Россия. Путь к Просвещению. Том 1

Пересветов полагал, что Иван должен последовать примеру мусульманского султана Мехмета, который создал в Османской империи судебную систему с судьями на жалованьи, «чтобы судьи не соблазнялись [брать взятки], не впадали в грех и Бога не гневили». Пересветов пишет, что если судьи Мехмета все же брали взятки или выносили произвольные решения, их приговаривали к смерти и публичному поношению с вердиктом: «Не сумел с доброй славой прожить и верно государю служить». По словам Пересветова, в Османской империи «…нынешние цари живут по закону Магометову с великой и грозной мудростью. А провинившемуся смерть предписана, а как найдут провинившегося, не помилуют и лучшего, но казнят по заслугам дел его». Восхваляя исламскую судебную практику, Пересветов приближается к мысли, что суд и правда Богу могут быть важнее, чем приверженность «истинным» религиозным догмам. В одном из пассажей «Большой челобитной» Пересветов описывает Московское царство как страну, где провозглашается истинная вера, но где «правды нет». И все же, по словам Пересветова, «…в каком царстве правда, там и Бог пребывает, и не поднимается Божий гнев на это царство. Ничего нет сильнее правды в божественном Писании. Богу правда – сердечная радость, а царю – великая мудрость и сила».

Пересветов сетовал на лень государственных служащих – ленивые вельможи, по его мнению, «царство… в скудость приводят» и не имеют мужества в военных делах. Иван предостерегал царя от чрезмерной роскоши у военачальников, ибо «…нет у них верного сердца, а смерти боятся и умирать не хотят. Богач никогда не мечтает о войне, а о покое мечтает. Пусть хоть богатырь разбогатеет, и тот обленится». «Над всем миром один Бог, – пишет Пересветов. – А есть такие, кто расписывается в рабстве навеки тем, что прельщают и дьяволу угождают, и такие, кто прельщается на блистательные одеяния и тоже расписывается в рабстве навеки, – и те и другие гибнут навеки».

Пересветов предлагал создать большую постоянную армию, чтобы воины получали жалованье от государства и выплаты за боевые заслуги. В составе войска он предлагал создать корпус воинов, владеющих огнестрельным оружием, в составе 20 тысяч человек, и разместить эти специальные подразделения в крепостях на степных границах для борьбы с крымским ханом. Идея Пересветова заключалась в том, что 20 тысяч хорошо подготовленных и вооруженных воинов «будут тогда для него [царя] лучше, чем 100 тысяч». Он писал, что благодаря такой защите южных границ «приграничные области все богаты будут и не в разоренье от врага». В целом, писал он, главным для выживания государства является поддержание «воинского духа». А истинный воинский дух, по утверждению Пересветова, можно взрастить, лишь отвращаясь от ворожбы и чародейства, учась божественной мудрости и мобилизуя царство на защиту христианской веры [Каган-Тарковская 2000].

Лишенная религиозных и риторических изысков, программа Пересветова состояла из трех основных пунктов: эффективная централизованная система сбора налогов, не обремененная взяточничеством; справедливая система царских судов с судьями на государственном жалованье; постоянная армия, укрепляемая мудростью и воинским духом, с хорошо вооруженными и опытными пограничными отрядами. Во многом эта система управления зависела от практического умения царя назначать чиновников исходя из их заслуг. Картина идеального государства у Пересветова предполагала значительную степень социального выравнивания: хотя он никогда прямо не призывал к устранению вельмож или к смещению существующего поколения служилых людей, он считал, что все они порочны и препятствуют справедливости. Пересветов считал, что процветание Московского государства возможно только при системе управления, основанной на заслугах. Если этого не будет, царство рухнет перед мусульманской угрозой, как рухнула Византийская империя под натиском турок.

Идеи Пересветова нелегко поддаются интерпретации. Зачинатель русского марксизма Г. В. Плеханов охарактеризовал идеал политической справедливости Пересветова как «турецкий деспотизм». По мнению Плеханова, Пересветов почерпнул свое видение царской власти не на европейском Западе, где власть короны сдерживалась «естественной свободой» дворян-собственников, а на Востоке, где монархи смотрели на подданных как на рабов. Идеи Пересветова Плеханов счел симптомом «восточной складки» московского общества: «По мере того, как историческое развитие раздвигало пределы власти московского государя до той широты, какая свойственна была соответствующей власти в восточных “вотчинных монархиях”, московская общественная мысль все более и более приобретала восточную складку» [Плеханов 1925: 152–153, 160, 164–169]. В суждении Плеханова, конечно, есть доля правды: как мы видели, Пересветов восхищался османскими институтами и политическими добродетелями, и в сравнении со своим представлением о них оценивал положение дел в Москве. Однако Пересветова не следует принимать за апологета Османской империи и тем более за проповедника деспотизма. Он был традиционным мыслителем во многих отношениях. Он восхищался Сильвестром и Адашевым, и многие из его предложений не выходили за рамки тех, которые обсуждались в Избранной раде. Конечно, он ненавидел порочных бояр и хотел, чтобы их влияние снизилось, но не выступал категорически против существования их как класса. Фактически, суть его неявного требования заключалась в том, чтобы московские вельможи жили добродетельно, как, по его мнению, жила османская знать. Добродетельным поведением бояре должны были продемонстрировать достоинства и заслуги, которыми следовало обладать представителям власти. Представление Пересветова о правосудии принципиально не отличалось от идеи справедливости, отстаиваемой иосифлянами. Даже его настойчивое требование, чтобы суды были инструментом достижения истинной справедливости, можно интерпретировать как традиционную византийскую позицию. Оригинальной идеей Пересветова можно счесть его мысль, которая, при условии широкого распространения, могла бы поразить многих русских, особенно священнослужителей, – убеждение, что вера менее важна, чем правда, а также пример Османской империи для иллюстрации его «истинности». Тем не менее даже при своей кажущейся еретичности мысль о том, что в глазах Бога правда выше веры, можно понять как переформулировку новозаветного утверждения о том, что любовь – большая из всех добродетелей, превосходящая даже веру и надежду (1Кор 13:13).

Согласно интерпретации Лихачева, Пересветов был сторонником «последовательной и постепенной секуляризации, обмирщения всей жизни», противником «церковного провиденциализма», рационалистом, который считал, что «сам человек творит свою судьбу, а Бог только «помогает» тем, кто стремится ввести в жизнь «правду» – справедливость и разумность. По мнению Лихачева, Пересветов был также бескомпромиссным сторонником централизации власти, яростным критиком боярства и «феодальной раздробленности» Московского государства, поборником интересов служилых дворян. Наконец, Лихачев рассматривает творения Пересветова как свидетельство «культа разума» и книголюбия, которые в Московском государстве XVI века выражали «общий подъем веры в разум», характерный для культуры Европы эпохи Возрождения [Лихачев 1945: 170, 173] 51 . Отчасти эта характеристика, безусловно, верна: несомненно, Пересветов выступал против церковного «провиденциализма» и ценил государственных деятелей, которые были поборниками справедливости и разума. Также он критиковал боярский эгоизм и был сторонником продвижения по службе на основе заслуг – эту позицию разделяли многие представители служилого дворянства. И, конечно же, Пересветов был самопровозглашенным поклонником латинской и греческой книжной мудрости. Однако в трактовке Пересветовым добродетели сильно сказывалось его христианское мировоззрение: он выступал против ереси, отвергал языческие практики (ворожбу, чародейство, гадания), радел за христианские книги и христианскую мудрость. Вряд ли его можно назвать «секуляристом» в современном понимании. Предполагаемую «бескомпромиссность» Пересветова и его тягу к политической централизации невозможно обоснованно отделить от византийской традиции, в которой подчеркивалась самодержавная власть императоров, – даже султана Мехмета он хвалил за то, что тот практиковал «греческую» мудрость. В том, что Пересветов выступает от имени служилого дворянства как класса, можно усомниться хотя бы потому, что и в «Малой», и в «Большой» челобитной он описывает себя социально изолированным. Наконец, связь между рационализмом Пересветова и культурой Возрождения была бы более убедительной, если бы можно было доказать, что он действительно был начитан в тех греческих книгах, которые рекомендовал.

51

Следует отметить, что А. А. Зимин также считал Пересветова «современным» мыслителем, сторонником централизации государственной власти и противником аристократии, чей взгляд на московскую политику в некоторых аспектах напоминал взгляды западных мыслителей, нападающих на «феодальную» раздробленность и слабое правительство [Зимин 1958]. О сходстве между русскими поборниками централизации XVI века и князьями эпохи Возрождения см. [Cherniavskii 1968: 195–211].

Однако если принять во внимание интерес Пересветова к османской культуре, его одобрительные упоминания латинских и греческих мудрецов, его любовь к книгам и разуму, а главное, приоритет правды над верой в его убеждениях, то можно усмотреть в нем выразителя некоторой неоднородности московских политических элит – то есть их все более космополитический состав и восприимчивость к влияниям с Запада и Юга. И все же было бы ошибкой рассматривать двор Ивана IV как предвестие петровского государства, поскольку у Пересветова не было известных последователей.

Бог и политика в «Степенной книге»

«Степенная книга царского родословия» – одно из самых значительных религиозных и политических произведений Московского государства середины XVI века. Историки долго спорили о точном времени и обстоятельствах его составления, но в итоге большинство ученых согласились с тем, что состав книги сложился приблизительно между концом 1550-х и началом 1563 года, а окончательно она была отредактирована между мартом и декабрем 1563 года 52 . Выдающийся историк П. Г. Васенко утверждал, что заслуга создания книги принадлежит московскому митрополиту Макарию (годы жизни: 1482–1563, митрополит Московский в 1542–1563). Однако, по мнению Васенко, Макарий скорее был инициатором проекта, чем редактором и составителем. По замечанию Васенко, несмотря на хорошее знакомство митрополита с древнерусскими источниками, «собственно писательская деятельность Макария ни в количественном, ни в качественном отношении не представляется… особенно выдающеюся». Тем не менее тематическая связность книги, повторяющиеся упоминания определенных происшествий и исторических деятелей, а также единообразие ее стиля навели Васенко на мысль, что книга, скорее всего, создана одним автором. Исключив прочие кандидатуры, Васенко пришел к выводу, что наиболее вероятным автором был протопоп Андрей, впоследствии – преемник Макария на посту митрополита (с именем Афанасий) [Васенко 1904: 208–212].

52

Наиболее часто упоминаются даты, предложенные П. Г. Васенко [Васенко 1904: 243]. Васенко утверждал, что книга была составлена между 1560 и началом 1563 года, и что к концу года было завершено окончательное редактирование. А. С. Усачев в 2005 году утверждал, что основная часть текста была закончена в 1560 году, а заключительный раздел о правлении Ивана IV был добавлен в 1563 году [Усачев 2005: 28–40]. В последнее время два исследователя высказались в пользу более поздней датировки текста. Эдвард Л. Кинан (неубедительно) датировал книгу гораздо более поздним временем, периодом после смерти Ивана IV в 1584 году. См. [Keenan 2011: 69–79].

Андрей начал священническое служение в Переяславле, своем родном городе, где его духовным наставником был великий святой, преподобный Даниил Переславский, покровитель странников, бездомных нищих и сирот. После кончины Даниила в 1540 году Андрей почтил его память, составив умилительное житие, текст которого позднее был включен в «Степенную книгу» [Васенко 1904: 207–210] 53 . В 1550 году Андрей был поставлен протопопом Благовещенского собора Московского Кремля, а также стал духовником Ивана IV. Он сопровождал царя в казанском походе 1552 года – этот эпизод блестяще изложен в конце «Степенной книги». Два года спустя он крестил царевича Ивана Ивановича. Будучи приближен ко двору, протопоп Андрей установил дружеские отношения с митрополитом Макарием. В 1556 году он помог Макарию поновить любимую им икону святителя Николая. В 1562 году, когда Макарий тяжело заболел, Андрей передал царю письмо митрополита с просьбой уйти на покой [Васенко 1904: 211–212]. Литературное мастерство Андрея, стилистические соответствия между составленным им житием Даниила и текстом «Степенной книги», его близость к царю и дружба с Макарием в значительной степени свидетельствуют в пользу создания Андреем «Степенной книги». Предположение Васенко об авторстве протопопа Андрея было принято русским редактором последнего издания книги Н. Н. Покровским, но с двумя оговорками: во-первых, нельзя с уверенностью исключить непосредственное участие Макария в составлении и редактировании книги; во-вторых, найдены списки книги с правками, которые производились «не только в одном месте, но и почти в одно и то же время» [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 90]. Таким образом, вдохновителем и автором плана «Степенной книги», возможно, был Макарий, но составил и написал ее в основном его протеже Андрей при редакторской помощи нескольких монахов-книжников в монастырском скриптории.

53

Анализ жития Даниила, составленного Афанасием, см. в [Смирнов 1908]. Житие преподобного Даниила в «Степенной книге»: см. степень 16-ю «Сказание вкратце о преподобном старце Данииле Переяславском» [Покровский, Ленхофф 2007, 2: 327–341]. См. также «О видении преподобнаго Данила» [Покровский, Ленхофф 2007, 2: 367–368].

«Степенная книга» представляла собой огромную рукопись. Томский и Чудовский списки состоят из более чем 750 листов каждый. Последнее научное издание текста насчитывает почти 850 печатных страниц, не считая комментариев [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 147–594; Покровский, Ленхофф 2007, 2: 5–404]. С точки зрения структуры книга содержит в себе родословную правителей Древней Руси и Московской Руси, разделенную на 17 поколений, или степеней, отсюда и название – «Степенная книга царского родословия». Однако в действительности книга представляет собой историю России от ее истоков до правления Ивана IV, в которой переплетается история и политика, с особым упором на деяния православных святых и митрополитов. В названии каждой степени фигурируют имена митрополитов, тогда как имена князей упоминаются не всегда 54 .

54

Исключения – степень первая, в которой упоминается князь Владимир, а также степень 17-я, в которой упоминается «благородный и боговенчанный царь и государь великий князь Иоанн Васильевич» [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 2018; Покровский, Ленхофф 2007, 2: 344].

Первые три раздела «Книги Степенной» – «Сказание о святом благочестии», «Житие святой княгини Ольги» и степень первая – занимают 130 страниц, или примерно пятую часть всего текста. В этих трех разделах описывается основание российского царствующего дома. В «Сказании» царствующий дом уподобляется райскому древу:

…яко райская древеса насаждени при исходищихъ водъ и правов?риемъ напаяеми, богоразумием же и благодатию възрастаеми, и божественою славою осияваемии и явишяся яко садъ доброрасленъ, и красенъ листвеемъ, и благоцв?тущь, многоплоденя же и зр?лъ и благоухания исполненъ [Покровский, Ленхофф 2007, 1: 147].