Российский колокол № 3 (45) 2024

С тех пор вся моя жизнь стала состоять из пунктиров и просветов – встреч и расставаний. Где только мы не встречались! И каждый раз всё было совершенно не так, как я себе придумывала и воображала. Платон был непредсказуем. Мы ходили в горы, и он вырезал из сухих веток фигурки и читал мне стихи своего друга, безвестного гения. Мы собирали землянику в дремучем тёмном лесу, который начинался прямо за околицей деревни. Он учил меня есть её с парным молоком – корову держала его тётя, и она достойна отдельного рассказа. Мы ехали на море, и он два часа рвал мидии, а потом сжёг напрочь весь свой улов, хотя уверял, что умеет их жарить на костре.

Зимой он посадил меня на спину и по колено в снегу совершил переход через заснеженное поле замёрзшего водохранилища, чтобы на том берегу разжечь костёр с одной спички. Снег оплавлялся неровным кругом и шипел, а он снял очки, чтобы протереть стёкла, и взгляд его сделался непривычно трогательным, почти детским.

– А не хочешь ли ты вырастить со мной самое могучее в мире Дерево игры? У нас не будет мёртвых веток – только живые! Отвечаю. И никакой зубрёжки!

В свадебное путешествие мы поехали к нему в МГУ, жили в Главном здании, днём гуляли по Москве и всё время попадали под ливень – каждый раз думали, что уж сегодня его не будет, а он был. Но зонт так и не купили. А ночью ходили в лабораторию, там Платон вёл какой-то непрерывный круглосуточный эксперимент для диссертации, сыпал непонятными формулами, спорил с коллегами. Когда я засыпала на его плече, шум ночных машин казался рокотом далёкого моря. Его голос убаюкивал. Он рассказывал мне сказки, которые я пыталась утром записывать, но не могла – они улетучивались с рассветом, как любые тревоги ночи.

Однажды я встретила папу на улице – случайно. Живём в одном городе, а никогда не виделись – ни разу за десять лет. Я уже окончила университет и была беременна нашей первой с Платоном дочкой. Папа сказал:

– Можешь поздравить! У меня родился сын! Я стал папой! – и улыбнулся одной из своих самых щедрых улыбок.

Я безмятежно улыбнулась ему в ответ:

– У тебя есть шанс стать ещё и настоящим дедом!

Папа впервые в жизни посмотрел на меня внимательно и заинтересованно:

– Ты беременна? Ты замужем? Когда?

Через пять лет папин сын и моя дочь сидели за старыми папиными шахматами у нас дома. Дочка выигрывала.

Бездонная бочка

– Эй, мать, иди принимай бочку!

Петро прогрохотал по двору и поставил большую гулкую жестяную бочку к стене дома. На порог вышла, вытирая руки рушником, полная седеющая женщина. Марийка осмотрела бочку со всех сторон и одобрительно кивнула:

– Ото ж! Оттащи её в огород, поставь рядом с теплицей – буду огурцы поливать отстоянной водой.

– И придумала же…

– Не придумала! Говорю тебе – мучнистой росы в этом году у меня не будет. Огурцы не любят воду из-под крана! Зинаида в прошлом лете так делала, ни один огурчик не пропал!

– Поглядим…

Петро работал на шахте всю жизнь. Терриконы и тоннели – вот его ландшафт и пейзаж. Утром жена собирала ему тормозок: четвертинку хлеба, луковицу, крутое яйцо и кусок сала. Тратить время и силы на выход из забоя, чтобы пообедать в столовой, у шахтёров не принято. То ли дело присесть на отвал породы и закусить своим домашним. Главное – чтоб крысы твой тормозок не оприходовали до обеда. Но тут уж у каждого свои приёмы, как защититься от грызунов.

Петро не был героем или энтузиастом, не стремился к рекордам, он просто рубил и рубил породу спокойно и упорно, изо дня в день. И неожиданно перевыполнил норму без малого в два раза. Чуть не получил от своих орден Сутулова – мужики вырезают его из старого рештака и крепят на спину. Но никто не решился на эту шутку, уж больно силён был Петро, несмотря на свой возраст. Когда кто-то из молодняка заикнулся было об этом, старик посмотрел на него тяжёлым взглядом, сплюнул и выдохнул:

– Понабирали пингвинов в шахту. У меня, нах, прогулов больше, чем у тебя стажа.

Полученную премию он отметил так же, как и каждую получку: пил молча и много, а потом встал и на ровных ногах дошёл до дома, упал на койку и тут же отключился на ночь и весь следующий день. Марийка смирилась с таким ежемесячным ритуалом и давно уже не скандалила, тем более что Петро никогда не пропивал больше четверти всех денег, а получал прилично.

– От же бездонная бочка! – приговаривала она, снимая с бесчувственного мужа сапоги и штаны.

Старшая дочь давно не жила с родителями да и вообще уехала с мужем после окончания медуниверситета. Любочке было три годика, когда Таня привезла её к бабушке и дедушке и оставила на целый месяц. Девочка оказалась смешливой и понятливой – никогда не лезла без толку под руку, но зато сразу приходила со старым стетоскопом и целым набором пластиковых шприцев, чтобы «обследовать деду», когда он ложился вечером на диван в большой комнате. Она внимательно слушала ему грудь, качала головой и серьёзно говорила:

– Хрипы в лёгких! Но вы не расстраивайтесь. Сейчас сделаем вам укольчик – и будете как новенький! – и доставала самый большой шприц со стёртыми мерными делениями на боку, набирала в него воду из пузырька, прицеливалась в потолок и выпускала воздух со струйкой жидкости. В чудодейственную силу горчичников девочка не верила.

– Понимаете, пользы от них нет. Но и вреда – тоже. Если только у вас нет аллергии. Так что, если настаиваете, я могу поставить.

– Такая разумная! – восхищённо рассказывал дед своим товарищам, когда они добирались на бабе лене на-гора. – И в кого такая? Марийка-то у меня простая.

– А Танька? Танька, вишь, учёная у тебя, врач!

– Да, Танька – сурьёзная баба.

Однажды Любочка заболела: рвота, понос, температура под сорок. За день она сдулась, как воздушный шарик, – из пышечки превратилась в белёсую тряпочку. Весь день в забое дед не находил себе места, а вечером – едва успел помыться и переодеться – бегом домой. Любочка была ещё слаба, но уже обрадовалась деду, обняла его за шею и прошептала:

– Сегодня ты будешь меня лечить.

Петро достал из кармана припасённый стетоскоп и приладил его к ушам. Руки подрагивали от напряжения, когда он аккуратно касался холодным металлом разгорячённого тельца.

– Ну как? Хрипы есть? Жёсткое дыхание? – Голосок у девочки был слабенький, еле слышный.

Дед сосредоточенно помотал головой.

– Всё в норме, – твёрдо сказал он. И внучка выздоровела.

По утрам в свой выходной дед любил набрать Любочке ковшик клубники или малины на огороде и смотреть, как она жмурится от удовольствия, сжимая во рту красную сочную ягоду:

– Вку-усно! А ты хочешь? – и протягивает ковшик.

– Не, не люблю я. Баловство одно. И молоком запивай! Это самое оно, – советовал дед.

Внучка улыбалась и послушно отпивала глоточек парного молока. Щёчки у неё розовели.

– Размяк батя с Любкой-то, – говорил Серёга матери, осторожно посмеиваясь.

– Ото ж, размяк. А чего не размякнуть? – соглашалась Марийка, раскатывая тесто на пельмени.

– С нами, небось, не возился. Меня-то, знай, порол только.

– И мало порол, – вскидывалась мать. – Ишь! Не зубоскаль тут. Положь булку-то, нечего кусочничать! Сейчас обедать будем.

И гнала его из кухни, как ту назойливую муху.