-то в классном журнале…
…А ведь еще вчера, до посещения института и до разговора о Верой Марягиной, Светлана обливалась слезами, читая лермонтовские стихи. Сердце ее сжималось, когда она произносила слова, которые мятежный поэт бросал в лицо царю. Она старалась отогнать от себя обуявший ее страх, чтобы снова почувствовать в себе тот весомый заряд значительности и трагизма слов, которые она будет по-своему, нестандартно, произносить перед экзаменационной комиссией. Пыталась и не могла. И это ощущение потери самого главного — уверенности в себе, убежденности в значительности того, что она будет читать комиссии, — настолько парализовало Светлану, что ее все сильнее и сильнее пугал предстоящий третий тур, на котором, как ей теперь казалось, она будет выглядеть жалкой первоклашкой Яковлевой на уроке родной литературы… Почти перед самым звонком, под шумок уже уставшего класса, когда скрипят парты и слышится топот ног непосед, ей предстояло протараторить то, что нужно говорить с чувством, страстно.
Домой Светлана вернулась совсем разбитая. При виде тетки, которая налетела на нее с расспросами о том, кто будет возглавлять последний тур — Сугробов или Кораблинов, сколько человек допущено к последнему экзамену, сколько из них должны пройти, почему она такая рассеянная… чувство страха усилилось еще больше. Уверенность Капитолины Алексеевны в том, что Светлана блестяще продемонстрирует свои способности на предстоящем экзамене, еще сильнее обострила в ней ощущение незначительности той программы, которую она подготовила к последнему туру.
Светлана молча прошла в столовую, зачем-то постояла на одном месте, словно что-то припоминая, но, так и не припомнив, рассеянно подошла к креслу рядом с аквариумом и устало села, сложив руки на коленях.
— Что с тобой, Светик? — Озабоченность тетки была тревожной. — Уж не заболела ли?
— Я очень устала… — почти выдохнула Светлана. —
И почему-то болит сердце. Щемит…— Нет, тут что-то не то, — Капитолина Алексеевна подошла вплотную к Светлане и, приставив к ее лбу ладонь, прочла в ее потухших глазах что-то доселе незнакомое ей.
— Рассказывай, что случилось? Какие-нибудь неприятные новости?
— Новостей никаких. Просто ужасное настроение. Такое у меня было однажды в раннем детстве. Во сне я увидела, что папа подарил мне необыкновенно красивую говорящую куклу. От радости я была на седьмом небе. Но сон был недолгим. Когда я проснулась, то обнаружила, что нет у меня никакой куклы, что все это было во сне. Я полдня плакала, а папа вначале подсмеивался, а потом начал успокаивать и обещал, что ко дню рождения он не во сне, а наяву купит мне большую говорящую куклу. Вы тогда жили в Чите. Дедушка и сейчас нет-нет да и вспомнит мой сон и мою куклу…
И Светлана рассказала тетке о своем страхе, овладевшем ею. Рассказала обо всем, что сегодня утром услышала от Веры Марягиной.
Рассказывая, Светлана даже не подозревала, что каждое ее слово, каждый горестный вздох все сильнее и сильнее утверждали Капитолину Алексеевну в ее смелой и дерзкой задумке, которая не давала ей покоя всю последнюю неделю и которую она еще не решалась раскрыть Светлане. День ото дня эта задумка выстраивалась в четкий, продуманный план. Одного она пока опасалась: если она раскроет этот план Светлане, та может рассказать обо всем Владимиру и Брылеву. А это значит погубить все на корню. И она молчала. Молчала неделю, выжидая удобного момента, чтобы все, что родилось в ее голове бессонными ночами, пустить в ход в такой момент, когда планы ее не могли быть разрушены одной-двумя насмешливыми репликами Владимира, который благоговел перед Кораблиновым, боготворил его как художника и преклонялся как перед человеком.
— Вот что, миленькая… Все, о чем ты только что мне рассказала, — это яичко к Христову дню. Сам бог тебе помогает, нагоняя на тебя страхи, о которых ты говоришь. И это вполне естественно…
Думая о том, чем бы таким заручиться, что Светлана будет держать язык за зубами, она снизила голос до шепота:
— Дай честное комсомольское слово, что все, о чем я тебе сейчас скажу, ты не передашь своему Володьке и не побежишь за советом к Корнею Карповичу.
Эти слова насторожили и испугали Светлану.
— Тетенька, Володя и Корней Карпович желают мне удачи не меньше, чем вы. Вы же об этом прекрасно знаете.
— Да, я об этом знаю. Но дай мне честное комсомольское слово, что мой план останется в тайне, и я поверю, что ты уважаешь и ценишь свою тетку, которая сейчас заменяет тебе родную мать.
Светлана встала с кресла и понуро опустила голову, все еще не догадываясь, что хочет предложить ей тетка.
— Я никому не скажу… Обещаю…
— Я требую честного комсомольского!
— Даю комсомольское… — еле слышно проговорила Светлана, комкая в потных ладонях носовой платок.
Капитолина Алексеевна хотела что-то сказать, но резкий и неожиданный звонок в коридоре заставил ее вздрогнуть.
Пришел Владимир. Дверь ему открыла Стеша. Во Владимире она уже давно не чаяла души, а после ее «вещего» сна с каждым его приходом она затаенно вздыхала, всем своим существом выражая надежду и даже уверенность, что свадьба не за горами.
Когда Владимир вошел в столовую, чуть не столкнувшись в дверях с Капитолиной Алексеевной, которая на его приветствие ответила рассеянным кивком головы — вся она была во власти своего плана, не дававшего ей покоя, — Светлана кинулась к нему навстречу и, косясь на дверь, откуда каждую секунду могла показаться тетка или Стеша, жадно, почти по-воровски, поцеловала его в губы.