Роза Марена

— Нет, — качнула головой Консуэла. — Вспомните Джексона Поллока. Его вещи полны не красоты, а энергии. Или Диана Арбус — как насчет нее?

— А кто это? — спросила Синтия.

— Фотограф. Стала знаменитой, снимая разных там женщин с бородой и курящих карликов.

— О-о. — Синтия задумалась, и неожиданно ее лицо осветилось воспоминанием. — Я видела такой фотоснимок однажды, когда разносила коктейль на одном приеме. Это было в художественной галерее, на выставке Эпплторпа — Роберта Эпплторпа, — и знаете, что было на этой картине? Один парень заглатывал конец другого! Серьезно! И это все не понарошку, как в каком-нибудь рисованном журнальчике. Я хочу сказать, тот парень увлекался фотографией, он где-то работал и снимал в свободное время. Вы не поверите, сколько может заработать парень старой ручкой от щетки в своем…

— Мэпплторп, — сухо бросила Анна.

— М-мм?

— Не Эпплторп, а Мэпплторп.

— А-а, да, кажется, так его зовут.

— Звали.

— Вот как? — спросила Синтия. — А что с ним стряслось?

— СПИД. — Анна все еще смотрела на картину Рози и отвечала рассеянно. — Кое-где эта болезнь известна как зараза от ручки щетки.

— Ты говорила, что видела картину вроде той, что у Рози, раньше, — буркнула Джерт. — Где это было, малявка? В той же галерее?

— Нет. — Болтая про Мэпплторпа, Синтия лишь притворялась заинтересованной. Теперь щечки ее порозовели, и уголки рта раздвинулись в слабой улыбке. — Знаете, она была совсем не такая, но…

— Давай говори, — подстегнула ее Рози.

— Ну, мой отец был методистским министрантом там, в Бейкерсфилде, — сказала Синтия. — Мы жили в доме священника, и в маленьком зале для собраний внизу висели такие старые картины. На некоторых были президенты, на других — цветы, а еще — собаки. Но эти все не в счет. Их вешали просто так, чтобы стены не выглядели голыми.

Рози кивнула, вспомнив картины, стоявшие рядом с ее картиной на пыльных полках комиссионного магазина, — гондолы в Венеции, фрукты в вазе, собаки и лисы. Их вешали, просто чтобы стены не выглядели такими пустыми, как… рты без языков.

— Но там была одна… она называлась… — Синтия сморщилась, пытаясь вспомнить. — По-моему, она называлась «Де Сото смотрит на запад». На картине был изображен этот путешественник в жестяных портках и шляпе, смахивающей на кастрюлю… Он стоял на вершине утеса, а вокруг — все эти индейцы. И он глазел через мили и мили лесов на большую-пребольшую реку. Миссисипи, наверное. Но, понимаете… дело в том…

Она неуверенно взглянула на подруг. Щеки у нее порозовели еще больше, а улыбка пропала. Пухлая белая повязка на ее ухе казалась очень к месту, вроде какого-то странного украшения, которое ей прикрепили к одной стороне головы. Рози вдруг удивилась — уже в который раз с тех пор как пришла в «Д и С», — почему кругом столько недобрых мужчин? Что в них за дефект? Может, когда их делали, забыли что-то злокачественное вынуть или сдуру встроили в них что-то, как бракованную микросхему в компьютер?

— Продолжай, Синтия, — сказала Анна. — Мы не будем смеяться. Ведь правда не будем?

Женщины согласно закивали головами.

Синтия убрала руки за спину, как маленькая девочка, вызванная отвечать перед всем классом.

— Ну, — заговорила она тихо и неуверенно, — было похоже, что река как будто течет, вот эта штуковина меня и поразила. Картина висела в комнате, где по четвергам вечерами мой отец вел библейские занятия, а я заходила туда и порой просиживала перед картиной битый час, а то и больше. Глядела на нее, словно в телевизор. Я смотрела, как река течет, или… ждала, что вот сейчас она потечет, — сейчас я уже не могу вспомнить точно. Ведь мне тогда было всего девять или десять. Но я помню точно, что я думала: если она течет, то рано или поздно проплывет пароход, плот или лодка, и тогда я наверняка узнаю, что это река. Но вот однажды я вхожу, а картина исчезла. Тю-тю. Я думаю, моя мать как-то заглянула туда, увидела, что я молча сижу перед ней, ну, понимаете, и…

— Она забеспокоилась, как бы ты не свихнулась, и убрала ее, — подсказала Робин.

— Да, наверное, выкинула ее, — кивнула Синтия. — Я тогда была ребенком. Но твоя картина напомнила мне это, Рози.

Пам уставилась на картину.

— Ага, — сказала она. — Так оно и есть. Я прямо вижу, как эта женщина дышит.

Они рассмеялись, и Рози смеялась вместе со всеми.

— Нет, я не о том, — сказала Синтия. — Она выглядит немножко старомодной, понимаете… как картинка в классной комнате… и она бледная. Кроме туч и ее платья, все цвета — тусклые. На той моей картине с Де Сото тоже все было тусклое, кроме реки. Река была такая яркая, прямо серебряная. Она явно выделялась на общем фоне.

Джерт повернулась к Рози.

— Расскажи нам о своей работе. Я слышала, как ты говорила, что нашла работу.

— Расскажи нам все, — добавила Пам.

— Да, — кивнула Анна. — Расскажи нам все, а потом я попрошу тебя заглянуть на пару минут в мой кабинет.

— Это не… Не то ли, чего я ждала?

Анна улыбнулась.

— По правде говоря, думаю, да.

8

— Это чудесная комната, одна из лучших у нас, и я надеюсь, ты будешь так же довольна, как и я, — сказала Анна. На углу ее стола лежала стопка листков с объявлением о предстоящем «Летнем пикнике с концертом», устраиваемом «Дочерьми и Сестрами». Мероприятие имело отчасти целью сбор благотворительных средств, а также поддержку связей с общественностью, и, конечно, просто небольшой праздник. Анна взяла один из листочков, перевернула его и быстро набросала план: — Кухонька — здесь, вот тут откидывающаяся кровать, а тут — свободное пространство. Вот это ванная комната. Там едва повернешься, и, чтобы сесть на унитаз, тебе придется ставить ноги чуть ли не в душевой отсек, но зато она твоя.

— Да, — пробормотала, млея от счастья, Рози. — Моя. — Ее охватило чувство, которое она не испытывала уже несколько недель, — будто все это волшебный сон и в любой момент она может проснуться опять рядом с Норманом.

— Вид из окна приятный — это, конечно, не набережная с видом на озеро, но Брайант-парк очень мил, особенно летом. Второй этаж. Соседи слегка перегрызлись между собой в восьмидесятых, но теперь все улеглось.

— Ты как будто сама там жила, — вырвалось у Рози.

Анна пожала плечами — изящное, элегантное движение — и нарисовала холл перед комнатой и лестничный пролет. Она делала набросок без всяких лишних линий, как настоящий чертежник. Потом, не поднимая глаз, сказала:

— Мне много раз приходилось бывать там, но ты, конечно, не это имела в виду, верно?

— Да.

— Частичка меня уходит с каждой женщиной, когда та покидает нас. Наверное, это звучит выспренно, но мне как-то все равно. Это правда, и это — единственное, что в самом деле имеет для меня значение. Итак, что скажешь?

Рози, поддавшись импульсу, обняла ее и мгновенно пожалела об этом, когда почувствовала, как напряглась Анна. «Мне не следовало этого делать, — подумала она и сразу отпустила ее. — Я же знала, что она не может нарушить дистанцию».

Она действительно знала. Анна Стивенсон добра — в этом Рози ничуть не сомневалась, — может, даже святой добротой, но присутствовала в ней эта странная чопорность. Анна не любила, когда люди вторгались в ее пространство. Особенно она не любила, когда до нее дотрагивались.

— Прости меня, — сказала Рози отстраняясь.

— Ладно, оставим это, — резко бросила Анна, скрывая волнение. — Так как тебе комната?

— Она мне очень нравится, — сказала Рози.

Анна улыбнулась, и трещинка, возникшая между ними, исчезла. Она нарисовала крестик на стене комнаты, рядом с маленьким прямоугольничком, изображавшим единственное окошко.