Россия и современный мир №4 / 2017

Каннинг в ответ на это продолжал настаивать на том, что надо оставить «испанскую революцию пожирать самое себя в своем собственном кратере. Вам не нужно, – писал он, – бояться извержения, если вы не откроете лаве дорогу через Пиренеи» [8, с. 462]. Один из наиболее сильных его аргументов заключался в том, что Франция снова спровоцирует в Испании народную войну, как это было при Наполеоне: «Вы объединили против Франции мнения всего народа, как одного человека. Вы возбудили против нынешнего государя те же чувства, что и против узурпатора Франции и Испании в 1808 г. Более того, я вынужден сказать, что теперь всеобщее согласие более совершенно, чем оно было тогда. Потому что тогда якобинцы с отвращением относились к осуждению их идола. Теперь же они, как и виги и тори, с одного конца страны до другого, все придерживаются одного и того же мнения» [8, с. 465].

Каннинг спорил не только с Шатобрианом, но и с Александром I. На Веронском конгрессе Австрия и Пруссия заняли выжидательную позицию. На интервенции настаивали главным образом Франция и Россия. Для Александра I испанская революция стала удобным поводом подтвердить реальность общеевропейской политики и показать практическую направленность идей Священного союза. Шатобриан в этом отношении был полностью согласен с Александром, и его представления о роли Священного союза во многом строились на политических заявлениях русского царя, в частности о том, что больше «не может быть политики английской, французской, русской, прусской, австрийской. Есть только всеобщая политика, которая должна быть принята всеми сообща народами и королями» [10, с. 346]. В подтверждение этих слов Александр заявил, что он первый продемонстрировал верность этим принципам, когда отказался помогать грекам против Турции вопреки национальным интересам России только лишь потому, что увидел в пелопонесских возмущениях признак революции. Теперь же общеевропейские интересы, по представлениям царя, требуют, чтобы французские войска вторглись в Испанию. «Может ли государь, способный произнести подобную речь, – риторически спрашивал Шатобриан, – предложить Франции что-то, что ставило бы под угрозу ее независимость и ее счастье?» [там же]. Отказ от интервенции, по мнению Шатобриана, привел бы Францию к изоляции: «Ошибка моих уважаемых оппонентов заключается в том, что они путают независимость с изоляцией. Перестает ли нация быть свободной только лишь потому, что она имеет договоры? Ограничена ли она в своем развитии, подвергается ли она постыдному ярму только лишь потому, что имеет отношения с равными ей по силе державами и выполняет обоюдосторонние договоры? Какая нация, находящаяся среди других наций, смогла бы обойтись без союзов? Существует ли в истории хоть один пример? Не хотим ли мы превратить французов в своего рода евреев, отделенных от всего человечества?» [10, с. 347].

В историографии закрепилось мнение, что назначение Каннинга главой Министерства иностранных дел привело к кризису Священного союза, так как с его приходом Сен-Джеймсский кабинет стал проводить изоляционную политику и противопоставил полицейским методам Священного союза принцип невмешательства во внутренние дела. Однако обращение к источникам дает более сложную картину. Из переписки Каннинга и Шатобриана видно, что в марте 1823 г. Европа стояла на грани новой большой войны. Спровоцировать ее могли стремления Англии воспрепятствовать Франции, действующей по решению Священного союза, подавить революцию в Испании. Судьба мира в этот момент фактически находилась в руках британского и французского министров иностранных дел. Именно Шатобриан перед лицом Англии, представляемой Каннингом, отстаивал принципы Священного союза и вполне искренне доказывал право Франции на подавление Испанской революции. Каннинг пытался представить позицию Франции не как позицию Священного союза, а как стремление одного государства напасть на другое. Но такого рода аргументы не могли убедить ни Австрию, ни Пруссию, ни тем более Россию. Александр I прямо заявил, что в случае объявления Англией войны Франции русские войска вновь окажутся в Европе [8, с. 478]. В ответ на предостережения Шатобриана, что Испанская революция может развиваться по тому же сценарию, что и Французская революция, и обернется большой кровью, Каннинг приводил ассоциации с Английской революцией XVII в., которая, как известно, не вышла за пределы Англии. При этом на всякий случай он обращал внимание на то, что Фердинанд VII не вызывает никаких симпатий даже у тех, кто пытается вернуть его на трон.

Положение Франции было очень сложным. Ее вторжение в Испанию угрожало ей морской войной с Англией. Если же Франция уклонилась бы от выполнения решений Веронского конгресса, то это автоматически означало бы ее выход из Священного союза и заключение союза с Англией. В свою очередь, это привело бы снова к тому, чего хотели избежать – к большой европейской войне. Революция в Испании подавлялась бы силами Австрии, Пруссии и России, которым предстояло пройти через территорию Франции. Необходимо учитывать, что Шатобриан, отстаивая право Франции на вторжение в Испанию, из всех зол выбирал меньшее. И, как показали ближайшие события, он оказался прав. Война в Испании продлилась всего несколько месяцев (с апреля по август 1823 г.), и испанский народ к удивлению всей Европы не принял в ней участие. По сути дела все вторжение свелось к нескольким военным операциям. Каннинг косвенным образом признал правоту Шатобриана, заявив, по словам Марселя, французского поверенного в делах при английском правительстве, что война «закончилась, едва начавшись. Успех уже не представляется ему сомнительным и он не думает больше ни о чем, кроме того чтобы его разделить» [8, с. 10].

Если Каннинг и Шатобриан при всем различии в их отношении к Священному союзу могли находить точки соприкосновения, то либеральное общественное мнение было настроено непримиримо и, стремясь представить Священный союз в виде ретроградной и реакционной силы, противопоставляло ей либеральную систему Каннинга. В наиболее полном виде эту оппозицию выразил швейцарский агроном Ф. Люлен де Шатовье. Рассуждая об освобождении испанских колоний, он писал, что Священный союз, следуя собственным принципам, должен был бы послать в Южную Америку флот для возвращения колоний испанскому правительству. Если бы он это сделал, то, вероятно, колонии подчинились бы, так как не имели достаточных сил сопротивляться силам Союза. Колонии нуждались в защите от Священного союза, и такую защиту им обеспечила Англия. «Но что бы иметь право защищать Америку от союза континентальных держав, – продолжает Шатовье, – необходимо было установить право, отличающееся от их права, и другие политические принципы. Г-н Каннинг не остановился перед этим, и таким образом он провозгласил систему, на которой основал величие своей страны. Эта система была направлена против системы Священного союза, и Англия, одобрительно приняв ее, встала во главе той новой нравственной силы, которую народы противопоставили преградам на пути их цивилизации» [15, с. 113].

Это один из первых случаев употребления идеологемы «система Каннинга» как альтернативы Священному союзу. При этом надо понимать, что ни Каннинг не был последовательным сторонником принципа невмешательства, ни Священный союз никогда не провозглашал противоположного принципа. Не менее правомерным было бы противопоставить «систему Каннинга» как следование национально-эгоистическим интересам и систему Священного союза с его стремлением видеть Европу единой христианской семьей, в которой снимается само противопоставление вмешательства и невмешательства во внутренние дела.

Именно так представлял суть дела Шатобриан в своих парламентских выступлениях. Священный союз в его интерпретации выглядел как объединение европейских монархов и народов на основе христианской морали: «Государи, исполненные умеренности и справедливости, короли – честные люди, которых подданные хотели бы иметь у себя в друзьях, если бы они не были их правителями» [10, с. 345]. Эти идеи при всем их романтизме Шатобриан считал вполне реальным следствием утверждения в Европе принципов Священного союза. Гибельную альтернативу этим принципам он видел в политике Каннинга, которая, по его мнению, сводится к эгоистической заботе об английской промышленности: «Его политика не романтична. Он жестко заявил Испании, что Англия никогда не поднимала оружия за Бурбонов. Он столь же жестко отказал в помощи эллинам, которую на Темзе готовы были им оказать. Он все оборачивает на процветание Англии: и рабство народов, и свободу людей. Он предпочитает Боливара турецкому султану. Он будет против греков вместе с лондонскими купцами и против испанских республик вместе с ливерпульскими купцами. Если поворот судьбы пробудит другие интересы, он будет за греков и против республик» [10, с. 148–149].

Возвращаясь к Александру I, мы не может определить степень искренности его представлений о возможности строить международные отношения на христианской основе. Сам он никогда не подчеркивал свое «авторство» идеи Священного союза. Напротив, Александр хотел убедить себя и окружающих в том, что он, пользуясь властью и политическим превосходством над европейскими монархами, данными ему Богом, лишь воплощает в жизнь насущные идеи своего времени. В воспоминаниях прусского епископа Эйлерта приводятся слова Александра, приписывающие идею религиозно-нравственного обновления политической жизни Европы прусскому королю Фридриху Вильгельму III: «Во дни битв при Люцене, Дрездене, Бауцене, – говорил Александр Эйлерту, – после стольких бесплодных усилий, или несмотря на величайший героизм наших войск, мы тем не менее вынуждены были отступить; ваш король и я, мы не могли не прийти к убеждению, что власть человеческая ничтожна и что Германия погибнет, если не будет особенной помощи и благословения божественного Промысла. Мы ехали рядом, ваш король и я, без свиты; мы оба были серьезны, предавшись своим размышлениям, и молчали. Наконец, этот любезнейший из моих друзей прервал молчание и обратился ко мне с этими словами: “Так дело не может идти! Мы направляемся к востоку, между тем мы хотим, и мы должны идти к западу. Мы придем туда, с Божьей помощью. Но если, как я надеюсь, Бог благословит наши соединенные усилия, тогда провозгласим перед лицом всего мира наше убеждение, что слава принадлежит Ему одному”. Мы обещали это друг другу, и мы искренне пожали руки» [цит. по: 2, с. 357] 21 .

21

Совершенно другую картину рисует Каслри в своем донесении Ливерпулу от 28 сентября 1815 г., написанном по горячим следам: «Я должен сообщить вам, что хотя австрийский император и является внешним представителем (organe apparent), все распоряжения исходят от императора России, дух которого в последнее время принял глубоко религиозный оборот». Далее рассказывается, как Александр буквально заставил подписать Акт о Священном союзе Франца I и Фридриха Вильгельма III. Со слов Меттерниха, Каслри сообщает своему корреспонденту о затруднении (embarrase), в котором оказался австрийский император: «Он испытал сильное отвращение участвовать в подобном акте, но еще больше он боялся отказать в настойчивой просьбе императору [России] <…> Короче говоря, не видя средств уклониться, австрийский император согласился подписать этот документ после изменения в нем нескольких слов». Примерно так же, судя по письму Каслри, обстояло дело и с Фридрихом Вильгельмом: «Русский император отнес затем его (текст Акта. – В. П.) прусскому королю, который реагировал подобным же образом, но в итоге пришел к тому же заключению» [цит. по: 5, с. 66–67].

Немаловажную роль играло и то обстоятельство, что Россия, в отличие от Австрии и Пруссии, в войне с Францией не могла компенсировать свои потери приобретением территорий. Это открывало возможность представить позиции русской дипломатии в очень выгодном свете. Александр, открыто заявлявший о защите интересов своих вчерашних врагов – Франции и Польши, вполне мог позволить себе встать выше узконациональных интересов европейских стран и предложить им новые принципы дипломатических отношений. В дипломатических кругах передавались слова Александра: «Всеобщая система, которой мы следуем, несовместима с комбинациями старой политики». Ему поверили и за ним пошли люди, для которых нравственность была выше политики. Шатобриан наиболее показательный пример в этом отношении. И наоборот, политики, с которыми царь собирался строить новую Европу, встретили его идеи либо насмешками, либо тяжелыми подозрениями. Рассеивая эти подозрения, царь вынужден был идти на уступки традиционной дипломатии. Это породило раздвоенность самого понятия Священного союза и, как следствие, сложность его интерпретаций.

Библиография

1. Парсамов В.С. «Апокалипсис дипломатии» («Акт о Священном союзе» в интерпретации К.-В. Меттерниха, баронессы Крюденер, Жозефа де Местра и Александра Стурдзы») // Освободительное движение в России. Саратов, 2003. Вып. 20. С. 44–66.

2. Пыпин А.Н. Религиозные движения при Александре I. Пг.: Огни, 1916. 486 с.

3. Сборник Императорского Русского исторического общества. СПб., 1904. Т. 119. 896 с.

4. Сен-Симон А. Некоторые философские рассуждения для применения в XIX веке // Сен-Симон А. Избранные сочинения. Т. 2. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1948. С. 273–317.

5. Bertier de Sauvegny G. La Sainte-Alliance. Paris, 1972. 383 p.

6. Bonald. L'egislation primitive consider'ee dans les derniers temps par les seules lumi`eres de la raison. Paris, 1802. T. 1. 560 p.

7. Bourquin M. Histoire de la Sainte Alliance. Gen`eve, 1954. 507 p.

8. Chateaubriand. Congr`es de V'erone. Paris; Leipzig, 1838. 488 p.

9. Chateaubriand. De Buonaparte et des Bourbons. Paris, 1814. 140 p.

10. Chateaubriand. Oeuvres compl`etes. Paris, 1975. T. 8.