Российский колокол № 2 (46) 2024
Шрифт:
«Отец был хорош, – подумала Лора, – а потом забыл, что такое живая жизнь, а я, по сути, не делаю ничего сверх того, что уже сделано».
Она сжала кота в руке.
Будет дождь.
Будет потоп.
Пусть кружатся кресты и гробы, пусть ливень сметает на своём пути всё, вымывает из земли мертвецов, сносит трупы домов, трупы деревьев – всё без остатка. Быть может, на месте умершего города получится построить новый. Живой.
Потом.
«Но так было не всегда», – шепнул голосок внутри.
«Ну да, – согласилась Лора, – не всегда».
Обещание светлого будущего, которое не сбылось. На какой-то из развилок мир свернул не туда, отец свернул не туда, весь этот чёртов город свернул не туда.
Латунь в руке почти раскалилась, Лора подняла лицо к небу, и на её губы и веки упали первые тяжёлые капли дождя.
Она, оказывается, не простила отца.
Вот так просто. Не простила за равнодушный взгляд и насупленные генеральские брови, не простила за отсутствие на похоронах матери.
За то, что когда-то он не разрешил забрать Китика.
Лора скривилась. Подумать только. Она не вспоминала кота уйму лет, ей и не нужен был кот, а стоило приехать в Н-ск, как в ней всколыхнулась детская обида.
Дождь набирал силу, Лора ускорила шаг. Она продолжала сжимать латунную фигурку в руке.
Что она будет делать, если и в самом деле случится потоп библейского масштаба? Сколько он будет продолжаться? Отменят ли рейс домой?
Она шагала всё быстрее, глаза смотрели, не видя дороги, а колени… колени будто ощущали тяжесть кошачьего тела, ладонь лежала на кошачьей голове, и…
«Так было не всегда, – снова упрямо шепнул голосок. – Что видишь?»
«Вижу кота. – Лора сжала губы. – Я держу его на коленях и плачу. Я хочу забрать его домой, а отец не разрешает».
«Смотри».
Лора застыла посреди проезжей части, не обращая внимания на струи воды, которые уже колотили её по голове и плечам.
Кот лежит на коленях, но – не на её коленях.
Рука гладит кота по голове – но не её рука.
– Мы пока не можем взять Китика в город, – говорит голос.
И это голос отца.
– У матери аллергия. Но мы что-нибудь придумаем.
Отец говорит:
– Я попрошу за ним приглядеть.
Отец говорит:
– Мы приедем к нему следующим летом.
Отец держит Китика и гладит его между ушами, чешет пальцем по лбу, большим пальцем – маленький кошачий лоб; кот закрывает глаза от удовольствия и тарахтит так громко, что Лоре слышно – слышно с того места, где она сидит, слышно сквозь года с того места, где она застыла посреди улицы.
Дождь набирает силу.
Отец не пришёл на похороны матери. Лора не сказала ему ни слова до окончания школы, не сказала и после окончания, в один день собрала вещи и документы – и исчезла.
Единственный раз, когда Лора вернулась и пришла к отцу на работу, она испугалась генеральских бровей и людей с автоматами и – что? Задавала вопросы? Нет, она обвиняла.
Ушла.
Ушла, чтобы не возвращаться.
Ушла, чтобы судить.
Кто берёт на себя право судить, должен помнить о милосердии.
Лора
до боли сжала фигурку в руке. Ещё немного – и ладонь начнёт сочиться кровью, и кровь смешается с дождевой водой, и это будет последней каплей – буквально, – это станет её заветом с потопом, который смоет Атлантиду, чтобы мир ушёл на дно, чтобы отцовский гроб уплыл в неизвестном направлении, чтобы она была – свободна.Рука отца на кошачьей голове.
Мягкая, нежная рука.
Хватка Лоры ослабла. Она зажмурилась.
«Я так и не знаю, что стало с Китиком, – вдруг подумала она. – Тогда он был котёнком, сейчас ему, должно быть, лет десять?
Я могу его разыскать, – подумала она. – Я поеду в Карповку. Сейчас. Нет, после похорон. Я поеду в Карповку и найду кота. Конечно, он там, и он ждёт меня».
Лора распахнула глаза и рванула с места. Вода хлюпала в туфлях, юбка липла к бёдрам, но Лора ничего не замечала. Дождь успокоился и теперь не лупил, а журчал монотонно, умиротворённо. Вода была тёплой.
Лора слизнула капли с верхней губы и огляделась. Калитка в заборе приоткрылась, и оттуда показался босоногий пацан, промокший до нитки. При виде Лоры он расплылся в счастливой улыбке и показал поднятый вверх большой палец. Сочные сливы, умытые, фиолетовые, болтались прямо возле забора, пацан сорвал одну, засунул в рот и умчал куда-то, не разбирая дороги.
Лора засмеялась.
Луч солнца скользнул по ветви сливового дерева, отразился в луже, пробежал по зелёной крыше, перепрыгнул на здание школы – фасад в строительных лесах, здание собирались готовить к новому учебному году. Из-за поворота, звеня, вдруг выкатил трамвай: маленький, пронзительно-красный. Он проехал мимо Лоры, и она успела заметить на месте вагоновожатой – на месте мамы – фигурку в жёлтой спецовке. Кто-то махнул ей рукой, Лора махнула в ответ.
Пахло зеленью, пахло – оранжево, терпко, горьковато – ноготками и настурциями с чужих участков, солёными огурцами с рынка, вишнёвым вареньем, копчёным дымком из печной трубы, свежей краской, чистой водой.
Лора взглянула на раскрытые ладони. Пусто. Латунная фигурка исчезла.
Лора оглянулась – дорога, лужи. Наверное, выронила.
Она пошла вперёд не оглядываясь.
После похорон вернулись двумя машинами.
Галя, которая не ходила на похороны, взяла на себя хлопоты по дому, и гостей встретил накрытый стол. Кружевные блины, мёд, яблоки, домашний самогон – Галя знала, где Лорин отец хранил запасы, – трофейный фарфор, портрет в чёрной рамке – отец смотрел строго, но в уголке рта притаилась улыбка. Странно, Лора никогда её не замечала, впрочем, нет, она просто забыла.
С такой же улыбкой отец гладил Китика в то лето, когда они не смогли взять его из деревни.
Лорин взгляд скользил по обоям, по рамам картин, по железным каркасам старых кроватей, по коврам на стенах. Она ничего не знала о жизни человека в этом доме. Она вернулась слишком поздно.
Но она вернулась.
От отцовского самогона внутри стало тепло и тихо; Лора слушала рассказы соседей, смеялась и плакала: сначала украдкой, потом не таясь.
Кто-то – уже не Галя – гладил её по плечам, обнимал.