Россия входит в Европу. Императрица Елизавета Петровна и война за Австрийское наследство, 1740-1750
Шрифт:
Долгие годы Бестужев ставил внешнюю политику России в зависимость от состояния ее финансов и заключал союзы с тем, кто платил больше денег. Теперь все субсидии были истрачены, казна находилась «в состоянии чрезвычайного истощения»{417}, а англичане отказывались платить дальше. В феврале 1750 года Гольц сообщил своему государю о падеже скота в Лифляндии, где были расквартированы русские войска. Возникли трудности в снабжении их провиантом. Из-за напряженной международной обстановки крестьянам не удавалось продавать хлеб за границу. Малороссия, где располагались основные рудники, страдала от постоянных набегов татар{418}; они затрудняли доступ в леса (источник топлива) и перевозку свинцовой руды на заводы, где сырой металл переплавляли и отделяли от него серебро{419}. Бестужеву удавалось держать все эти обстоятельства в тайне от царицы; он скрывал от Елизаветы нищету, царящую в провинциях, и тешил ее россказнями вроде известия о только что изобретенном пушечном ядре, способном убить разом «уйму народу»{420}. Канцлер, которому были на руку всеобщее смятение и неуверенность, вел двойную игру; в отношениях с Елизаветой, которую он же сам и изолировал от всего мира, он подчеркивал собственную незаменимость, а на международной сцене прятался за образом величественной российской императрицы.
Вплоть до 1749 года он без труда совмещал две эти линии поведения, так как царица удовлетворялась ролью пассивной наблюдательницы{421}. Однако голштинское дело вывело ее из оцепенения, и канцлер, несмотря на прекрасные отношения с Сенатом и большей частью иностранных посланников, утратил контроль над Голштинией. Впрочем, ему удалось в очередной раз еггасти положение, оставив щекотливую голштинскую тему и обратив подозрения императрицы против векового врага России — Швеции. Бестужев сумел разбить франко-прусскую партию, однако при русском дворе у Людовика XV и тем более у Фридриха II оставались могущественные, хотя и тайные, союзники в лице великого князя и его супруги. Елизавета же, несмотря на все свои недостатки, несмотря на беспечность и лень, оставалась императрицей, держалась величаво и внушительно, служила воплощением самодержавия и гордилась тем, что продолжает традиции отца. Все эти особенности, очевидные
Глава одиннадцатая.
ОТЛИЧНО РАЗЫГРАННАЯ ШАХМАТНАЯ ПАРТИЯ [116]
Бестужев хотел войны во что бы то ни стало, дабы спасти свое собственное положение и честь своей страны. В 1748–1750 годах французов и пруссаков объединяла общая цель — те и другие внимательно наблюдали за развитием дел в России. Дуэты посланников, аккредитованных при шведском дворе [117] , следили из Стокгольма за кознями русского канцлера и тем усиливали позицию Петра Федоровича — неудобство, с которым Бестужев непременно хотел покончить. Смирившись с тем, что Елизавета поддерживает племянника, он решил отдать все силы борьбе против Швеции и помешать другому представителю Голштинского рода, Адольфу-Фридриху, супругу Ульрики фон Гогенцоллерн, занять шведский престол, наследником которого он был официально объявлен. Версаль и Потсдам не замедлили бы отозваться, и внутрироссийский кризис нашел бы разрешение на международной арене. Адольф-Фридрих не внушал Бестужеву доверия; канцлер предпочитал заменить его человеком более надежным — например, англичанином. Благодаря австро-русской коалиции Георг II усилил бы свои позиции на Балтике; поддержку ему оказала бы Дания, расширившая свою территорию на юго-востоке за счет владений Петра Федоровича, — таким образом влиянию Фридриха и Людовика в Скандинавии был бы положен конец. В Стокгольском риксдаге шла борьба между «шляпами» — «французской» партией, выступавшей за восстановление абсолютной монархии, и «колпаками» — «русской» партией, выступавшей за сохранение парламентского режима» [118] .
116
Слова, сказанные Фридрихом французскому посланнику в Берлине Валори; цит. но рукописи, перехваченной австрийцами 15 ноября 1749 г. // HHStA. Russland II. Berichte 33. Fol. 58 (ноябрь-декабрь 1749 г.).
117
Францию представляли Ланмари (1741–1749), Ла Файярди (1749), Авренкур (1749–1762); Пруссию — Линде (1741–1742), Дистель (1742–1744), Финкенштейн (1744–1746) и, наконец, Род (1746–1753).
118
Парламентский режим в Швеции был установлен рискдагом в 1723 г. «Колпаки» находились у власти до 1738 г., а затем их сместили «шляпы», которые продолжили политику Карла XII — франкофильскую и антирусскую. Между 1738 и 1772 г. «колпаки» (которые оказались ночными колпаками, ибо проспали русскую угрозу) последовательно выступали за сохранение мира па севере Европы за счет территориальных уступок России и за союз с Англией в ущерб Франции.
Бестужев решил поддержать «колпаков» — партию помещиков, считавших необходимым ограничить монархию посредством Генеральных штатов. Канцлер, неизменно придерживавшийся принципа «разделяй и властвуй», надеялся благодаря ослаблению королевской власти превратить Швецию в своего рода вассала России. «Шляпы», по преимуществу городские жители, составлявшие в риксдаге большинство, сумели привлечь на свою сторону наследного принца; за укрепление власти короля выступил также президент Канцелярии иностранных сношений Карл Густав Тессин; русского канцлера эта позиция не устраивала, и он предоставил «колпакам» средства для защиты их принципов. Напряжение усилилось, и с 1746 года членов «русской» партии, обвиняемых в измене родине, стали подвергать гонениям {422} . Вскоре в шведской части Финляндии вспыхнули кровавые крестьянские бунты; территория эта оказалась на грани гражданской войны, причем дело осложнялось тем, что Россия и Дания поддерживали восставших. {423} Дополнительную смуту вносил Корф, русский посланник в Стокгольме, поведение которого возмущало даже людей, настроенных в высшей степени доброжелательно [119] . Направленный в Швецию для того, чтобы помогать советами «колпакам», дипломат лишь оскорблял их своими вызывающими, наглыми манерами. Он слишком ясно давал шведам понять, что они просто-напросто подчиненные Елизаветы. Ситуация в Швеции стала взрывоопасной, внешнее давление разрушало и без того хрупкое внутреннее равновесие. Получалось, что Бестужев снова пошел по неверному пути?
119
В письме к Дальону от 5/16 декабря 1746 г. (перехваченном австрийцами) Ланмари упоминает «скандалы, учиненные Корфом в борделе» (см.: HIIStA. Russland II. Berichte 28. Fol. 59. Март 1747).
После ахенской неудачи канцлер искал случая искупить свои ошибки. План его на первый взгляд отличался простотой: использовать Швецию для того, чтобы спровоцировать конфликт с Пруссией и тем оправдать отправление в Европу русского корпуса. {424} Пруссия, чья роль на европейской арене стремительно возрастала, грозила затмить Россию и нарушить целостность ее границ. С Россией граничила Восточная Пруссия; Восточная Померания, отошедшая к Пруссии по условиям Вестфальского мира (1648), дала герцогству Бранденбургскому выход к Балтийскому морю. Присоединение Силезии приблизило прусскую границу к Польше, находившуюся в «зоне влияния» Елизаветы. Иначе говоря, Фридрих II угрожал потеснить русских царей на северо-востоке Европы, но и сам оставался крайне уязвим. Договор о взаимной помощи между Стокгольмом и Берлином, подписанный в 1746 году, договор о денежной помощи, который Швеция в том же году подписала с Францией {425} , [120] возобновление союза с Портой (май 1747 года) — Петербург не мог смотреть на все это равнодушно [121] . Старая союзница Франции, Турция неоднократно выражала свою тревогу в связи с событиями на берегах Балтийского моря {426} . Фридрих не упустил случая удовлетворить свою жажду мести; он призвал версальский кабинет разжигать в султане Махмуде I ненависть к Австрии и России, с тем чтобы турецкий самодержец «впредь уделял больше внимания делам европейским». В этом случае Турция сделалась бы главной противницей России и, продолжай та вмешиваться в шведские дела, поговорила бы с ней «серьезно» {427} . Европа, уставшая от сражений, не захотела бы начинать новую войну, но с тем большим удовольствием наблюдала бы за тем, как разгорается конфликт между двумя восточными колоссами. Бестужев понял, что именно ставится на карту, и принялся запугивать Елизавету; он рисовал ей апокалиптическую картину России, которую с одной стороны теснят Турция, Персия и Монголия, а с другой — Швеция и Пруссия. Превентивная война на балтийских берегах могла обеспечить безопасность хотя бы на северо-западном фронте. Елизавета постепенно смирилась с мыслью о неизбежности новых конфликтов, однако начать военные действия первой все равно отказывалась. Зато канцлер ее не отказался от своих намерений и прибегнул к любимому методу — шантажу: он принялся уверять императрицу, что в Швеции зреет заговор с целью свергнуть ее с престола и за это преступление шведов следует наказать {428} . Призрак Ивана Антоновича был по-прежнему годен к употреблению {429} . Тотчас последовала целая цепь интриг: шантажисты искусственно раздували мелкие происшествия до размера серьезных государственных дел. Все это, как и было задумано, вывело императрицу из равновесия, вследствие чего роли поменялись: Бестужев сделал вид, будто уступает давлению своей государыни и против воли начинает войну со Швецией, а возможно, также с Францией и Пруссией. После неудачного вступления русских войск в войну за Австрийское наследство канцлер сделался очень осторожен — и был готов пожертвовать славой российской императрицы.
120
Судя по донесениям французских дипломаток, версальский кабинет не чувствовал себя напрямую причастным к шведским делам, однако французы желали, чтобы шведский король вновь стал хозяином своего королевства и «возвратил ему прежнюю свободу» (письмо Дальона от 12 августа 1746 г.//ААЕ. С.Р. T. XL1X. Fol. 57–58).
121
Изначально этот союз был рассчитан па участие России, однако события 1746–1748 годов не позволили столь превосходному проекту осуществиться.
Планы Бестужева выглядели вполне реалистичными; он обещал вести военные действия исключительно в Карелии и Финляндии — то есть на территориях, контролируемых русской армией. В декабре 1748 года Елизавета, убежденная доводами канцлера, дала приказ приготовиться к выступлению 30 000 человек войска, не считая отряда донских казаков и 32 000 рекрутов дополнительного набора. Флот под предлогом учений тайно перевооружался; впрочем, поскольку состояние его было в ту пору неблестящим, функции его сводились исключительно к устрашению. Согласно рескрипту, отправленному Корфу, русская армия выступала в поход не для того, чтобы завоевывать новые территории, но для того, чтобы положить конец гражданской войне и отсутствию у Швеции действующего главы государства. Елизавета обещала уступить те территории, которые, возможно, завоюет, Дании, раздраженной тщетными переговорами насчет Голштинии, а в обмен просила Данию принять активное участие в этой войне{430}. С помощью Дании Россия надеялась привлечь на свою сторону Георга II, а это помогло бы ей скорее справиться со Швецией. Еще одна цель заключалась в том, чтобы разрушить дружеское согласие (и без того весьма относительное) между Людовиком XV и Фредриком V, полностью лишить Францию влияния на балтийские дела и изолировать Пруссию.
Последствия Прагматической санкции
Фридрих так гордился тем, что ему удалось при посредстве Франции отстранить Россию от ахенских переговоров, что долгое время
пребывал в приятном заблуждении относительно участи своего главного врага — русского канцлера. Прусский король полагал, что Бестужев если и не уничтожен вовсе, то, во всяком случае, изгнан с политической арены. Огромная Российская империя, входя в европейскую систему, оказывала на псе дестабилизирующее воздействие, король же сводил все возникающие в этой связи проблемы к интригам одного-единственного человека — продавшегося англичанам русского канцлера. Уверенный в том, что Англия при необходимости окажет ему поддержку, он не заметил, что его родственник Георг II относится к Пруссии с каждым днем все более сдержанно, что и Мария-Терезия начала еле заметно, но все же менять политическую ориентацию. Прусский король по-прежнему делал ставку на франко-британское соперничество, временно «экспортированное» в Америку, и на взаимную ненависть Бурбонов и Габсбургов; он считал, что все это дает ему основания для спокойствия. Он не замечал никаких предвестий постепенного формирования антипрусской коалиции. Вдобавок прусский король оказался неспособен оценить по заслугам русскую царицу{431}. В начале 1749 года он, скорее всего под влиянием Гольца, преуменьшал важность русской проблемы: недооценивал масштаб реваншистских настроений, владевших русскими политиками, силу русской армии, рост российского влияния благодаря новым союзам со скандинавскими странами.{432} Бестужев (возможно, сам того не ведая) преуспел в одном отношении: он отвлек внимание Гогенцоллерна от континентальной сцены и приковал его к событиям в Швеции. Выгоду же из этого извлекли, как очень скоро выяснилось, Мария-Терезия и Людовик XV.В Швеции дела обстояли следующим образом: король Фредрик I хранил верность «колпакам» и парламентской системе; необходимо было еще при его жизни решить вопрос о наследнике и о конституции; если не сделать этого вовремя, внезапная смерть тяжело больного короля могла привести к гражданской войне в Швеции, а оттуда огонь конфликтов грозил перекинуться на всю Северную Европу, если не на весь континент {433} . Бестужев понимал, что следует использовать последние недели жизни несчастного государя, чтобы навязать ему решение о передаче престола не Адольфу-Фридриху, а английскому ставленнику. Таким не слишком христианским образом русский канцлер намеревался оправдаться перед Георгом II за малоэффективное, но весьма дорогостоящее вмешательство русских войск в европейский конфликт. Французы остерегались вмешиваться во внутренние дела Швеции особенно активно; их оценка происходящего была двойственной: конечно, возвращение к абсолютной монархии подорвало бы авторитет России в Скандинавии, однако оно же уменьшило бы и влияние Людовика XV в этом регионе. По некотором размышлении Версаль, хоть и без особого энтузиазма, решил поддержать Адольфа-Фридриха Голштейн-Готторпского, уже несколько лет как избранного наследником престола {434} . Прусский король выступал за восстановление в Швеции сильной власти и надеялся увеличить свое влияние в этой стране с помощью сестры Ульрики — жены кронпринца. Канцлер — сторонник слабого парламентского режима, предпочел действовать тайными путями и принялся уговаривать лондонский, копенгагенский и венский кабинеты увеличить давление на Стокгольм, с тем чтобы избежать всякого изменения политического режима в Швеции. Англичане, датчане и австрийцы отреагировали весьма вяло [122] , и Бестужеву пришлось искать другие предлоги для активного вмешательства в дела соседней страны. В конце концов он отыскал в Ништадтском мирном договоре статью, которая (если толковать ее весьма изощренно и даже, прямо сказать, весьма вольно) оставляла за русскими право защищать шведскую конституцию {435} , при необходимости даже военным путем. Канцлер пригласил австрийца Бернеса, англичанина Гиндфорда и датчанина Хеусса, чтобы по-братски поделиться с ними этим антишведским и, в то же самое время, антипрусским проектом {436} . Союзники ни в малейшей степени не разделяли энтузиазм русского министра и долго медлили с ответом. Никто не хотел войны, ни в центре Европы, ни на ее окраине. Бестужев с каждым днем становился все мрачнее. Все шло из рук вон плохо, как в семейных голштинских делах, так в большой дипломатии, где он наталкивался на сопротивление старых союзников и невозмутимость противников. Оставалось последнее средство — переменить персонал посольства в Швеции: Корфа, вызывавшего много нареканий среди коллег-дипломатов, перевести в Копенгаген, а на его место направить подающего надежды молодого человека, Никиту Панина.
122
«…разжигать вражду между Швецией и Россией и смотреть, что из этого выйдет» (Хеусс, 14 сентября 1748 г.; цит. но: Danielson J. R. Op. cit. S. 263).
Возрождение Фридриховой системы
Новый русский посланник в Швеции отправился к месту назначения, имея при себе записку с изложением планов канцлера; ему предстояло официально проинформировать шведов об этих планах, как только будет получено согласие союзников {437} . Панин прибыл в Стокгольм в весьма тревожную пору. Он не стал посылать представителям других стран официального уведомления о своем приезде, но зато лично посетил каждого из них, за исключением французского посла Авренкура, к которому отправил своего секретаря. То было намеренное нарушение дипломатического этикета, призванное продемонстрировать непреклонность российской позиции в отношении Франции. Разрыв отношений между двумя державами никак не извинял подобного поведения на территории третьей страны. Оскорбление было нанесено без всякого конкретного повода, с сугубо провокативной целью; новый посланник прекрасно знал протокол, постоянно цитировал Викфора — сочинение, пользовавшееся в Петербурге огромным авторитетом, — но применял почерпнутые оттуда правила лишь тогда, когда это было выгодно его стране. {438} , [123]
123
Сочинение Викфора «Посол и его обязанности» вышло первым изданием в 1680 г., то есть в ту пору, когда российские монархи еще не притязали на равенство с германскими императорами и французскими королями.
Наконец, в январе 1749 года интерес к сохранению в Стокгольме парламентского режима проявила Дания. Панин воспользовался этим, чтобы огласить «Промеморию», в которой Елизавета объявляла о своем решении в случае изменения шведской конституции ввести в Швецию войска. Опираясь на статью VII Ништадтского мирного договора, императрица квалифицировала это действие не как агрессию, а как помощь. Казалось, война неизбежна; поступали известия о сосредоточении войск в Финляндии и Норвегии, русский вспомогательный корпус, застрявший между Богемией и Моравией, рвался в бой [124] . Прусский король почуял недоброе; внезапно проникнувшись человеколюбием и пацифизмом, он попросил сестру на время оставить конституцию без изменений. Ульрика не прислушалась к советам брата и продолжала поддерживать политику «шляп» {439} . Разрываясь между братской солидарностью и нежеланием быть вовлеченным в конфликт, Фридрих решил устроить смотр своим войскам. Кабинет его опубликовал официальное сообщение, подтверждающее занимаемую им позицию — выжидательную и угрожающую. В Париж полетели панические послания: Фридрих поручил Ле Шамбрье открыть Людовику XV глаза на серьезность ситуации и побудить его вступиться за мир в Европе. В этих обстоятельствах версальский кабинет вспомнил о Дальоне. В письме от 31 января 1749 года к Пюизьё {440} бывший французский посланник в Петербурге высказывает твердое убеждение, что Франции следует поддержать прусского короля и описывает новую систему союзов, которая, по его мнению, может воспрепятствовать возникновению войн или гарантировать победу в них. Дальон считает, что необходимо возобновить оборонительный союз со Швецией и Турцией, обещать последней французскую поддержку и, наконец, побудить к союзу с Пор-той также и Фридриха. Предложения Дальона совпадали с программой Фридриха [125] : прусский король мечтал разыграть турецкую карту и против Елизаветы, и против Марии-Терезии. Война на границах Венгрии заняла бы и русскую, и австрийскую армии, а Бурбон и Гогенцоллерн тем временем спокойно отстаивали бы свои интересы на севере Европы. Это было бы и дешевле, и надежнее, чем выплачивать субсидии Швеции, на которую из-за внутренних сложностей положиться было невозможно. Его христианнейшее величество Людовик XV принял к сведению тревоги прусского короля, однако воинственный пыл коронованного собрата разделять не пожелал. Версаль предпочел дипломатический путь — путь давления на «шляп», которые не случайно именовались «французской» партией; в Версале желали, чтобы шведское правительство подтвердило свои миролюбивые намерения и официально отказалось от восстановления деспотического режима. Подобная декларация обезопасила бы Францию от козней Бестужева {441} . Но кто же в Швеции стал бы подписывать такой манифест — король, находящийся при смерти, или его наследник, легитимность которого оспорят Петербург и, возможно, Лондон и Вена? Раздраженный нерешительностью Людовика, Фридрих написал подробное письмо Георгу II — прусский король просил английского собрата и родственника вмешаться и помочь сохранению мира на севере. Подевильс взялся распространить это послание — доставить его в министерства и канцелярии разных стран и даже опубликовать в заграничных газетах, дабы все узнали о миролюбии его государя {442} . Решительно, никто не хотел принимать участие в опасной игре, навязываемой Бестужевым; и года не прошло после ахенской неудачи, а Россия вновь очутилась на скамье подсудимых. 25 марта 1749 года Елизавете пришлось обратиться к Австрии, Англии и Саксонии с официальным запросом: поддержат ли они Россию в случае ее конфликта со Швецией?
124
Фридрих долгое время полагал, что русские не двигаются с места оттого, что не получили субсидий. См. его письмо к Подевильсу от 25 февраля 1749 г. //PC. В. VI. S. 392.
125
Было ли это совпадение случайностью или же оно свидетельствует о сохранившихся контактах Дальона с Фокеродтом либо Финкенштейном?
Первыми отступились датчане. Фредрик V уполномочил Линара, своего представителя в Петербурге, сговориться с австрийским и английским посланниками, с тем чтобы все они сообща попытались отговорить царицу от мысли о вторжении в Швецию. Мария-Терезия не скрыла своих тревог относительно возможной реакции Порты; там только что сместили великого визиря и теперь из Стамбула раздавались речи куда более агрессивные, чем прежде. Воспоминание о турках, осаждающих Вену, еще не изгладилось из памяти австрийцев. Императрица-королева официально отказалась участвовать в разрешении шведского вопроса. Георг II вышел из положения, снова повторив, что примет участие в военных действиях, только если возникнет прямая угроза русской территории{443}, что же касается изменений в шведской конституции, то относительно них английский король высказался весьма неопределенно.