Россия и современный мир №4 / 2013

Таким образом, в целом накануне перестройки многоблочное и хронополитически разнородное политическое образование (идеократия-деспотия-патриархия-полицеизм), скрепленное медиатором в виде КПСС, вступило в полосу развития, характеризуемую конфликтом детоталитаризации и ретоталитаризации в системном плане, некомпенсируемой или слабокомпенсируемой децентрализацией государственности и либерализацией стиля властвования («режима») геронтократического «Центра».

К началу 80-х годов в советском обществе сформировался запрос на реформы. Здесь не место обсуждать, каковы были альтернативы, как они могли быть использованы. Признание Ю.В. Андропова, что мы не знаем общества, в котором живем, могло указывать, что подготовка к серьезному реформированию была возможна и даже началась. Вновь, как и во времена Великих реформ в публичный дискурс были внесены понятия перестройки и гласности. Соответствующие идеи были сформулированы и обнародованы на XXVII съезде КПССС в феврале 1986 г. Предполагалось, что основным инструментом реализации этих двух новых концептов будет закон о трудовых коллективых, который разрешал и даже обязывал избирать руководителей государственных предприятий. Это несколько наивно мыслилось как первый шаг к демократизации страны. Такое решение отвечало ленинской логике демократии советов и популярным на Западе в то время идеям демократии участия, демократии на рабочем месте и т.п. При этом упускались из виду резонные постулаты классиков демократической теории, что демократия имеет пределы применения и не работает в рамках предприятий.

Перестройка в целом продолжила и интенсифицировала уже сложившиеся тенденции развития и в этом отношении напоминала эпоху «великих реформ». Различие состояло в том, что реформы Александра Освободителя были тщательно продуманными, постепенными, а главное, аккуратно дозируемыми и контролируемыми из самого средоточия самодержавной власти, тогда как перестройка акцентировала стихийность (упование на то, что «процесс пошел») и инициативу снизу. Это спровоцировало кризис, в ходе которого прежние коммунистические структуры с медиатором как «ядром» всей системы коммунистического самодержавия рухнули, а на их месте спонтанно стали воспроизводиться аналогичные им образования.

Полицеистский блок «государевой службы» срастающийся с репрессивно-деспотической чрезвычайкой при помощи симулякра «исполнительной власти» (обманчивая подгонка под западный категориальный стандарт), берет на себя явно невыполнимые обязательства, претендует на полномочия, которые не только не в состоянии эффективно осуществлять, но даже с толком использовать. Отсюда постоянное провоцирование кризисов и обращение к принудительному насилию от указов «по борьбе с организованной преступностью» до расстрела Белого дома в Москве и чеченской войны.

Вотчинный блок через так называемые «региональные элиты» и «неокорпоративные структуры» (такая же подгонка под «западный» стандарт типично автохтонных, далеких от иноземных образцов явлений) пытается определить, и не без успеха, динамику политического процесса. По инерции воспроизводится тенденция передела ресурсов и соперничества патримоний и их вождей (региональных и корпоративных центров власти, включая как официальные, так и теневые, нередко криминальные).

Идеократический блок пострадал более других. Вакуум, образованный уничтожением коммунистической идеократии, явно неудачно попытались заполнить идеократией «демократической», подкрепленной «цивилизационной» риторикой, за которой легко угадывались привычные схемы «научного коммунизма», рисующие автоматическое (неизбежное и материально детерминированное) достижение всеобщей благости, но только в результате не классовой борьбы, а приватизации. Это прогрессирующее интеллектуальное упрощение школьнического истмата до более чем примитивных схемок немедленного счастья в результате введения «рынка» было обречено на быстрый и бесславный крах. Что же касается религии, то шансы на восстановление православной идеократии выглядят призрачными. Попытки создать новую обязательную для всех национальную идею, откуда бы они ни исходили – из Кремля, от неодержавников, от КПРФ, от ЛДПР или от крайних «патриотов» – также бесперспективны.

Главная же проблема, однако, заключается в трудности, а скорее всего в невозможности, воспроизведения медиатора, чья простота в «нематериализованном» виде воспринимается (и справедливо) как полностью неадекватная современным условиям крайне усложнившихся взаимодействий. Материализация же медиатора безусловно проблематична. Во всяком случае, явно нереальна и превышает субъективные и объективные возможности нового «Центра» заявленная в ельцинской конституции претензия заполнить освободившееся после краха старого «Центра» (КПСС) пространство за счет того, что президент с его пресловутой вертикалью соединят остатки всех блоков, прежде всего полицеистский («исполнительная власть») и деспотический (непосредственное руководство силовыми структурами), а также выступят в роли самодержца. Возникающие при этом структуры администрации президента удивительно напоминают аппарат ЦК, а пресловутая «семья» его политбюро.

Таким образом, Россия вновь политически самоопределилась как ориентированное на модернизацию самодержавие, замаскированное на этот раз уже квазидемократическим риторическим антуражем. В третий раз на протяжении нашего столетия воспроизводится сходная конфигурация власти. Можно, вероятно, согласиться с мнением Ю.С. Пивоварова и А.И. Фурсова: «Россия, по сути интуитивно, ищет формы и рамки политико-правового бытия. Причем усваивает формы и рамки, весьма схожие с теми, что были до 1917 г. Так, в Конституции 17 декабря 1993 г. несложно обнаружить черты, характерные для политико-правового устройства нашей страны в период 1906–1917 гг., которое, в свою очередь, формировалось начиная с реформ М.М. Сперанского… Разумеется, это не случайные совпадения. Здесь “дышит почва и судьба”, здесь культура пытается обрести ту конфигурацию и тот порядок, к которым стремилась на протяжении столетий» [6, с. 76]. Уточняя мысль авторитетных исследователей, добавлю, что контуры всех модификаций самодержавной власти, включая советскую, и их действительных культурных образцов, а не идеологических «обманок» – православных, коммунистических или «демократических» – в целом близки или совпадают.

Литература

1. Ильин М.В. Слова и смыслы: Опыт описания ключевых политических понятий. – М., 1997. – 431 с.

2. Ильин М.В. Jedem das seine. – Кентавр перед сфинксом (германо-российские диалоги). – М., 1995.

3. Ильин М.В. Призвание России. – Национальная идея: История, идеология, миф. – М., 2004.

4. Кавелин К.Д. Наш умственный строй. – М., 1989. – 654 с.

5. Медушевский А.Н. Теория конституционных циклов. – М., 2005. – 575 с.

6. Пивоваров Ю.С., Фурсов А.И. Русская система: Генезис, структура, функционирование // Русский исторический журнал. – 1998. – Т. 1. – № 3.

7. Пивоваров Ю.С. Русская политика в ее историческом и культурном отношениях. – М., 2006. – 167 с.

8. Саква Р. Конец эпохи революций: Антиреволюционные революции 1989–1991 гг. – «Полис», 1998. – № 5. – С. 23–38.

9. Трубачев О.Н. Этногенез и культура древнейших славян. – М., 1991. – 269 с.

10. Цымбурский В.Л. Земля за Великим Лимитрофом: От «России–Евразии» к «России в Евразию». – Бизнес и политика. – 1995. – № 9.

11. Цымбурский В.Л. Народы между цивилизациями. – Pro et contra. – 1997. – № 3.

Ментальные образы и сущность России

А.В. Готнога

Готнога Александр Васильевич – кандидат философских наук, доцент кафедры философии и социально-политических дисциплин Амурского гуманитарно-педагогического государственного университета.

В социальных науках нет аксиом. Тем не менее некоторые понятия и положения обществоведы используют, не задумываясь над их подлинным содержанием и смыслом. В частности, это касается понятия «Россия» и многочисленных утверждений относительно ее прошлого, настоящего и будущего. Слово «Россия» свободно циркулирует не только в пространстве научного дискурса, но и политического (например, в названиях партий, стратегий, программ и т.д.), не говоря уже о воспевании «России» деятелями искусства, представителями богемы и церковнослужителями. Возникает подозрение, что оно несет на себе изрядную идеологическую нагрузку, обеспечивающую легитимность существующей политической власти.

Прежде всего обратим внимание на следующее обстоятельство: слово «Россия» многозначно. Это может быть и государство, и страна, и общество, и культура, и цивилизация.

Для политика и ученого-правоведа Россия, скорее всего, есть государство с таким названием. Проблема решается чисто юридически: определение дается через указание формальных признаков современного российского государства. Однако такой формально-логический метод представляет собой палку о двух концах: если Россия есть современное российское государство, то существовала ли она лет 30 назад, когда еще современного российского государства не было по определению? Россия, конечно, существовала, но не в качестве современного государства или государства вообще, а как республика в составе СССР. Как видим, формальная логика спотыкается об исторические апории, перед лицом которых она бессильна.