Российская империя в сравнительной перспективе
Шрифт:
16 О формировании в это время пространства русского националистического дискурса через развитие прессы см.: Renner A. Russischer Nationalismus und "Offentlichkeit im Zarenreich. K"oln: B"ohlau, 2000.
17 Cm.: Martin T. The Affirmative Action Empire. Cornell UP, 2001; SlezkineJ. The USSR as a Communal Apartment, or How a Socialist State Promoted Ethnic Particularism // Slavic Review. 1994. Vol. 53. № 2. P. 414–452; Kaiser RJ. The Geography of Nationalism in Russia and the USSR. Princeton, N.J., 1994. В отличие от некоторых историков, которые делают акцент на преемственности процесса территориализации этничноста в имперской России и СССР (см.: Brower D., Lazzerini
18 Далее в этой статье на примере П.Б. Струве я покажу, какую роль играл образ «национальной территории» даже в идеологии сторонника трансформации всей империи в нацию-государство.
19 Воображаемые путешествия такого рода давно использовались как педагогический прием в учебниках географии, в том числе и в русских, но реальные ознакомительные поездки учеников в России стали организовывать только в начале XX века. См.: Loskoutova M.V. A Motherland with a Radius of 300 Miles: Regional Identity in Russian Secondary and Post-Elementary Education from the Early Nineteenth Century to the War and Revolution // European Review of History. 2002. Vol. 9. № 1. P. 7–22.
20 Насколько я могу судить, пионером в этом отношении выступил Марк Бассин в начале 1990-х годов.
21 Литературу см.: Миллер А. Русификации, классифицировать и понять // Ab Imperio. 2002. № 2. Сам термин «русификация» крайне многозначен, правильнее говорить о разнообразных «русификациях».
22 Подробно см.: Миллер А. Украинский вопрос… С. 36–37.
23 Русская беседа. 1856. Кн. 4. С. 137.
24 Стоит в этой связи отметить весьма показательный разнобой в цитированных работах Р. Кайзера, Дж. Хоскинга и Д. Роули. Как об оппозиции империи первый пишет о «земле предков» (неясно, имеет ли он в виду Московское княжество или все-таки Киевскую Русь русского национального мифа): второй о «Руси», взятой из цитаты Гачева, где на самом деле речь в славянофильском духе идет о прерыве «московской традиции» петровскими реформами; а третий – о территории, заселенной русскими, которая, даже если под русскими понимать только великорусов, с одной стороны, не была компактной, а с другой, к XIX веку простиралась далеко за Урал.
25 ГАРФ. Ф. 109. Оп. 38. Ед. хр. 23. Ч. 175 (1863 г.).
26 В итоге эти рассуждения сводились к выводу о невозможности такой меры именно из-за требования поляками границ 1772 года, то есть из-за непримиримого конфликта образов «идеальных отечеств». Но адресаты и частный характер писем позволяет предположить, что эти рассуждения не были полемической уловкой империалиста, не готового поступиться ничем из имперских владений и ищущего этому «приличное объяснение». Ни Александра II, ни тем более Александра III не надо было убеждать, что Царство Польское – их владение. Скорее, это рассуждения русского националиста, который при определенных условиях готов был бы пожертвовать частью имперских территорий для создания более благоприятных условий реализации русского националистического проекта.
27 Такими видел в 1860-е годы Иван Аксаков Левобережную Украину и Новороссию, предлагая присоединять к их губерниям отдельные уезды юго-западного края для их «оздоровления». См.: Аксаков И. Об изменении границ Западного края //Аксаков И.С. Сочинения. Т. 3: Польский вопрос и западно-русское дело; Еврейский вопрос, 1860–1886. СПб., 1900. С. 265–266. Аналогичные меры он предлагал и для северо-западного края. Причем всегда аргументировал свои предложения именно в рамках националистического дискурса – его главный критерий – «более русской общественной стихии» (с. 267) (впервые опубликовано: День. 1863.26 окт.)
28 Государственная Дума, 3-й созыв: Стенографические отчеты: 1911. Сессия V. Часть I: Заседание 30,25 декабря 1911 г. СПб., 1911. С. 2745.
29 Там же. С. 2746.
30 Именно в связи с западными окраинами можно
проследить, как дискурс национальной территории отражался в концепциях такого последовательного российского империалиста, каким накануне и во время первой мировой войны был П.Б. Струве. Свою статью «Великая Россия и Святая Русь» он начинает с утверждений, что «Россия есть государство национальное», что, «географически расширяя свое ядро, русское государство превратилось в государство, которое, будучи многонародным, в то же время обладает национальным единством» (Русская мысль. 1914. № 12. С. 176–180.) Именно эти цитаты часто приводятся среди доказательств того, что национальное государство и империя в восприятии русских слились. Между тем, в этой же статье Струве говорит о «национальном государстве-ядре», в котором «русские племена спаялись в единую нацию».Он отмечает способность этого национального ядра к расширению и отличает его от расширения империи. Связь разных окраин с «государственно-национальным ядром» может быть, по Струве, «чисто или по преимуществу государственная», а может быть «государственно-культурная, доходящая в окончательном своем развитии до полного уподобления, обрусения „инородцев“». Идеал Струве, конечно, – постепенное расширение, на основе «правового порядка и представительного строя», государства-нации до границ государства-империи. Но он, во-первых, ясно видит различия между ними, и, во-вторых, осознает свой идеал как далекую перспективу. Несколько раньше, в полемике с украинским национализмом, Струве не раз использует формулу «русская Россия», имея в виду именно «общерусскую нацию» (Струве П.Б. Общерусская культура и украинский партикуляризм //Тамже. № I. С. 68, 82).
Таким образом, даже в идеологии либерала-империалиста Струве сама идея русской национальной территории присутствует. Когда Струве переходит к формулированию задач России в мировой войне, оказывается, что на первом месте у него стоит задача «воссоединить и объединить с империей все части русского народа», то есть аннексия «русской Галичины». Здесь он, как это вообще типично для националистического дискурса органического единства, снова прибегает к метафорике оздоровления национального тела, доказывая, что присоединение Галичины необходимо для «внутреннего оздоровления России, ибо австрийское бытие малорусского племени породило и питало у нас уродливый так называемый «украинский» вопрос». Вторая задача, в точки зрения Струве, – «возродить Польшу как единый национальный организм».
И лишь третья – контроль над проливами. То есть в этом перечислении Струве на первое и второе место ставит задачи, вытекающие именно из националистического дискурса, причем не обременяет себя их подробным обоснованием как очевидные, сосредоточившись на пространных геополитических объяснениях, зачем все-таки России нужен Константинополь.
31 См.: Miller A. A Testament of the All-Russian Idea: Foreign Ministry Memoranda to the Imperial, Provisional and Bolshevik Governments // Extending the Borders of Russian History: Essays in Honor of Alfred Rieber / Ed. by M. Seifert. Budapest: CEU Press, 2003.
32 Cm.: Weeks Th. Religion and Russification: Russian Language in the Catholic Churches of the Northwest provinces after 1863 // Kritika. 2001. Vol. 2. № i. P. 87–110: Idem. Мы или они? Белорусы и российская власть, 1863–1914 // Российская империя в западной историографии / Под ред. П. Верта, П. Кабытова, А. Миллера. М., 2004 (в печати): СталюнасД. Может ли католик быть русским? О введении русского языка в католическое богослужение в 60-е годы XIX в. //Там же.
33 Miller A. A. Op. cit.
34 Впоследствии в русском дискурсе появляется тема колонизации как инструмента строительства нации в том смысле, что различия между великорусами и малорусами в новых условиях отступали на второй план, а черты общности в иноплеменной среде актуализировались. См.: Bizzilli Р. Geopolitical Conditions of the Evolution of Russian Nationality // The Journal of Modern History. 1930. № 1. P. 27–36. (Вообще теоретические замечания Бицилли о национализме и формировании наций заслуживают особенного внимания – его подход во многом предвосхитил исследования национализма 1980-1990-х годов.)