Российская империя в сравнительной перспективе

Аристократия кочевых или полукочевых башкир не была кооптирована в дворянство и сохранила широкую автономию, мусульманскую веру, а на юге до 30-х годов XVIII века даже некоторую независимость. Во времена XVII – начала XVIII века русские крестьяне поселились в юго-восточной Сибири (вместе с татарами и представителями других поволжских народов) и на южном Урале до границ степи. Так, в начале XVIII века русских и других некоренных крестьян в этих регионах было уже больше, чем представителей сибирских племен и башкир¹⁵. Европейские (русские, татарские, чувашские и марийские) земледельцы начали вытеснять охотников и кочевников с их угодий и пастбищ. С этих пор борьба за землю между народами разного образа жизни стала постоянной темой истории Российской империи вплоть до кровавых столкновений в Казахстане в начале XX века.

Чтобы обеспечить непрерывное поступление ясака, особенно пушнины, в казну, Московское правительство в своих наказах региональным воеводам указывало на то, что они должны относиться к нерусским Поволжья, Приуралья и Сибири доброжелательно и не применять силу. Однако, постоянное повторение таких указов говорит о том, что на практике местные власти и русские промышленники не придерживались этих указаний: Москва далеко, произвол и сила были в порядке вещей.

Прагматическая политика Российского центра на Востоке была под влиянием вестернизации на время приостановлена. Петр I и его наследницы видели задачу России на Востоке в цивилизационной миссии по примеру других европейских держав. «Дикие неверные» должны были быть приобщены к благам европейской культуры путем крещения. Одновременно Петр I продолжал прагматическую гибкую политику, но не на востоке, а на северо-западе империи.

4. Интеграция Лифляндии и Эстляндии, хотя и следовала в какой-то мере политике, применяемой в Среднем Поволжье, по сути представляла особый тип интеграции. Так, привилегии, дарованные прибалтийским дворянам и горожанам, были значительно шире, чем привилегии татарских мурз. Региональное управление и судопроизводство, в отличие от Поволжья, остались в руках прибалтийских немцев и их традиционного сословного самоуправления, только губернаторы двух прибалтийских провинций были назначены центром. Свобода лютеранского вероисповедания и употребление немецкого языка в администрации и судебной практике гарантировались. Так, традиционная элита Прибалтики, в отличие от казанских татар, сохранила свое господствующее политическое, социальное, экономическое и культурное положение в стране. В отличие от Поволжья, в Прибалтике не было русской иммиграции.

Причину того, что Россия в Прибалтике довольно строго следовала принципам непрямого управления, нужно искать в интересах политики петровского времени. Прибалтийские провинции были по своей структуре центральноевропейскими регионами со старыми традициями корпоративного самоуправления среди дворян и горожан и со сравнительно высоким уровнем образования элиты. Они могли служить образцом для России, которую Петр I хотел преобразовать именно по такой модели. Облегчало ситуацию также то, что социальная структура с (немецким) дворянством и (эстонскими и латышскими) зависимыми крестьянами соответствовала русскому образцу. Кроме того, военные и административные способности прибалтийских немцев могли быть использованы в петровских войнах и реформах.

5. К последнему типу относятся те новоприобретенные Россией территории, где почти полностью сохранилась социополитическая организация, и где правители даже не были заменены. Примерами этого типа являются политические объединения степных кочевников (ногайских татар, калмыков), князья или ханы которых в XVII веке стали вассалами русского царя. Внутренние порядки в степных областях были полностью сохранены, и отношения с ногайцами и калмыками осуществлялись через Посольский приказ, что указывает на полунезависимое положение этих территорий. Кочевники на юго-востоке играли для России важную роль, прежде всего, ввиду их военных способностей, которые давали возможность использовать их в русских войсках или как союзников против других держав степи, таких как Крымское или Казахское ханства¹⁶.

К этому типу можно причислить донских и приднепровских казаков XVII века, которые под атаманами (гетманами), избранными самими казаками, имели широкую автономию. Их самой важной функцией считалась военная служба в русских войсках или охрана степной границы от крымских татар. Приднепровские казаки, духовенство и горожане Левобережья и Киева имели значение для России и в отношениях с Польско-Литовским королевством¹⁷.

Так, Россия и после 1654 года гарантировала украинским казакам их традиционный военно-административный порядок, хотя он резко противоречил Московскому политическому строю. Гетманство не было интегрировано в администрацию России, а сохранило разделение на полки. Малорусский приказ в Москве подчинялся Посольскому приказу, что подчеркивает полунезависимое положение Малороссии. Единственные ограничения в самоуправлении касались внешних отношений с Польшей и Османской империей, а также размещения русских гарнизонов в нескольких городах левобережной Украины. Привилегии украинских городов и духовенства были также подтверждены – так впервые магдебургское городское право проникло в Россию.

Киевская метрополия, до сих пор прямо подчиненная патриарху в Константинополе, была в 1685 году включена в Московскую патриархию. Русские не селились в гетманстве – наоборот, украинцы переселялись на восток в пределы России, в Слобожанщину, где под господством России организовывались в казачьи полки. Когда приднепровские и донские казаки и калмыки в течение XVIII века утратили для России на границах степи и в имперских войсках свою военную роль, широкую автономию постепенно стали ограничивать, и последовала их административная и социальная интеграция в Россию. В случае левобережной Украины этот процесс был ускорен благодаря военному союзу гетмана Мазепы с шведским королем Карлом XII, на который Петр I реагировал ограничениями автономии гетманства и отменой должности гетмана в 1722 году. Однако, эти интеграционные процессы завершились лишь полвека спустя, при Екатерине II¹⁸.

Структура ранней империи

Таким образом, Российская империя в начале XVIII века, после трех столетий экспансии, была очень разнообразной. В середине XV века Московское великое княжество занимало площадь примерно 430 тыс. кв. километров, а в начале XVIII века Россия уже охватывала площадь много большую, чем 10 млн кв. километров. Население выросло с примерно трех миллионов в середине XV века до 15,8 миллиона в 1719 году. Русских было большинство, они составляли 70 % населения, украинцы – 13 %, восточные славяне вместе – почти 86 % населения. Затем следовали прибалтийские лютеранские народы (эстонцы, латыши, финны и немцы), которые составляли 4 %, финно-угорские анимистские и отчасти христианизированные народы Севера, Поволжья и Приуралья – 4 %, мусульмане Поволжья, Приуралья и Сибири – 4 %, ламаистские монголоязычные калмыки – 1 %, шаманистские этнические группы Сибири вместе – 1 % всего населения.¹⁹

По своей структуре Российская империя была «составным» государством (composite state), типичным для Европы раннего Нового времени. Она содержала полузависимые регионы с полным самоуправлением и собственным правителем (гетманство,

Калмыцкое ханство), области с широкой региональной автономией (прибалтийские губернии) или с локальным самоуправлением (Сибирь, Поволжье и Приуралье) и, наконец, периферийные земли, прочно интегрированные в администрацию империи (Новгород, Псков, Смоленск). Отличались и социополитические структуры, начиная с организации социальных групп по образцу Москвы в Новгородской земле до сохранения старых структур – родовых и племенных в степи, военно-эгалитарных у казаков, среднеевропейских сословных корпоративных в Прибалтике и в украинских городах. В принципе, российское правительство стремилось к сотрудничеству с элитами периферийных регионов, которые нужны были ему для обеспечения порядка, для управления и для выполнения разных других функций (военных, административных, экономических, культурных и т. п.). Если лояльные верхние слои были землевладельцами с зависимыми крестьянами по русскому образцу (как казанские татары, смоленские дворяне и прибалтийские немцы), то они сразу кооптировались в дворянство России. Иначе происходило в случае элит без зависимых крестьян. Старшина украинских казаков под влиянием российского примера постепенно превращалась в дворянство и в конце XVIII века была включена в дворянское сословие. Государство и православная церковь до конца XVII века не вмешивались в вероисповедание нерусских – лютеран, мусульман, ламаистов и анимистов. Часть периферийных нерусских регионов была заселена русскими крестьянами и помещиками (Поволжье, Север, Смоленск) или только крестьянами (юго-запад Сибири и Приуралье). В других регионах русских не было совсем (в степи), или только незначительное число военных или административных лиц (гетманство, Прибалтика, север Сибири).

О причинах возникновения такого многообразия в управлении, социально-политической организации и вероисповедании я уже говорил. Самым важным фактором оказались функции, которые правительство передало периферийным областям в рамках империи. Так, население южных пограничных областей имело преимущественно военное значение, преобладающий интерес к охотникам Сибири и Севера носил экономический характер, Прибалтика должна была служить образцом для европеизированной России. На Новгород и Псков Иван III смотрел как на обычную вотчину Московских князей, и сословно-представительные элементы их внутреннего порядка были упразднены (при других политических обстоятельствах и целях похожие элементы были, однако, сохранены, например, у приднепровских казаков и в Прибалтике). В течение почти трех столетий, с середины XV до начала XVIII века, интересы центра менялись. Так, кочевые народы и казаки постепенно потеряли свое военное значение и в XVIII веке были уже более прочно интегрированы в Россию. Вообще, абсолютистское, европеизированное государство стремилось к регулированию и гомогенизации разных регионов страны. Отношение к другим вероисповеданиям с переходом к вестернизации изменилось – в первой половине XVIII века веротерпимость в отношении ислама и анимизма сменилась наступлением против восточных вер, а на западе установилась веротерпимость в отношении христианских конфессий.

Несмотря на изменения, имевшие место в XVIII–XIX веках, основные образцы экспансии и политики в отношении периферийных регионов и их населения, как и основы сложной структуры государства, были заложены именно в период возникновения Российской империи и продолжали действовать до конца XIX века. Похожие политические методы и структуры остались, что можно показать на примерах Польши, Финляндии, Закавказья, Казахстана, Северного Кавказа и Средней Азии²⁰.

Это значит, что изучение начальных этапов формирования Российской империи необходимо для ее дальнейшего понимания в период с XVIII до XX века. Вследствие этого, большое число исторических исследований, сосредоточенных почти исключительно на послепетровском периоде, и особенно на второй половине XIX – начале XX века, лишаются длительной исторической перспективы и объяснительной силы. Как мне кажется, это верно и для других империй, возникших в XV–XVII веках, – не только Османской и Габсбургской, но и империи Сефевидов в Иране или Могулов в Индии. Сравнение Российской империи с другими империями может прояснить основы, общности и специфические особенности империй, которые были самой важной моделью государственной организации в Средней и Восточной Европе и в Азии в период с XVI до XIX столетия.