Российский колокол № 3 (45) 2024

– А вы, Натан? – Эль обернулась к спрятавшемуся в уголке программисту.

– Ой. – Мужчина смутился. – Я лучше дома. У меня слишком интимное место. А вы не хотите одеться?

Пришёл черёд Эль краснеть.

– Конечно!

– Спасибо вам! Если б не стрим, то Ной нас уничтожил бы.

– Это вам спасибо, чудесное приложение!

– Это моя работа, – скромно потупился Уайт. – Пора вызывать такси.

Эль и Филипп проводили нового знакомого и остались в студии.

– Представляешь, – девушка удивлённо смотрела на фотографа, – с этим хвостом я совсем забыла о благотворительном вечере!

– Не переживай, красотка. Думаю, о нём никто и не вспомнил.

Натан Уайт вытянул длинные ноги в салоне такси и откинулся на сиденье. Он был очень доволен собой. Засветился экран ручного зеркальца:

– Как всё прошло, дорогой?

Он хмыкнул:

– Как будто ты не контролировала каждый шаг!

Девушка на изображении, такая же худая и черноволосая, улыбнулась:

– Ты же знаешь, я всегда с тобой.

– Знаю, Нат. Для этого я тебя и создал. Твой совет сработал великолепно. Действительно, стоило посеять панику, как приложение набрало популярность. Старина Ной оказался убедителен.

– Были моменты, когда ты чуть не прокололся. Нам стоит отработать риторику. Фразы, манера речи, более искушённая личность тебя раскусила бы в два счёта. Хорошо, что Эль Деверо – дурочка.

– Ты ведь такую и искала. Она идеально влилась в концепцию: мало мозгов – много подписчиков. Пока твоя стратегия «Апокалипсис» действует. Опция «Болезнь» себя показала блестяще. Что запустим следующим?

– «Болезнь» и «Смерть», мы соединили оба мотива, – поправило изображение. – Может, «Войну»?

– Я всегда знал, что будущее за искусственным интеллектом, – благодушно подтвердил Натан Уайт.

– И за грамотной рекламной кампанией, – согласилась девушка.

Юлия Комарова

Дерево игры

Небо смотрит на меня исподлобья – проглядывает красным испитым глазом солнца сквозь низкую тёмно-синюю тучу. Считается, что закат везде хорош, на море особенно. Краски сгущаются, как будто завершение дня должно поставить жирную точку, вынести окончательный приговор. И каков он был, мой день?

Платон не пришёл. Обещал встретить меня на станции и не встретил. Я предвкушала, как это будет. Глупо воображать, придумывать и домысливать. У меня никогда не получалось. Всегда в жизни всё по-другому. Это вам не шахматы.

Я специально приехала, чтобы с ним встретиться на Финском заливе. И вот – закат, солнце, небо. Серая стылая вода. Море и правда свинцовое. Небо мрачное, и никакого желания окунуться или тем более проплыть. А я стою на берегу, как в детстве, той серой холодной зимой, когда папа ушёл и море впервые на моей памяти замёрзло у берега. Ничего у меня не вышло. Никогда ничего не выходит.

Наш с Платоном едва зародившийся особенный собственный мир оказался таким же недолговечным, как шахматная партия: фигуры сметены с доски, уложены в коробку. Он не пришёл. Солнце село где-то глубоко внутри тучи. Небо с морем слились в один мрачный, одинаково скучный цвет…

Но нет! Тучи раздвинулись. Неожиданное солнце выплеснуло самый последний тёплый и ласковый луч прямо на вытянутую фигуру Платона, бегущего на фоне аристократических розовых стройных сосен по розовому же песку. Он машет мне и что-то кричит.

Классная картинка. Я на автомате достаю камеру: надо это снять, очень красиво. Такой обалденный свет! Тут бы другой объектив, да ладно. Так, поймала изображение. Картинка скачет и плывёт. Да что такое? Руки дрожат… Ну всё, хватит. И я просто опускаюсь на этот чужой холодный песок.

Когда я впервые его увидела, Платон сидел спиной к окну – в сумерках лица было не разглядеть. Зато я услышала его голос, низкий, мягкий, спокойный. Я даже не поняла слов, просто внутри стало тепло и вязко. Я села и весь вечер слушала. Я могла бы и всю ночь, но он ушёл. А я не взяла телефон, дурочка. И что было делать?

Я пошла в Русский музей. Папа говорил: «В любой непонятной ситуации надо просто посмотреть на что-то красивое, и станет легче». Я всегда зависаю у Куинджи: вот как он умудрился так нарисовать эту лунную ночь, что тебя затягивает, поглощает пространство, гипнотизирует луна? Почти такой же эффект в фильме «Меланхолия», когда героиня там ночью загорает. Я бы хотела так нарисовать – в детстве мечтала стать художником. А стала фотографом.

Там мы с Платоном и встретились. Стояли рядом какое-то время, а потом увидели друг друга и рассмеялись. Обрадовались. Сразу показалось, что мы знакомы сто лет – всю жизнь. Он был очень высокий и светлый, прямая противоположность папе, невысокому, чернокудрому и бородатому. Папа был похож на итальянского актёра или певца. Платон в своих смешных очках, с нечёсаными всклоченными волосами – на безумного учёного. И он не любил шахмат. Это было первое, что я у него спросила, когда мы вышли из музея. Платон закурил очередную сигарету и удивлённо посмотрел на меня, щурясь от дыма.

– Знаешь, я не играю, как-то не в кайф. В детстве ещё ничего. Лет в тринадцать клёво было. Помню, играл, мог заглянуть на несколько ходов вперёд. А потом садишься за доску, а у них – дебют, гамбит. Ну не знаю – какой смысл всё время разыгрывать одни и те же партии? Выигрывает тот, кто вызубрил больше вариантов.

– Ну нет, ты не понимаешь! Шахматы – это психология. И даже с элементами манипуляции. Не смейся. Я серьёзно. Это такое мощное лобовое столкновение двух личностей! Нужно видеть противника насквозь, прочитать его мысли, угадать его ход. И не переоценить противника, хотя плохо и недооценить. И главное – ты должен быть уверен в себе, ты должен верить, что найдёшь верное решение. А для этого надо прочувствовать соперника, залезть ему в голову! И только после этого можно делать свой ход. Например, я зашла на детский мат, ты понял мой замысел и защитился; а если я отвлекла тебя гамбитом и перешла к детскому мату не третьим, а седьмым ходом? То есть, запомнив мой манёвр как детский мат, ты не допустишь мысли о нём даже после десятого хода. А после двадцать пятого? Это не зубрёжка, это чтение игры! – Я разволновалась и говорила много, и понимала, что он не ожидал такого разговора.

– Ого! – выдохнул он дым. – Так ты профи?

– Ну, как сказать. Скорее нет. Сейчас мало играю. Я ещё в детстве стала перворазрядницей. Подтвердила разряд в борьбе со взрослыми шахматистами. При этом редкий дебютный вариант я знала хотя бы на семь-восемь ходов. Хотя я иногда сейчас встречаю игроков, которые знают дебютных вариантов намного больше, чем я, но играют слабее. Значит, дело в чём-то другом, а не в простой зубрёжке.

Платон молча затянулся и задержал дыхание. А я зачем-то добавила:

– Играть можно в любом возрасте, но понять шахматы – это совершенно другое. Даже поражение может тогда принести радость. Главное – почувствовать игру, войти внутрь.

Он внимательно смотрел на меня, выпуская дым в сторону, и ничего не говорил. Но меня уже понесло:

– Я тут поняла одну вещь. Про дерево игры. Хочешь, расскажу? Суть вот в чём. Знаешь ведь Роберта Фишера? Мой кумир. Он практически до чемпионства признавал только открытые дебюты, то есть то, что впитал с детства. И дерево, выращенное с поля «е-четыре», он знал в совершенстве, он мог любого запросто затянуть на сухую ветку и опустить на землю. Что такое дерево игры? Это последовательность ходов, в которой ты знаешь все входы и выходы, все сухие и живые ветви партии. Сильный шахматист может вырастить достаточно деревьев. Какие-то ветви игры ты можешь изучить лучше и оживить или засушить их. Я не чемпион и не гроссмейстер, но своё шахматное дерево вырастила и вот уже много лет поддерживаю его. Это дебютная система, позволяющая переигрывать даже самые сильные шахматные программы. Чтобы вырастить такое дерево, нужно долго вести игру в одном направлении, запоминая все живые и мёртвые ответвления.