Российская Зомбирация

– Мне кажется ты, Ерема забываешься. Ты слишком много берешь на себя, а груз тебе явно не по плечам. Ты строишь из себя лидера, забывая, в чем настоящая причина того, что эти люди, – из-под одеяла взметнулась рука в белой перчатке и указала на дверь, – считают тебя спасителем и героем.

– Никак нет, Вам это кажется.

– Кажется? – воспрял голос, – когда кажется, креститься надо. Еще приносили клятвы на кресте, но в наше время это весьма ненадежный способ. Ты знаешь, что такое омаж, Ерема?

Тот сдвинул брови и проговорил:

– Это что-то из рыцарства?

– Совершенно верно. Это принесением вассалом клятвы верности сюзерену. Вассал обязуется подчиняться сюзерену, приходить ему на помощь по первому зову, за это сюзерен дарует вассалу защиту и покровительство.

Фигура медленно, как будто с трудом стянула с правой руки белую перчатку.

– Больше всего я не люблю предательства. Поэтому ты, Еремей, повторишь свою вассальную клятву. Заново принесешь мне омаж. Целуй.

И незнакомец протянул широкоплечему полковнику бледную, синевато-голубую трясущуюся руку, покрытую гноящимися, будто бубонная чума, струпьями.

Недолго думая, Еремей Волин, лидер популярнейшей Партии Живых, ветеран горячих точек, спортсмен и культурист, рухнул на колени и, схватив обеими руками холодную длань человека, покрыл ее множеством преданных поцелуев.

Глава 4

Дурное это событие сидеть в обезьяннике, еще гаже, если к тебе там клеится плотоядно облизывающаяся личность, но совсем хреново, когда от личности там остались одни сузившиеся, с расширенным зрачком, не реагирующим на свет, глаза.

– Это буйный! – ору я как футбольный фанат, – это же буйный, вашу мать!

Зомби состроил ехидную рожу, снова хвастался мелкими, акульими зубками.

– Су-у-уки! – ору я магическое ментовское заклинание, – су-у-ки!

Ты можешь обзывать ментов как угодно, выдумывать заковыристые оскорбления, грозиться отрезать им ноги, но только это загнанное, уличное ’’суки’’, действует безотказно. Им легче вызвать милицию, чем набрав на телефоне ноль-два.

– Су-у-уки!

Ввалился тот же жирный бурдюк, Куропаткин, смотрящий тупо, словно боров, не говорит, а рыгает:

– Те хлебало дубинкой завалить? Чё орешь?

– Это не овощ, а натуральный буйный!

Я посмотрел на мертвеца и... обомлел. Он вновь тихий, забитый, кротостью может сравниться с ягненком или с Иисусом с картины “Мадонны в Гроте”. Только мне сейчас, блин, не до святых аллюзий.

– Сука? – не переспросил, а с вопросительной интонацией утвердил милиционер, – Сука? Су-у-у-ка! – многозначительно прошипел он и принялся тыкать меня под ребра дубинкой, вспоминая детскую фехтовальную секцию, а я прошлое школьной груши для битья.

Ну, к слову все так и было. Овощ с интересом наблюдал за тем, как его соседа избивают резиновой дубинкой с металлическим набалдашником (для более эффективной борьбы с мертвецами), скалился совсем как человек. Когда я рухнул на пол, больно ударившись о решетку, а из носа пошла кровь, то мертвец задвигал корпусом, поворачиваясь туда-сюда, и тупо посмотрел на меня.

Я знал, что это у овощей одно из высших проявлений удовольствия. Собаки машут хвостом, кошки мурлыкают, мужчины фапают, а они вон вращают из стороны в сторону торсом.

– И если с этим мертвым гондоном что-нибудь случится, – напоследок прошипел мент, – ответишь головой.

– А меня, человека, не жалко? От него же воняет!

– А что тебе, паразиту, сделается? Человек он это, везде выживет.

Вот не люблю этих комнатных философов, у которых мысли имеют форму той же комнаты – угловаты, с косыми углами (таджики плохо строили), и таким чувством собственной важности, что им можно мерить температуру Солнца – делений на шкале хватит.

– Говнюк, – прошептал я так тихо, что и сам не услышал. Зато на совести от такого самообмана мигом полегчало.

Полицейский ушел. Я присел на узкую, будто гладильная доска, скамью и принялся промокать куском стерильного бинта, целый рулон которого я подобрал в ныне не существующей Венгеровской больнице, выступившую кровь. Мне приходилось бывать в той поликлинике еще до Зомбикапсиса, она где-то в шестидесяти километрах отсюда. Я с уверенностью могу сказать, что сельский врач – это либо святой подвижник или бездарный троечник. Троечники в той свежее отремонтированной больничке, очень удивились неожиданной агрессии бабулек, которым осточертело торчать в очереди и они кинулись, скаля ставные челюсти, на прием без очереди. Больница стало большим склепом, ее до сих пор не восстановили.

Я и раньше побаивался этих коренных жителей очередей, но когда они превратились в зомбей, то я посочувствую любому своему врагу, если он их нечаянно встретит.

На зомби я не обращал внимания. Буйный не настолько умен, чтобы притвориться овощем, а овощ еще тупей буйного. Максимум на что их хватает это передвигаться стаей или ждать в засаде. Показалось. Или...

– Осёл! Дебил! – ругнулся я, – они же вчера меня чуть не прикончили!

Я молниеносно повернулся к скучающему мертвецу с ожиданием того, что он зарычит и довершит начатое дело: победить его голыми руками нет ни единого шанса. Вчера, когда бешеные, будто начитавшись Маркса, проявили навыки простейшей кооперации, я уже не могу с уверенностью сказать, что живые мертвецы обязательно тупицы. Как я мог об этом позабывать! А еще мертвым сталкером зовусь!

Мертвяк глуповато улыбался, словно увидел голую даму. Затем резко скосил на меня карие глазища:

– Извините, пожалуйста.

Нет, я ожидал чего угодно, то, что он начнет играться со своим посиневшим, без сильного кровотока членом (зомби вообще забавляет эта болтающаяся висюлька, они часто ее себе отрывают, не чувствуя боли), то, что вновь примет вид буйного, но никак не этого степенного, почти светского “Извините, пожалуйста”!

Я, прижимая к бьющемуся сердцу руки, произнес:

– Вот уж хрен. До конца жизни не прощу. Ты кто такой, мать твою?

На всякий случай я нащупал спрятанное под шов на ремне плоское шило. Полезная в хозяйстве вещь: можешь хоть дырки на поясе делать, хоть третий глаз вражине проколоть.

Зомби (или уже нет?) миролюбиво отошел к дальнему углу обезьянника, зашептал, чтобы не услышали наши тюремщики:

– Меня зовут Феликс Викторович. Можно просто Феликс или Феникс...

Нет, все-таки я был не прав, дурацкое человеческое желание сменить себе имя на что-нибудь звучное неистребимо во веки веков. Наверное, это вполне объяснимо. Чтобы стать великой исторической личностью надо обязательно иметь легко запоминающееся, звучное имя: Иосиф Сталин, Бенджамин Франклин, Наполеон Бонапарт.