Родник пробивает камни

— А насчет депутатов и рабочего класса ты, Беклемешев, хорошенько подумай… Не погань два этих святых слова, хотя и причисляешь себя к рабочему классу.

— А кто же я, по-вашему? — Беклемешев порывисто поднял взъерошенную голову и резко выбросил перед собой во многих местах сбитые, натруженные руки, на ладонях и пальцах которых виднелись застарелые мозоли и ссадины. — Или вы считаете, товарищ депутат, что этими руками я на червонцах расписываюсь? Так, по-вашему?! — Последние слова он произнес почти с визгом, словно его обидели в самом святом.

Глядя в упор на Беклемешева, Петр Егорович говорил спокойно, но это спокойствие ему стоило душевных усилий: как представитель власти он не имел права дать волю своему гневу, который поднимался в нем и просился вырваться наружу.

— С рабочим классом, Беклемешев, вас роднят только руки. Всем остальным — душой, совестью — вы еще не доросли до рабочего класса. Пока вы всего-навсего хулиган и вымогатель.

— Что?! — снова взвизгнул Беклемешев.

— Что слышали. Справлялся я о вас в ЖЭКе. И туда идут на вас жалобы. Говорят, что вот этой самой рукой в мозолях и ссадинах, которой вы только что махали передо мной, за пятиминутную бесплатную работу вы сдираете с жильцов своего дома по полтиннику, а то и по рублю. А вымогательством, плутовством и нищенством рабочий класс никогда не занимался. — Петр Егорович замолк и, высоко подняв голову, на минуту задумался, словно неожиданно вспомнил что-то очень важное, главное. — Я знаю, что такое рабочий класс.

— Это еще нужно доказать… Наговорить на человека можно черт те что…

— Оправдываться будете на суде. Сегодня у нас всего-навсего беседа. Понятно?

— Понятно, — подавленно ответил Беклемешев.

Петр Егорович достал из карманчика жилета круглые серебряные часы, со щелком открыл крышку, посмотрел время и снова опустил часы в карман.

— Вот так, Беклемешев. Теперь мне все ясно. Все видел своими глазами и все слышал. Квартиру эту вам, молодой человек, придется оставить. Для вас будет лучше, если вы сами, по собственному желанию, подадите заявление об увольнении с работы и добровольно покинете Москву. И подобру-поздорову уедете в свою деревню, где, как вы утверждаете, некоторые люди умеют гнать эту заразу. Если же вы этого не сделаете сами, — в словах Петра Егоровича прозвучали грозные нотки, — я постараюсь своим авторитетом депутата судом выселить вас из Москвы, а за самогоноварение и систематическое оскорбление и издевательство над старыми и уважаемыми гражданами, с которыми вы проживаете в одной квартире, привлечь вас к уголовной ответственности. Вам теперь ясно, зачем я к вам пришел?

— Ясно, — дрогнувшим голосом ответил Беклемешев и зачем-то принялся поспешно застегивать верхнюю пуговицу нейлоновой рубашки. Пальцы его рук дрожали. — Только это нужно… доказать… — Он еще пробовал увернуться.

— Повторяю: я сам все слышал своими ушами. И видел. Мне поверят. Есть и заявления ваших соседей. Советую вам собрать вещички и приготовиться к отъезду. Отсюда вот прямо сейчас я еду к начальнику вашего отделения милиции и пишу ему официальное депутатское письмо.

Последние слова Петра Егоровича, его упоминание о начальнике отделения милиции окончательно сразили растерявшегося Беклемешева.

— Теперь вы поняли, что вам нужно сделать? — грозно и почти брезгливо бросил из открытых дверей Петр Егорович.

— Понял…

Покидая квартиру трех одиноких людей, Каретников зашел к Анастасии Артемовне. По ее глазам и по глазам Казимирского он понял, что через полуоткрытую дверь они слышали весь разговор его с Беклемешевым.

— Петр Егорович, голубчик, уж не знаем, как вас благодарить!.. Вы так с ним говорили, так говорили!.. — причитала Анастасия Артемовна, пододвигая Каретникову стул. Руки ее тряслись от волнения.

— Уверяю вас, товарищ депутат, он найдет какую-нибудь лазейку. Вот посмотрите… — с придыханием, боязливо озираясь на дверь, проговорил Казимирский.

— Думаю, что не найдет.

— Вы не знаете нашего Беклемешева… — с мольбой в голосе проговорил Казимирский. — Они, эти деревенские парни, очень изворотливые. Из одного ЖЭКа он завтра же перекочует в другой ЖЭК Москвы и снова преспокойненько получит по лимиту столичную прописку. Москва — это же ведь целое государство!..

— Учтем и это. Будем ставить вопрос перед городской милицией. А сейчас, — Каретников посмотрел на часы, — мне нужно торопиться в исполком. Собирался пробыть у вас пятнадцать — двадцать минут, а засиделся больше часа.

Казимирский и Анастасия Артемовна Сыромятникова проводили своего депутата до самого лифта, который только что отремонтировали.

— Дорогой Петр Егорович, скажите, пожалуйста, увидим мы с Михаилом Никандровичем свет и покой в своей квартире или нет? — запричитала Анастасия Артемовна, когда за Каретниковым захлопнулась дверка лифта.

— Увидите! Обязательно увидите. Сделаю все, чтобы выселить этого негодяя не только из вашей квартиры, но и из Москвы. — Последние слова Петр Егорович произнес уже тогда, когда лифт тронулся и понес его вниз.

День сегодняшний у него загружен до отказа. Нужно успеть в райисполком по депутатским делам, а вечером заглянуть к ребятам в общежитие.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Как и условились по телефону, они встретились в парке Сокольники, в летнем павильоне «Кафе-мороженое». Капитолина Алексеевна пришла на пять минут раньше назначенного времени и села за свободный столик, стоявший на отдалении под легкой, ажурной крышей павильона.

Она волновалась. Кораблинова она не видела около двадцати лет. Последний раз они встретились случайно в Малом театре, на премьере спектакля, поставленного другом Кораблинова Борисом Алмазовым.

Встретились во время антракта, когда после третьего звонка в фойе уже начали тушить свет и задержавшаяся в буфете публика торопилась занять свои места.

Как сквозь туман, вспомнила Капитолина Алексеевна Кораблинова, внезапно выросшего перед ней… От неожиданности и радости он развел руками и воскликнул: «Капелька!.. Ты ли это?!» — но тут же несколько растерялся, увидев поравнявшегося с Капитолиной Алексеевной высокого, представительного мужчину с множеством орденских планок и Звездой Героя Советского Союза на черном пиджаке. Он сразу узнал в нем своего старого соперника, генерала авиации, теперь мужа Капитолины Алексеевны.

Как-то скомканно, на ходу, она познакомила мужа с Кораблиновым, взаимно извинились, подгоняемые предупреждениями билетеров, что-то невразумительно промямлили о том, что хорошо бы встретиться специально, семьями… И разошлись в разные двери партера.

А когда кончился спектакль, то в суматохе гардероба Капитолина Алексеевна так и не увидела возвышающуюся над остальными голову Кораблинова. Решила, что он прошел за кулисы поздравить Алмазова и артистов… А там, глядишь, друзья задержались на традиционный премьерный банкет.

К столику подошел официант и положил перед Капитолиной Алексеевной меню.

— Вы одни?

— Нет, я жду товарища.

Кораблинов подошел к столику, за которым сидела Капитолина Алексеевна, с той стороны, откуда она его совсем не ожидала. Она даже вздрогнула и испугалась, когда кто-то, бесшумно подойдя сзади, закрыл ей ладонями глаза и крепко прижал к себе ее голову.

— Сережа! — вскрикнула Капитолина Алексеевна и с силой разомкнула большие кисти рук Кораблинова.

Встрече были рады оба. Первые минуты разговор не клеился, оба были под впечатлением перемен в облике каждого: оба постарели, на лицах у обоих залегли морщины, в волосах буйствовала седина…