Родник пробивает камни

Беклемешев надсадно хихикнул и судорожно заерзал на стуле, фанерная спинка которого была прикреплена к гнутым ножкам не шурупами, а прибита большими гвоздями с огромными пупырчатыми шляпками.

— И что же вы можете сказать обо мне? — хмыкнув, уже с некоторым удивлением на лице и беспокойством в голосе спросил Беклемешев.

— Вначале я хочу спросить вас — вы коренной москвич?

— Избави бог, как говорила моя покойная бабка.

— Откуда же вы?

— Из-под Рязани. Есть такой древний русский город Рязань. Слыхали?

— Я так и понял.

— А что, разве у москвича на лбу особое клеймо?

— Не клеймо, а походка особая, и говор тоже особый — московский. Коренной москвич никогда не скажет: «Мяшок смятаны», а рязанец скажет.

Слова старика и тон, каким они были сказаны, Беклемешеву показались оскорбительными. Его даже несколько передернуло. И без того тонкие и бесцветные губы Беклемешева, плотно сомкнувшись, кажется, совсем исчезли.

— Собственно говоря, вы зачем, папаша, ко мне пожаловали: читать мораль или допрашивать? И что вам от меня надо? Я совсем забыл вам сказать, что у меня сегодня выходной. А как депутат, как представитель власти, вы должны знать, что, согласно Конституции, каждый человек в нашей стране имеет право на отдых. — К щекам Беклемешева прихлынула кровь. Постепенно зарозовели и его уши.

— Вы совершенно правы, молодой человек. Я пришел к вам как депутат. А поэтому хочу задать вам несколько вопросов. Но коль у вас нет желания со мной побеседовать один на один в ваш выходной день, то разговор этот мы перенесем вначале по месту вашей работы, а потом, если потребуется, в паспортный стол вашего отделения милиции.

— Зачем же так — сразу пугать начальством, милицией… Я вас слушаю, — тихо произнес Беклемешев, который теперь уже начинал понимать, что хотя перед ним и старик, но старик не простой, а депутат. Беклемешев опустился на стул и положил свои тонкие руки на стол.

— Вы в Москве давно проживаете? — спокойно спросил Петр Егорович.

— Два года.

— Одинок?

— Да.

— И вам предоставлена прописка на этой площади? — Петр Егорович обвел комнату взглядом.

— Как видите. Живу и хлеб с селедкой жую. Да еще пивом запиваю. Может, по стаканчику пропустим? Пивка?.. — Ловким движением рук Беклемешев откупорил бутылку и налил граненый стакан так, что шапка белой пены поплыла по стенкам стакана на клеенку.

— Спасибо, не пью. Года не позволяют.

— Ну, тогда я за ваше здоровье. — Беклемешев тремя крупными глотками опустошил стакан, поставил его на стол и рукавом нейлоновой рубашки вытер с губ пену. — Что ж, спрашивайте. Мы, рабочий класс, депутатов уважаем. Вместе боремся за наше общее народное дело. Вы — словами, мы — мозолистыми руками.

— Вы прописаны по лимиту?

— Так точно.

— Как слесарь ЖЭКа?

— Тоже угадали.

— Временно?

— Вначале на год, а там продлеваем. У нас, у приезжих лимитчиков, почти у всех так. Вначале временно, а потом… Москвичек с квартирами навалом. Только гляди не прошиби. А то нарвешься на такую чувиху, что век не рад будешь ее жилплощади.

— За Можай загонит? — в тон спросил Петр Егорович, наблюдая за откровенной наглостью развязного парня.

— О!.. Да еще как загонит!.. Моего земляка одна ловкачка москвичка вначале женила на себе; он, дурында, с иголочки обул-одел ее, а она ему через год срок схлопотала. Только не за Можай, а чуть подальше Колымы, где зимой плеснешь из кружки воду, а она падает на землю льдом.

— Армию-то отслужил?

— Не довелось… Врачи не дали хлебнуть этой радости. Признали в глазах какой-то дальтонизм. Цвета путаю… Пятерку не отличаю по цвету от трояка. А червонец вижу за квартал. Красный.

— Не устали от города-то? Поди, все-таки Москва не рязанская деревня. Машины, миллионы людей, опять же соседи бывают разные…

— О!.. — ерзая на расшатанном стуле, Беклемешев не дал Петру Егоровичу закончить фразы: — Не зря пословица говорит: перед тем, как купить дом, посмотри, кто будут твои соседи. Я эту сказочку вот теперь испытываю на своей шкуре. Попались такие соседушки, что хоть караул кричи — никак не перевоспитаю. Два года бьюсь, и все впустую, — Беклемешев махнул рукой на глухую стену, у которой стоял засаленный диван с выпирающими кругами пружин. — Слева — одесская контра и ворюга в прошлом, справа — хоть и старая калоша и уже давно пора отправляться в могилевскую губернию, а из авантюристок авантюристка. Зануда, а не старуха.

— Значит, не повезло с соседями? — Петр Егорович смотрел в маленькие, шустро бегающие глаза Беклемешева, и с каждой минутой он был для него все понятнее и яснее.

— Вот так не повезло! — Беклемешев задрал голову и ребром ладони провел по горлу. — Еще вопросы будут, товарищ депутат? А то мне пора обедать. К тому же сегодня собрался съездить к дружку в Тушино.

Петр Егорович разгладил усы и посмотрел на тумбочку, дверка которой была полуоткрыта и из нее виднелась бутылка, заткнутая тряпичной пробкой. В бутылке было чуть побольше половины мутноватого содержимого.

— Беклемешев, тебя в детстве отец хоть раз лупил вожжами? Да так, чтоб ты три дня щи стоя хлебал?

Вопрос этот огорошил Беклемешева. Его остроносое небольшое личико вытянулось и посерело — не то от злости, не то от испуга.

— Вы что хотите этим сказать? — почти шепотом спросил он.

— А то хочу сказать, что зря тебя, Беклемешев, в детстве не били как следует вожжами. Вот поэтому-то и вырос такой наглец и хам. — Снова взгляд Петра Егоровича метнулся на дверку тумбочки. — Спрячь хорошенько… А то ведь все равно вижу. За это неграмотных судят и в тюрьму сажают. Есть особая статья в Уголовном кодексе — самогоноварение. Всю квартиру провонял этой гадостью.

Беклемешев выскочил из-за стола и пинком ноги плотно прикрыл тумбочку. Встав спиной к тумбочке, он заложил руки в карманы и, ощетинившись, замер в стойке, словно готовясь каждую секунду броситься на старика с кулаками. Но при виде невозмутимости и спокойствия седого депутата он тут же весь как-то обмяк, его прошил безотчетный страх, он что-то хотел сказать, но вместо ответа у него вырвалось что-то невразумительное и сбивчивое.

— Давно гонишь? — в упор спросил Петр Егорович.

— Что вы!.. Что вы!.. — замахал руками Беклемешев. — Это я из деревни неделю назад привез. Там кое-кто еще балуется этим делом… Ну, я и прихватил бутылку этой заразы для пробы… Дай, думаю, дружка угощу, чтоб знал, какую гадость пьют некоторые люди.

— А это что из-за дивана торчит, случайно, не змеевичок? Видывал я этакие штуки, когда мы в двадцатых годах громили самогонщиков. Только тогда эта самая техника была куда примитивней. Не было газовых плит, да и сахар был намного дороже.

Беклемешев совсем сник. Его нижняя челюсть отвисла, обнажив широкую щербину в ряду зубов.

Петр Егорович вставал медленно, венский стул под ним сухо заскрипел. А когда встал и расправил плечи, то еще раз оглядел запущенную комнату неряшливого холостяка.