Российская империя в сравнительной перспективе

И все же формирование этно-конфессиональной толерантности имперской военной элиты затруднялось аполитичностью, антидемократизмом, великодержавностью. Возвращаясь домой после продолжительных командировок, офицер вновь с головой погружался в повседневную служебную рутину российской действительности с коррупцией, кумовством, показной парадностью и умственной леностью. «Одно дело там у них, на Западе, – размышляли, например, ответственные чины Генерального штаба. – Там и народ образованнее, и бюрократия культурнее, и порядок налаженный. Совсем другое дело – матушка-Россия, с ее необъятными просторами, долгими холодными зимами и темным крестьянством. Здесь, у нас своя жизнь, которую нельзя реформировать по западным моделям»¹⁴.

Переходя к компаративному анализу менталитета военных элит Российской, Германской и Австро-Венгерской империй, отметим целый ряд похожих черт.

Вполне очевидно, что ведущее место среди них занимала приверженность имперской идее. Великодержавное отношение к соседним «малым» европейским государствам и нетитульным народам, особенно евреям в России, полякам в Германии, юго-славянам в Австро-Венгрии, хорошо изучено специалистами.

Другим общим элементом представленческой системы высшего офицерства империй Романовых, Гогенцоллернов и Габсбургов являлся монархизм, сформированный, как уже отмечалось, дворянским семейным воспитанием, обучением в закрытых военных школах и служебной карьерой. Показательно, что в Германии и Австро-Венгрии к 1909 году среди фельдмаршалов и полных генералов 100 % составляли дворяне, причем более 30 % – выходцы из старинных аристократических родов, хотя замещение на командных постах в армии отпрысков земельной аристократии представителями служилого дворянства и даже городских слоев приобрело массовый характер¹⁵. Поражение трех империй в глобальном конфликте 1914–1918 годов дискредитировало «старую» военную элиту России, Германии и Австро-Венгрии, усилив «циркуляцию» социальных групп, а в дальнейшем репрессии против «военных специалистов» со стороны как большевиков, так и нацистов. В то же время часть прежнего высшего офицерства предпочла пойти на службу к новой власти, обеспечив известную преемственность опыта строительства вооруженных сил в условиях Версальского миропорядка.

Третий компонент «военного склада ума» имперских элит – иерархичность восприятия окружающего мира вообще, а следовательно, критическое отношение к гражданскому обществу – в большей степени было характерно для России и Австро-Венгрии, чем для Германии, где протестантская этика обусловила педантичную дисциплинированность мышления высших офицеров, чуждых патерналистской опеке нижних чинов по православно-славянской модели. Именно эта специфика позволила творцам Веймарской республики сравнительно быстро (за несколько недель) взять внутриполитическую ситуацию под контроль, тогда как на территории бывшей Австро-Венгрии и особенно России стабилизация режима явилась результатом многомесячной кровопролитной вооруженной борьбы.

Четвертый характерный признак мировосприятия военной верхушки – патернализм в отношении к «нижним чинам», который являлся следствием отмеченной ранее антидемократичности, «Офицерство не разрешало офицеру спускаться ниже установленного уровня и посещать общество с низким уровнем, – вспоминал один из русских генералов уже в эмиграции. – В этом отношении офицерство было более строгим, чем, скажем, среда помещиков или патриархальных купцов»¹⁶. Обратная сторона корпоративной этики военной элиты, вполне традиционная для клиентских по своей сути отношений типа «барин – мужик», отличалась восприятием солдат как «темной», малокультурной массы в серых шинелях, требовавшей постоянного контроля офицера. Вступление России на путь социальных преобразований обещало в перспективе сближение офицерского корпуса и нижних чинов. Однако, сам автократический политический режим, помноженный на имперскую специфику, препятствовал скорейшему решению этой проблемы. В результате к 1914 году в России не сложилась так называемая единая «вооруженная нация» («nation at arms»), которая, в отличие от Франции или Великобритании, смогла бы выдержать длительную тотальную войну. Как показывает сравнительный анализ, Германия и особенно Австро-Венгрия оказались перед аналогичным вызовом, но более высокая степень модернизации и утверждение в социальной структуре средних городских слоев дали возможность несколько продлить существование Центрально-Европейских империй, хотя в итоге не предотвратили трагического финала.

Наконец, отметим алармизм и конфликтность внешнеполитической ориентации элитных групп в вооруженных силах. Приверженность агрессивно-наступательной стратегии на международной арене, основу которой составляло имперское мессианство, обосновывалась концепциями «восстановления Византии», «расширения жизненного пространства», «устранения постоянного очага напряженности на Балканах» и т. п. Потребовалось много времени, гораздо больше для России и значительно меньше для Германии и Австрии, чтобы осознать иллюзорность ставки на примат силы перед международным правом в отношениях европейских государств.

Переходный характер рассматриваемого периода формирования индустриальной цивилизации позволяет говорить о трансформации представленческих систем военных элит крупнейших держав в направлении от инертно-фаталистического к рефлексивно-рационалистическому типу восприятия и обработки информации. В то же время существовала специфика образно-представлен-ческой картины мира, связанная с конкретными историческими условиями эволюции того или иного государственного организма.

На основе перекрестного анализа источников официального и личного происхождения попробуем оценить степень присутствия отмеченных базисных компонентов в «военном складе ума» для России и других ведущих государств к 1914 году, определив его как устойчивый комплекс взаимосвязанных представлений, зависящих от интерпретации информации о безопасности страны через призму когнитивных ориентаций, корпоративной этики и опыта служебной деятельности.

Ранжирование стран – от Германии к США – выполнено в соответствии с оценкой близости сущностных элементов сознания их военных элит к российской. Символ (+) обозначает высокий положительный уровень корреляции, знак (о) – нейтральную степень, а показатель (-) – отрицательную взаимосвязь.

Сознавая дискуссионность использованных критериев, обобщим полученные результаты в форме таблицы, представленной ниже.

Сравнительный анализ базисных компонентов представленческих моделей военных элит России и Западных государств к 1914 году

Результаты исследования показывают, что наибольшая степень корреляции, а значит, близости представленческих систем военных элит наблюдается при сопоставлении российского «военного склада ума» с менталитетом военной верхушки Германии, Австро-Венгрии и Италии. В меньшей степени эта корреляция характерна для Великобритании, Швеции и особенно Франции. Совершенно обособленно положение США, военная элита которых еще не сложилась к началу трагических событий 1914 года.

Приведенные оценки доказывают глубокую внутреннюю противоречивость, а значит, и нестабильность союзнических отношений России, Франции и Великобритании, не говоря уже о США, поскольку отсутствовала тесная корреляция между представленческими моделями военных элит этих стран. Что же касается трех империй – Российской, Германской и Австро-Венгерской, во главе которых стояли близкие по своей ментальности элитные группы, то фатальную роль в их поражении и распаде, очевидно, сыграло запаздывание трансформации восприятия военной верхушкой окружающего мира, обусловленное консервацией автократических режимов в преддверии первого международного конфликта глобального уровня.

Примечания

1 Миллс Р. Властвующая элита. М., 1959. С. 267.

2 Huntington S. The Soldier and the State. Cambridge, 1957. P. 59–79.

3 Abrahamson B. Military Professionalisation and Political Power. Stockholm, 1971. P. 71–111.

4 Perlmutter A. The Military and Politics in Modern Times. London; New Haven, 1977. P. 9.

5 Маслов C.B. Военная элита: Политологический анализ формирования. Автореф. дисс…. канд. филос. наук. М., 1995. С. 64.

6 Подробнее см.: Belief Systems and International Relations /

Ed. by R. Little, S. Smith. Oxford; New York, 1988.

7 Converse P. The Nature of Belief Systems in Mass Publics // Ideology and Discontent / Ed. by D. Apter. New York; London, 1964. P. 208; Rokeach M. Beliefs, Attitudes, and Values: A Theory of Organization and Change. San Farnsisco; Washington; London, 1968. P. 3; Sartori G. Politics, Ideology, and Belief System // American Political Science Review. 1969. Vol. 63. № 2. P. 407.