Роман межгорья

— Ах, я действительно напугал вас, дорогая наша Любовь Прохоровна! Вы секретарь музея? — спросил ее Преображенский и поглядел в открытую дверь по направлению к комнате референта, определяя звукопроницаемость перегородки. И вдруг снова нахмурился: — Любовь Прохоровна!

— Товарищ Марковская, — поправила его Любовь Прохоровна с присущей ей женской игривостью.

— Товарищ Марковская, а я не Преображенский, а Федорченко, референт музея. Это во-первых…

— Чудесно! А во-вторых, Виталий Нестерович, оставьте этот конспиративный тон. И уверяю, что я не слыхала вашего разговора, хотя и догадываюсь, что именно это больше всего вас беспокоит.

«Поверил ли?» — думала она, когда ушел Преображенский. Любовь Прохоровна была довольна собой. Она сыграла роль, как первоклассная актриса: «Оставьте этот конспиративный тон», — и Преображенский совсем успокоился. Референт узбекского краеведческого музея… Что же это такое? Инженер-строитель, очевидно и вполне определенно — вредитель первого разряда, за которым сейчас охотятся соответствующие органы, вдруг становится референтом музея! «Рекомендована тем же Батулли». Значит, и его, врага нынешнего строя, рекомендует в эту тихую пристань «тот же» Батулли. Рекомендует на должность, требующую специальных знаний, человека, который впервые только здесь познакомился с именем Улугбека, Шах-и-Зинда.

— Ну и попалась я… — с надрывом произнесла она.

В окно она заметила второго, который советовал «включаться в посевкампанию» в Советской степи. Он был плюгавенький, одет в изрядно поношенный макинтош, в ковровой тюбетейке на бритой голове. Вместе с Преображенским он прошел мимо окон канцелярии. Этот «Федорченко», в черных очках, со сбритыми усамй, на улице в самом деле казался совсем незнакомым человеком.

Через несколько минут Любовь Прохоровна заметила, что референт быстро возвратился в музей. Почти инстинктивно посмотрела она в зеркало, слегка припудрила лицо, поправила тонкие брови и улыбнулась, довольная собой.

Такой и застал ее Преображенский. Он вошел в канцелярию без стука и остановился у двери. Ему трудно было скрыть невольную тревогу, вызванную тем, что его здесь тоже узнали. Любовь Прохоровна не могла бы даже представить себе, какие страшные мысли приходили в голову этому человеку и какие решения принимал он, стоя на пороге не только комнаты, но и всей ее новой жизни.

— Вы, товарищ референт, мне кажется, сейчас думаете о том, за какие проступки следовало бы сначала пробрать неопытного секретаря. Проходите, садитесь. Расскажите, как поживает Соня, где она? Ведь то, что вы находитесь в таком положении, она, наверное, переживает трагически. Право же, можно сойти с ума!..

Преображенский все так же молча подошел к ее столу. Затем медленно осмотрел комнату, в которую, вероятно, сегодня попал впервые. Оперся обеими руками о спинку стула и стал упорно изучать молодую женщину своими глазами, закрытыми очками пепельного цвета.

— Да снимите вы эти очки, Виталий Нестерович, не гипнотизируйте меня дымчатыми стеклами. И предупреждаю: ухаживать за мной не разрешу, а признаваться в любви будете только после того, как покажете документ о разводе с Софьей Аполлинарьевной.

Наконец он улыбнулся. Любовь Прохоровна стала уже чувствовать, как у нее заныло под ложечкой. Она хорошо понимала, какую опасность представляет для этого вредителя. Но он улыбнулся, беспокойство ее уменьшилось.

— Софья Аполлинарьевна умерла для меня.

— Умерла? — вполне искренне ужаснулась Любовь Прохоровна.

— Да. Она была арестована ГПУ и… Надо думать, что должна умереть, если не от режима ГПУ, так по собственному, вполне благородному намерению: развязать мне руки.

— Не говорите глупостей, Преображенский. Вы начинаете меня…

— Федорченко, Любовь Прохоровна.

— Марковская, пожалуйста, если уж пошло на то. Какие препятствия может чинить вам, скрывшемуся, молодая женщина? Хоть ради приличия сделайте вид, что вы уважали законную жену. Да садитесь, ну вас! Рассказывайте! Рассказывайте все, трус вы несчастный.

— О чем рассказывать, товарищ Марковская? О Соне? Вам о ней все известно. Она мешала мне признаться в любви к вам… Но давайте поговорим откровенно о другом. Не скрою, я больше чем удивлен вашим появлением в этом богоспасаемом учреждении.

— Что же здесь удивительного? Не думаете же вы, товарищ Федорченко, что Любовь Прохоровна после всего того, что произошло с нею, будет жить святым духом. Я должна была искать себе работу.

— И нашли ее по рекомендации члена коллегии Наркомпроса Амиджана Нур-Батулли.

— Да. Может, вас удивляет эта фимилия? Во всяком случае, можете не ревновать. На узбеках я уже обожглась…

Эти до цинизма откровенные слова женщины окончательно убедили и успокоили Преображенского. Он даже закурил папиросу, вежливо попросив у нее разрешения.

— Таким образом, Любовь Прохоровна, я только должен вас… собственно, просить забыть о том, что мы с вами были когда-то знакомы. Референт Федорченко для вас здесь совсем неизвестный человек. Минутку, минутку… Я вам должен все это сказать, чтобы вы потом не обижались на мою неучтивость. Да, да, прошу вас, товарищ Марковская. Конспиративной жизнью я живу уже не первый год, не буду этого скрывать от вас. А сейчас эта конспирация мне особенно нужна, потому что, как вам известно, приближается суд над вредителями Голодной степи, и моя фамилия там стоит первой.

— Но вы же…

— Они узнали, что я недалеко убежал. Да, да, им стало известно. И от кого бы, вы думали, это стало известно органам ГПУ? От старого русского интеллигента, инженера Синявина!

— Боже мой! Синявин — доносчик? Человек… таких консервативных взглядов, уже в летах.

— Вы непростительно отстаете, товарищ секретарь. Этот «консервативный человек» на днях был принят партийной организацией Голодной степи кандидатом в члены ВКП(б), Любовь Прохоровна. Во всяком случае, я уже получил от него жестокий урок. Поэтому… давайте на минутку отбросим сантименты и будем реальными людьми.

Любовь Прохоровна снова улыбнулась так, как улыбнулся бы человек, удивленный всеми этими «архитаинственными» намеками.

— Вы снова пугаете меня, Виталий Нестерович. У меня нет таких консервативных взглядов, как у Синявина, и я не собираюсь вступать в кандидаты ВКП(б). Да что там говорить лишнее. Выкладывайте свои предупреждения или угрозы. Только имейте в виду, что вашей сообщницей в этой «конспиративной» жизни не буду.

— Почему?

— Толку из этого не выйдет. Засыплюсь, товарищ Федорченко, непременно засыплюсь.