Роман с небес
Шрифт:
Я закрыла глаза и слушала, слушала, слушала…
Маленькая комната в моем воображении превратилась в теплое, бескрайнее, сверкающее небо. И я плыла по этому небу, как по морю, и волны печальной музыки накрывали меня с головой, и я задыхалась, но все равно плыла, плыла и слушала, слушала…
Потом все закончилось. Папа стянул мехи, снял с плеча аккордеон и поставил его в шкаф на нижнюю полку. В комнате пахло ванилью. Я даже не стала поворачивать голову вправо, чтобы взглянуть на Душу, я и так знала, что на ее щеках застыли маленькие хрустальные слезки.
4
Я поняла,
Нет. Просто не видят.
Это открытие меня потрясло. Я как-то попыталась говорить об ангелах с мамой, но она сердито посмотрела на меня своими зелеными глазами и строго сказала: «Не выдумывай! Ты все равно пойдешь в сад».
Душа тут же подлетела и ущипнула меня за бок:
– Не глупи!
– О чем ты?
– О том! Ты хочешь стать такой, как все? Тогда не говори мне, что ты не любишь рыбий жир, тогда не говори мне, что ты хочешь такие крылья, как у меня, тогда не говори мне, что смерти нет!
– А что, разве смерть есть?
– Как для кого, – Душа сердито повела плечом и накрыла голову прозрачным крылом, давая понять, что не желает больше со мной разговаривать на эту тему.
С этого момента я попыталась наблюдать за ангелами более внимательно, но отчего-то мои заинтересованные взгляды сердили ангелов, и я поняла, что ангелы не терпят пристального внимания к себе. Они чувствуют себя спокойно, когда никто не отвлекает их пустым любопытством, но, если кто-то действительно нуждается в помощи, ангелы с радостью помогают любому, а человек почти всегда уверен, что всего сумел добиться сам. Удивительно! Но это случается на каждом шагу!
Только что прошел слепой дождь, и небо разделилось на две части: темно-лиловую и серебристо-лазоревую. Воздух стал настолько чистым, что казалось, в легких лопаются тысячи лимонадных пузырьков, и оттого неудержимо хотелось прыгать, махать руками, кричать и громко смеяться.
Я подняла голову вверх и увидела, что перед открытым окном на втором этаже, как встревоженные птицы, летают ангелы. Я замерла.
В эту же секунду двор огласил жуткий женский крик:
– А-а-а! Помогите! Убивают! И мужская брань:
– Убью, сука! Проститутка!
И в окно, стукнувшись о фрамугу, разбив вдребезги оконное стекло, вылетела массивная деревянная табуретка.
Не прошло и минуты, как во дворе собралась небольшая толпа зевак во главе с толстой Соней. Люди с нескрываемым интересом глядели вверх в надежде не пропустить подробности «надвигающегося смертоубийства», а Соня, хлопая себя по толстым ляжкам, орала на весь двор:
– Люди добрые! Да что ж это делается? Опять Васька Катьку убивает!
В разбитое окно, как в «черную дыру», влетела стайка ангелов.
Там, наверху, больше никто не кричал, и это еще больше возбудило зевак.
Некоторые из них решительно побежали к подъезду, остальные, задрав голову, выкрикивали: «Милиция!». И вдруг – полное изумление! Из подъезда выходит Катя, с улыбкой на лице, в модном красном джерси.
Толстая Соня схватилась за сердце:
– Катюша! Ты куда,
в милицию?– Еще чего. В магазин!
Соня так и осталась стоять с открытым ртом, пока красное джерси не скрылось за углом дома.
– От же, падлы! – покачала Соня головой. А в небе все еще сверкала радуга…
5
Больше всего на свете я любила субботу. Папа, мама, я и мой младший брат в субботу ходили на обед к бабе Мане, к папиным родителям.
В маленькой комнате двухкомнатной коммунальной квартиры на первом этаже двухэтажного восьмиквартирного дома жили мои любимые баба Маня и дед Абрам.
Сосед по коммуналке, Андрейка, был жутким антисемитом, и, нужно сказать, это создавало моим родственникам-евреям определенные неудобства для проживания.
– Деда, а чего Андрейка такой злой?
– Ой, он – не злой, он – несчастный.
– А чего он несчастный?
– Он в тюрьме сидел долго.
– А долго – это сколько?
– 15 лет.
– Да-а, долго… А зачем его выпустили?
– Чтоб бедным евреям жизнь малиной не казалась.
– Деда, а ты бедный?
– Нет, что ты! Я – богатый!
– А где ты прячешь свое богатство?
– А зачем его прятать?! Вот оно! Золото мое! – и дед звонко смеялся и поднимал меня на руках высоко, к самому потолку.
На обед приходили папины сестры со своими мужьями и детьми – моими двоюродными братьями. Вся семья садилась за стол, накрытый клеенчатой белой скатертью, и баба Маня носила с кухни горячую еду: украинский красный борщ с чесночными пампушками, еврейский цимес и жаркое с бараниной, а потом, когда все уже опускали ложки в тарелки с борщом, она приносила холодные закуски: овощные салаты и форшмак. Детей, как правило, кормили на кухне и за стол, где обедают и разговаривают взрослые, не пускали. Меня, к примеру, это нисколько не огорчало, мне всегда разговоры взрослых казались неинтересными и скучными. Я была на три года старше своих братьев, поэтому они редко приставали ко мне со своими играми, и я была предоставлена сама себе.
Я выходила во двор, такой маленький, чистый, зеленый, с огромной круглой клумбой, садилась на деревянную лавку возле сарая и болтала со своей Душой.
– Скажи, а на небе холодно?
– Как кому. Кому-то холодно, кому-то жарко.
– А тебе как?
– Мне – нормально.
– А там лучше, чем здесь?
– Лучше!
– А зачем ты тогда сюда прилетаешь?
Душа хмыкнула:
– На тебя посмотреть!
– Нет, ну правда!
– Да уж правдивее не бывает. Оставь тут тебя без присмотра, так непонятно, что из тебя вырастет.
– Думаешь, я стану плохая?
– Может, и не плохая, но уж точно не такая, как надо.
– А как надо?
– Надо так, чтобы ты смогла научиться любить.
– Любить? А разве я не умею?
– Пока нет.
– Странно… а мне кажется, что я люблю … маму, папу, деда, тебя…
Душа улыбнулась:
– Конечно любишь! Но любовь – это нечто большее, чем простое чувство. Надеюсь, что ты это сможешь когда-нибудь понять…
– А когда я смогу это понять?
– Этого я пока не знаю.