Роман межгорья

Саид хорошо понимал, что в психологии этой женщины произошла резкая перемена, чувствовал, что эта перемена для него благоприятна. И от сознания этого ему становилось еще тяжелее. Разыскать Любовь Прохоровну ему не трудно, но следует ли это делать? Ведь записка красноречиво говорит о том, что женщина решила вырвать его из своего сердца.

Давно ли это было: широколистые тополя, густо-зеленые чинары в намаджанском саду, на островке… Так чудесно молода, так по-детски интересуется всем одинокая в Намаджане женщина! Сколько в ней манящей нежности, девичьей чистоты… И снова он вспомнил Чадак, как сон, как бурю, настигшую его во время длительного путешествия… И опять Намаджан, песни, дувальные улички, сильные чувства, слезы… А потом жуткая пустота в душе, пропасть, позор… Пять лет непреодолимого влечения к семье, к человеческому счастью. Пять лет, чтобы после этого знать, что душой верна, но «чужая». Чья же?

Уже почти месяц он живет в новой квартире и чуть ли не ежедневно, особенно по вечерам, вспоминает и об этой женщине и еще о другом создании, что так часто ему снится. Дочь Тамара…

Теперь, успокоив работой свои нервы, он мог свободно (обдумать создавшееся положение и нормально, беспристрастно решить вопрос о том, какой вырастет эта девочка при матери, для которой так много значит и ее прекрасная фигура и будто нарисованное лицо. Какую мораль привьет дочери такая мать? Специальности у нее нет, к труду она не приучена. Не обрушатся ли потом все проклятия дочери в первую очередь на голову отца?

Такие мысли и предположения лишали Саида сна. И он, полуодетый, глубокой ночью ходил по темным пустым комнатам до рассвета. А на заре валился на кровать или: на диван и засыпал болезненным, тревожным сном.

Однажды секретарь одной из общественных организаций прямо на лесах заполнял анкету Саида.

Мухтаров, разговаривая с Эльясбергом и секретарем парторганизации, одновременно отвечал на вопросы. Он не вникал в суть надоевших ему вопросов анкеты.

— Ваша профессия? — спросил секретарь.

— Инженер-путеец… собственно, пишите — строитель, — подумав, ответил Саид.

— Принадлежность к партии? — как-то непривычно прозвучал этот вопрос.

Саид не сразу ответил, и тот еще раз повторил вопрос. На это обратили внимание Эльясберг и секретарь партколлектива. Саид будто онемел. Он знал, что надо было (сказать, но напрягал свои мысли для того, чтобы определить, в какую форму облечь ответ — «беспартийный».

— Исключенный из партии, — почему-то вместо Саида поторопился ответить Эльясберг.

Саида передернуло. И это сказал человек, пришедший к нему почти с повинной. Эльясберг, уволенный из ком-мунхоза, безрезультатно пытался устроиться в других местах и все же должен был скрепя сердце унижаться и просить работу у Мухтарова, которому он так высокомерно предлагал пойти к нему в помощники. Так помолчи же ты, имей чувство такта!

— Но подал апелляцию в ЦКК, — добавил Саид и продолжал разговор. Только когда они спускались с лесов, секретарь партколлектива, оставшись наедине с Мухтаровым, сказал ему:

— Товарищ Мухтаров, не нравится мне ваш Эльясберг. Может быть, вы измените свое решение?

— Нам нужны люди, товарищ Щапов. Эльясберг — коммунист.

— Имеющий строгий выговор с предупреждением.

— Что же — и достаточно. А работать-то он должен. Будем воспитывать человека. Я не думаю, что он безнадежен, хотя и ограничен. Его реплика — результат недомыслия. Мне кажется, что этот человек более опасен своим подхалимством. В его реплике я вижу скорее желание оказать услугу начальнику, который, решая его судьбу, будет к нему добрее.

Саид долго не ложился спать, хотя сегодня раньше обычного пришел домой. Он был удивлен и обрадован, когда услышал осторожный стук в парадную дверь. Не спрашивая, открыл ее.

— Пожалуйста… Ах, Евгений Викторович! Как это славно с вашей стороны, клянусь честью! Заходите, — с искренним радушием приглашал хозяин.

А в комнате, не глядя друг на друга, они молча пожали руки.

— Право же, чудесно, что вы, Евгений Викторович, зашли ко мне, — сказал Саид и, после того как произнес эти случайные слова, понял, что должен иначе говорить и вести себя с доктором.

Он пришел сам. Пришел на ночь глядя, без свидетелей. Только исключительные обстоятельства принудили его совершить этот поступок. Ему надо было окончательно сломить свою гордость, душевно унизиться или, напротив, проявить благородство, забыть о личной обиде, чтобы прийти к бывшему любовнику своей жены.

Уважение к нему, к его уязвленному самолюбию внезапно родилось в сознании Саида. Только он не находил слов для выражения этих мыслей.

— Прошу присаживаться, Евгений Викторович. Я вполне понимаю ваши чувства, глубоко уважаю их… Садитесь и рассказывайте. Не стреляться же нам, правда. А упреки готов выслушать. Каждый из нас прав по-своему… Садитесь, я вас слушаю.

— Да, — промолвил Храпков, глубоко вздохнув. — Стреляться не будем, это правда. Но я хотел бы кое-что уточнить, раз уже зашел об этом разговор. Пришел я к вам совсем по другому поводу. Наш, так сказать, личный конфликт отдадим на суд времени. Это уже взнос в сберкассу. Мой или ваш… К сожалению, «проценты» растут не в мою пользу, а они, очевидно, и определят приговор этого суда времени.

— Евгений Викторович! — с волнением произнес Мухтаров, тронутый рассуждениями доктора. Сколько же надо передумать, пережить, чтобы дойти до понимания этих истин…

— Оставим этот разговор, товарищ Мухтаров.

— Прошу, Евгений Викторович, называть меня просто Саидом-Али.

— Благодарю, очень рад. Пришел к вам за советом. Как мне жить дальше? Да, да, не удивляйтесь, Саид-Али. Поймите, какие страшные противоречия терзают человека: доктор Храпков рекомендовал на строительство в Голодной степи инженера Преображенского, зная о том, что он бывший белогвардейский офицер, живущий под фамилией жены. Я, купеческий сынок с Волги — вы об этом не знали, когда подписывали представление к ордену, — в душе мещанин, равнодушный обыватель в жизни, удостаиваюсь высокого отличия от правительства — получаю орден!

— Успокойтесь, Евгений Викторович. Ваше прошлое — жизнь на Волге — давно известно, виновны ли вы в этом? Вы слишком усложняете простые вещи. Все вполне нормально, уверяю вас.

Храпков некоторое время растерянно глядел на Мухтарова и решительно махнул рукой.

— Право, Саид-Али, вас ничем не удивишь. Да, да… А я успокоился уже тогда, когда решил именно к вам идти за советом в такую позднюю пору. Вы уж узнайте и практическую сторону, независимо от «философии бытия», как выражается Синявин. Дело вот в чем. К доктору Храпкову, именно к нему, а не к кому-нибудь другому, уже дважды заходил Преображенский…