Роман о Лондоне

А Надя, как это ни странно, в те дни даже не всплакнула. Она была бледна, но внешне спокойна и очень красива, хотя ее лицо утратило живость и стало похоже на маску. У русских женщин перед расставанием часто бывают такие лица.

Утром, в день отъезда мужа или брата, когда те еще только просыпаются, женщины, давно позабывшие на чужбине о роскошных туалетах, оказываются уже полностью убранными и одетыми. Накануне отъезда Надя выглядела помолодевшей, красивы были ее ноги, грудь, все тело, впрочем, лишенное излишней чувственности. Ее шаги были еле слышны. Голос звучал как-то удивительно спокойно.

Когда они целовались, губы ее становились пунцовыми, словно рассеченное сердце.

Сейчас, в их комнате на восьмом этаже она двигалась уверенно и бесшумно, будто решила остаться здесь навечно. Она напоминала танцовщицу, которая долго кружилась-кружилась и, наконец, замерла, запыхавшись. В эти последние лондонские дни Надя стала очень молчалива.

Повинуясь мужскому инстинкту, перед отъездом жены Репнин хотел четыре последних ночи посвятить страсти.

Но ничего не вышло.

Она вела себя так, что он почувствовал — она этого не хочет. Он не знал, как это понять. Он не забыл одну из недавних ночей, когда они до зари были вместе в ее постели и когда она с небывалой прежде страстью отдавалась любви. В какой-то момент она даже показалась ему более сильной, горячей, бесстыдной, чем когда-либо. Была ненасытной, податливой. Как-то вульгарно раздалась в талии. И ноги стали такие сильные.

Однако в последние перед ее отъездом четыре ночи она не подпускала его к себе.

Все эти дни она проходила в одном и том же платье, очень красивом, но не дорожном. С улыбкой уклонялась от его объятий. На ней было то самое платье, в котором в Париже она показалась великому князю, и тот сразу же спросил: кто эта женщина?

В последние дни, все время после обеда вплоть до того часа, когда они, по обыкновению, отправлялись гулять по берегу Темзы, где стоит на причале полярное судно капитана Скотта, жена проводила в постели. Ставила какие-то пластинки, слушала и повторяла английские слова на американский лад. Репнин над ней даже подсмеивался. Когда она, задумавшись, умолкала, развалившись на шотландском пледе, муж рассматривал ее, в ее старом платье, едва прикрывавшем колени. Надя была очень привлекательна.

И она не сводила с него глаз. Смотрела как на незнакомого человека.

Между прочим, как-то походя сообщила, что в эти дни многое из их вещей распродала. Продала и свою швейную машинку.

Багаж уже был отправлен на судно. Рядом с кроватью стоял, лишь один легонький чемодан. Показала на полочке в ванной новую электробритву — ее подарок ему перед отъездом. Так, мелочь. Репнин сначала расстроился, незачем было тратиться. Потом заметил, что их комната очень изменилась, она уже не напоминала как прежде помещение старьевщика, набитое всяким барахлом. Жена сказала, что эта комната — собственность старой графини Пановой.

В день отъезда в семь часов утра Репнина разбудил звонок будильника. Он изумился, увидев, что жена, уже совсем готовая, сидит возле его кровати, глядя в окно. На столике был накрыт чай. Надя напомнила ему — они отправляются ровно в восемь, попросила не медлить и поскорей одеваться. Еще не пришедший в себя от ее поведения в последние дни, Репнин снова был поражен тем спокойствием, неожиданным спокойствием, с которым она оставляла комнату, в которой они поселились прошлым летом и где рассчитывали прожить долгие годы. От него не укрылось странное расположение духа жены, но было очевидно, что она владеет собой, поэтому он попытался тоже быть внешне спокойным и, чтобы облегчить разлуку, вел себя так, словно речь шла о загородной прогулке, всего на несколько дней. Он одевался в ванной, быстро.

В какой-то момент Репнин взглянул на нее оттуда и увидел ее, стоящую в ожидании его у окна. Она смотрела вниз, на Лондон. В то утро она была не только поразительно красива, но как-то особенно одета. На спинку стула был брошен синий плащ, а сама она была в роскошном платье, совсем не похожем на те, что надевают в дорогу. Выйдя из ванной, он заметил на столике, возле приемника ее фотографию, на которой она снята в том же самом платье. Приемник стоял рядом с его кроватью, раньше его там не было, она его оставляла ему.

Потом они молча пили чай.

Не успели кончить, как вошел портье и взял ее чемодан и плащ. Передал ей и букет цветов. Прощаясь с ней внизу у лифта, привратник казался очень смущенным. Репнина поразило, до какой степени растрогался этот пожилой человек. Он пожелал ей счастливого пути.

Надя вручила ему какую-то коробочку — подарок для жены. Он проводил ее до такси и был явно расстроен. Когда Репнин сел в машину, он закрыл за ним дверь и продолжал стоять у входа, пока машина разворачивалась вокруг фонтана перед домом.

Его седая голова еле заметно повертывалась, провожая автомобиль.

По дороге на вокзал Репнин и его жена обменялись лишь двумя-тремя фразами. Они ехали по улицам Лондона и словно бы наблюдали его из центра кружащейся перед ними панорамы. В какое-то мгновение, среди обоюдного молчания, Репнину показалось, что жена иронически ухмыльнулась. Ее густые волосы странно блестели в свете, отраженном автомобильным зеркальцем, а лоб приобрел какую-то особую бледность. Она была без шляпы. Брови с резким изломом, а глаза — густой смарагд. Несколько припухшие губы были крепко стиснуты. Кто знает отчего, на лице, в уголках рта застыла едва заметная улыбка. Она положила руку на руку, чтобы пальцы не дрожали. А грудь высоко вздымалась. Почему она улыбается? — спрашивал про себя Репнин. Она никогда не была так молчалива.

Будто бы разгадав его мысли, Надя спокойно сказала, что у нее все в порядке. Она договорилась, чтобы горничные из домового клуба ежедневно приходили к нему на восьмой этаж с пылесосом и убирали в комнате. И чай ему будут приносить. Сегодня вечером он получит приглашение от генеральши Барсутовой и их молоденькой соотечественницы леди Парк. Она обещала им, что он придет. Она просит его пойти к ним. Они хотели приехать и на вокзал, но она попросила их этого не делать.

Какое-то новое выражение ее лица и совсем изменившийся голос заставили Репнина слушать жену молча, ибо он опасался, что этого спокойствия надолго не хватит. Он произносил лишь отрывочные, ничего не значащие слова. Ласково взял ее за руку.

Машина миновала Гайд-парк.

Кругом все зеленело, цвели деревья. Перед входом в вокзал Виктории была толчея. Это были дни открытия воздушного сообщения с Берлином. Переброска продовольствия самолетами в блокированный Берлин. Газеты в своих экстренных выпусках сообщали множество подробностей.

Как на такой шаг прореагирует Кремль?

Они добрались до поезда, следующего в порт. С трудом пробились сквозь толпу пассажиров.

В вагоне на заранее забронированных ими местах сидели какие-то молодые люди, но они тут же учтиво их освободили. Поезд был битком набит.

Надя и здесь продолжала молчать.

Смотрела в окно.

Потом тихо, почти шепотом начала пересказывать ему содержание полученных в последние дни писем от Марии Петровны, которые он даже не удосужился прочесть. У нее сложилось впечатление, что тетка искренне радуется ее приезду и так же искренне уверена, что добьется разрешения и для него. На это потребуется, конечно, месяца три. Ему не следует поступать в это время на работу в Лондоне, пусть просто отдохнет от всего, что пришлось им обоим пережить за последние годы. Немало они намучились. Сейчас это уже не имеет значения. Надо все забыть.