Россия на рубеже XV-XVI столетий (Очерки социально-политической истории).

По ст. 9 Судебника, смертной казнью карался «государский убойца» (скорее всего, как и в ст. 18, речь шла об убийстве владельца холопа). [381] Статья вводила смертную казнь и для «коромольника», т. е. для заговорщика, мятежника (С. Герберштейн переводил: «предатель крепости»). В сходной ст. 7 ПСГ речь шла о «переветнике (изменнике). В Судебнике употребляется гораздо более сильное выражение. Буквально через три месяца как бы в прямом соответствии со ст. 9 были казнены за заговор Владимир Гусев с товарищами. Наконец, смертная казнь, по ст. 9, распространялась на церковного и головного татя, «подымщика», [382] «зажигальника» [383] и вообще на всякого «лихого человека». Суровое наказание церковному татю объясняется необходимостью укрепить благочиние в обстановке роста реформационного движения. Пройдет сравнительно мало времени после церковных соборов «на еретиков» и создания ст. 9 и 1 °Cудебника, как запылают костры, на которых будут сожжены русские вольнодумцы.

381

Ср. АСЭИ, т. III, с. 443–445 («государю… в холопи»), ДУГ и «Правосудие митрополичье», где «осподарь» — хозяин холопа (№ 7, с. 22; № 8, с. 24). В ПСГ «государь» — хозяин «изорника» и огородника (ст. 42, 44, 51).

382

По Герберштейну, «подымщиками» были «те, кто тайно относят имущество в чужой дом и говорят, будто оно у них украдено, так называемые подметчики (podmetzchek)». В ст. 61 Судебника 1550 г. так и читаем: «подметчику». Л. В. Черепнин допускал, что речь могла идти о политическом преступнике, шпионе (Судебники XV–XVI вв., с. 59). Ранних источников, говорящих о «подмете» как государственном преступлении, нет.

383

Развивая толкование Герберштейна (зажигальники — «те, кто поджигает людей»), Л. В. Черепнин считал, что «речь идет о поджоге города с целью предать врагу» (Судебники XV–XVI вв., с. 59). На наш взгляд, прав А. Г. Поляк, полагающий, что речь идет о всяком поджоге. Правда, бывали случаи (например, дело 1503 г. — АСЭИ, т. II, № 495, с. 542–543), когда суд считал возможным применять к «зажигальнику» более мягкие наказания (ПРП, вып. III, с. 383–384). Выражение incendio homines affligunt может относиться к поджогу любого двора (в городе и деревне).

Судебник ввел серьезные изменения в сложившуюся практику наказания татей сравнительно со ст. 8 ПСГ и с ДУГ. Отныне казнился вор, совершивший не третью кражу (как было ранее), а вторую (ст. 11), а также вор, признанный ведомым татем, даже если он впервые попался с поличным (ст. 13). Показаниям («речам») вора на суде не доверяли, но обыск по ним проводили (ст. 14). Все это говорит об усилении «татьбы» (которая связана с ростом сопротивления народных масс феодальному гнету) и о расширении карательных функций образующегося единого государства.

Из вопросов, касающихся социальных отношений, Судебник уделяет внимание прежде всего праву поземельной собственности и зависимому населению. В конце XV в. в основных чертах завершилось освоение земель Северо-Восточной Руси. В связи с этим бурно протекал процесс размежевания освоенных земель, утверждения на них права феодальной собственности. Все это вызывало и многочисленные поземельные споры, о которых хорошо известно из правых грамот. Размежевание земель становилось делом государственной важности. Ст. 61 устанавливала обязанность огораживания пашен и покосов, нанося тем самым серьезный удар по остаткам общинных сервитутов, за которые крестьяне вели длительную борьбу с феодалами. Ст. 62, повторяя нормы уставных грамот, провозглашала запрет истребления межевых знаков и вводила суровые наказания за нарушения права поземельной собственности. [384] Ст. 63 утверждала единообразный срок подачи жалоб по земельным делам: более короткий (трехлетний), когда речь шла о споре между частными лицами, и более длинный (шестилетний), когда дело касалось великокняжеских земель. В последнем случае срок был увеличен по сравнению с существовавшей практикой (с пяти до шести лет). Правительство, нуждавшееся в сохранении и расширении государственного фонда земель, проявляло особую заботу именно о нем. Судебник, устанавливая строго определенный срок подачи жалоб о захваченных землях, тем самым санкционировал захват крестьянской земли феодалами, происшедший за три — пять лет до его издания. Классовый смысл этой меры совершенно очевиден.

384

Статья заканчивалась словами: «…и за рану присудят, посмотри по человеку и по ране, и по рассужению». Ни о какой «ране» в ст. 62 выше не говорилось. Приведенный текст отсутствует в соответствующей Судебнику 1497 г. 87-й статье Судебника 1550 г. Вероятно, речь идет о какой-то позднейшей приписке к тексту. Источник ее — статья «О муже кровавом» позднейших списков ПП (ПРП, вып. I, с. 210–211: «за рану судят»).

В связи с ростом ценности земель Судебник устанавливал порядок наследования не только имущества — «статка» (как соответствующие ст. 91–93 Пространной Правды), но и земли. [385]

Ст. 57 «О христьянском отказе» вводила единовременный для всего государства срок, в течение которого крестьянам разрешалось покидать своего господина. Срок этот (за неделю до Юрьева дня осеннего, т. е. 26 ноября, и неделю после этого дня) был связан с окончанием сельскохозяйственных работ. Не в интересах феодала было отпускать крестьян раньше. В случае ухода от хозяина крестьянин должен был уплатить ему «пожилое», т. е. плату за пользование господским двором (за четыре года жизни у хозяина платилась полная стоимость двора, за три — три четверти стоимости, за два года — «полдвора», за год — «четверть двора»). В Новгородской земле «пожилое» в среднем приближалось к сумме годовых повинностей феодалу («в лесех») или к двойному годовому доходу господина («в полех»). [386]

385

Ср. ПРП, вып. III, с. 407.

386

Шапиро А. Л.О «пожилом» Судебников 1497 и 1550 гг. — Исследования по социально-политической истории России. Л., 1971, с. 102.

Ст. 57 была подготовлена практикой взаимоотношений крестьян с феодалами во второй половине XV в. До нас дошло восемь грамот 50-70-х годов XV в. Троицкого, Кириллова и Ферапонтова монастырей, содержащих упоминания о сроках крестьянского отказа (Юрьевом дне). В Псковской земле, по ст. 42 ПСГ, сроком было 14 ноября, т. е. Филиппово заговенье (Псков находился севернее, и сельскохозяйственные работы там заканчивались ранее, поэтому и срок выхода был несколько более ранним). Вводя единовременный срок крестьянского выхода и устанавливая твердые размеры «пожилого», правительство сделало шаг по пути утверждения крепостного права. [387]

387

Горский А. В.Об ограничении крестьянских переходов на Руси в XV в. — ЕАИВЕ, 1963. Вильнюс, 1964, с. 132–144; Черепнин.Образование, с. 251–253; Судебники XV–XVI вв., с. 91–97.

Тем не менее статья о Юрьевом дне трактуется в литературе иногда несколько прямолинейно. Исследователи часто отвлекаются от конкретно-исторической обстановки. В самом деле, как тогда могли «водворить» крестьянина-беглеца господину, когда общегосударственный аппарат не был еще сформирован? Практически это было невозможно. Поэтому в статье нет санкции (наказания) за уход крестьянина в неурочное время. Возникает и другой вопрос — а куда бежал крестьянин? В условиях слабого освоения внутренних земель далекие земли были для крестьян недоступны. Работы Н. Н. Масленниковой [388] и других исследователей показали, что даже позднее крестьяне уходили в соседние деревни и волости, т. е., как правило, место их переселения было известно. Это, конечно, сдерживало нарушение ими закона. Следует иметь в виду и прочность традиционного мировоззрения, коренящегося в религиозно-патриархальных представлениях русского крестьянина. Этот традиционализм и мешал ему покидать насиженные места (без крайней необходимости), и был одним из важных устоев, на которых держалась его законопослушность.

388

Масленникова Н. Н.Опыт изучения крестьянских переходов в XVI в. по данным топо- и антропонимики. — Материалы XV сессии симпозиума по проблемам аграрной истории СССР, вып. 1. Вологда, 1976, с. 22–36.

В Судебнике были подведены итоги развития холопьего права. Холопству посвящено несколько статей. Основная из них — 66-я — говорит об источниках холопьих отношений: «О полной грамоте. По полной грамоте холоп. По тиуньству и по ключю по сельскому холоп з докладом и без докладу, и с женою и с детми, которые у одного государя; а по городцкому ключю не холоп; по робе холоп, по холопе роба, приданой холоп, по духовной холоп». Ст. 66 развивает нормы ст. 110 Пространной Правды: «Холопство обелное трое: аже кто хотя купить до полугривны… поиметь робу без ряду… тивуньство без ряду или привяжеть ключь собе без ряду…» Покупка холопов (оформленная полной грамотой), женитьба на рабе и тиунство остаются источниками холопства и в Судебнике. По ст. 110 Пространной Правды, холопом становился человек, который «поиметь робу без ряду». О переходе в холопство женщины, вышедшей замуж за холопа, закон специально не говорил, — это было само собой разумеющимся фактом. Ст. 66 Судебника 1497 г. подтвердила принцип «по робе холоп, по холопе роба». Он хорошо известен по актам XIV–XV вв. [389] Вместе с тем основным источником теперь считается покупка холопа: именно поэтому вся статья и озаглавлена «О полной грамоте». Плен все более переставал являться средством пополнения состава невольной челяди. По мере развития товарно-денежных отношений и обнищания крестьянства продажа в холопы (и их перепродажа) становилась все более важным источником установления холопьих отношений. Если основной целью ст. 110 Пространной Правды являлось ограничение некоторых видов холопства, то в ст. 66 Судебника 1497 г. перечисляются все основные его виды (не упоминается плен: очевидно, он не всегда приводил к холопству). Поэтому здесь мы находим и «приданих» холопов, и холопов по духовной. Если Пространная Правда знает «ряд» (устный и, возможно, оформленный «рядной» грамотой) как средство ограничения холопства, то «грамоты» (полная и др.), по Судебнику 1497 г., фиксируют несвободное состояние холопа. Подтверждение Судебником норм Русской Правды, касающихся полного (обельного) холопства, Л. В. Черепнин объяснял тем, что статьи княжеских духовных грамот об отпуске на волю «людей» по смерти князей вызывали различную реакцию со стороны феодалов и крестьянства: для первых это была перерегистрация их людей, «для холопов — одно из средств борьбы с крепостническим строем». Распоряжения княжеских духовных можно рассматривать не только как перерегистрацию холопов: они просто не содержали сведений об отпуске основной части «людей». К тому же они касались только судеб великокняжеских и удельнокняжеских холопов. Все это не позволяет принять раскрытие содержания ст. 66, предложенное Черепниным. И вместе с тем Л. В. Черепнин глубоко прав в том, что «Судебник 1497 г… констатирует не изживание «полного» холопства, а стремится использовать сложившиеся юридические нормы данного вида зависимости в интересах господствующего класса феодалов». [390]

389

Княжеские духовные упоминают среди холопов «хто ся будеть у тых людии женил» (ДДГ, № 3, с. 14; ср. № 4, 12, 28).

390

Черепнин.Образование, с. 262–263.

Формулу «а по духовной холоп» Л. В. Черепнин истолковывал в том смысле, что «сама по себе духовная грамота землевладельца не может стать для холопа документом, на основе которого он вправе требовать освобождения (ведь в завещаниях часто говорилось об отпуске на свободу холопов в общей форме, а не поименно). Чтобы «полный» холоп получил по суду освобождение, он должен был представить отпускную своего господина». [391] Черепнин прав, считая, что, только оформив «свободу» отпускной, холоп становился вольным человеком. Но духовная давала для этого надежный материал, на который холоп мог ссылаться: в завещаниях назывались поименно или освобожденные лица, или те, кто передавался наследникам при отпуске остальных на волю. Формула Судебника утверждала завещательную волю феодала, а не отменяла ее. Практика отпуска на свободу по завещанию части дворцовой челяди порождала у холопов иллюзию получения воли после смерти господина, несмотря на передачу их по духовной наследникам. Теперь же законодательство, строго стоя на страже интересов феодалов, разбивало эту иллюзию. И вместе с тем четкое определение казусов, влекущих за собой похолопление (по полной и духовной и другим грамотам), свидетельствовало о стремлении правительства ввести в какое-то законодательное русло нормы холопьего права, его обособить, а это уже было шагом к его ограничению.

391

Черепнин.Образование, с. 262.

Конечно, ст. 66 определяла не все виды полного холопства. Так, известно, что «головою» выдавался истцу тать, у которого не было имущества, чтобы возместить «истцово». В соответствии с нормами Русской Правды следовало «выдавати головою на продажу» купца, который пропил или иным каким-либо способом («безумием») сгубил чужой товар (ст. 55 Пространной Правды).

В Судебнике есть и явные следы ограничений источников холопства. Так, дети холопа, не живущие у феодала, могли и не становиться холопами. Но если так, то наследственное холопство фактически имело тенденцию к замене его личным: только добровольно живущие с отцом дети оставались в неволе. По ст. 55 Судебника, на свободу отпускался холоп, выбежавший из плена. С. В. Юшков справедливо полагал, что это новое постановление, не основанное ни на практике, ни на каком-либо раннем законе. [392] ) Напряженные войны конца XV в., а особенно татарские набеги, во время которых «полонили» мирных жителей Руси (как крестьян, так и холопов) и холопов-воинов, заставили правительство принять меры, чтобы холопы, попавшие в «полон», имели реальный стимул к возвращению на родную землю.

392

Юшков С. В.Указ. соч., с. 56.

Особенно важен вопрос о сельском и городском «ключе». Поступление вольных людей в холопы по сельскому «ключу», т. е., очевидно, в состав слуг феодала, живших в его селах, нашло отражение в формулах полных грамот: «ему даютца на ключ в его сельцо на Махру… а по тому ключю далися ему в холопи», «дался… на ключ за те денги» и т. п. [393] ) Б. Д. Греков, ссылаясь на «Книгу ключей Волоколамского монастыря» (середина XVI в.), писал, что по сравнению с Древней Русью понятие «ключ» изменилось: теперь им «называлась служба по какой-либо из специальностей». С этим согласиться трудно. В «Книге ключей» говорится о передаче «ключей-сел» слугам-ключникам в управление: «Ключ Ивановский — Алеше Рукину, как было за Гришею за Попом, срок Юрьев день». То есть понятие «ключ» не изменилось. Греков недоумевал, почему в этой книге «записаны уже не холопы, а вольные слуги», и предполагал, что либо Волоколамский монастырь приравнивался к городу, либо все случаи подходили под формулу «а по сельскому ключю без докладныя не холоп». [394] Но монастыри просто никогда не владели холопами. Заметим также, что эта формула есть только в Судебнике 1550 г., а «Книга ключей» начинается с 1547 г. По Судебнику 1497 г., и «без докладу» ключники на селе тоже становились холопами.

393

АСЭИ, т. III, № 414, с. 428, 429, 437, 443, 445.

394

Греков Б. Д.Крестьяне на Руси, кн. 2, с. 32, 35; Книга ключей и долговая книга Иосифо-Волоколамского монастыря XVI в. (Подгот. М. Н. Тихомиров и А. А. Зимин). М.-Л., 1948, с. 35.

Часть сельских ключников по своему социальному положению все более сближалась с крестьянами. Б. Д. Греков привел красочный пример из писцовой книги Деревской пятины 1495 г., рисующий хозяйство ключника Якушки Ивашкова. Он сеял рожь и косил сено. Ему помогал «захребетник». Ивашков «фактически уже не холоп». [395] Но процесс «окрестьянивания» сельских ключников еще не завершился, ибо, по Судебнику 1497 г., они считались холопами.

Черепнин связывал изменение в положении городских ключников «с массовым роспуском московским правительством боярских послужильцев в конце XV в.». Это замечание можно дополнить наблюдениями над духовными грамотами. В XV в. верхушка холопов-слуг получала освобождение, как правило, по великокняжеским грамотам. Сложившаяся практика получила законодательное подтверждение в Судебнике 1497 г. По А. Г. Поляку, норма о городском «ключе» — первый шаг «к установлению льгот по отношению к городскому населению», а Судебник гарантировал «наймиту-горожанину охрану от угрозы похолопления». [396] Состав и происхождение городских ключников XV в. пока изучить не удается, а поэтому заманчивая гипотеза Поляка еще не может быть обоснована конкретным материалом.

395

НГЖ, т. I, стлб. 7; Греков Б. Д.Указ. соч., с. 35.

396

Черепнин.Образование, с. 263; ПРП, вып. III, с. 412.