Роза Марена

Вся дрожа и не в состоянии сдержать слезы — отчасти потому, что эти обрывки ее старой израненной жизни вызывают у нее такую грусть, а отчасти из-за страха, что ее новая жизнь в опасности, — она роет ямку в земле, близ корневища рухнувшего дерева. Когда та достигает глубины дюймов в пять, Рози кладет рядом с ней сверток и разворачивает его. Зернышко все еще там, в золотом кружочке кольца ее первого мужа.

Она кладет зернышко в ямку (а семя сохранило свои чары — как только она прикасается к нему, ее пальцы мгновенно немеют), а потом, как бы защищая его, укладывает вокруг него кольцо.

— Пожалуйста, — произносит она, сама не зная, молится ли она, и если да, то к кому обращена эта молитва. Как бы там ни было, она получает ответ. Раздается короткий резкий лай. В нем нет ни жалости, ни сострадания, ни участия. Он раздраженный. Не бодайся со мной, предупреждает он.

Рози поднимает взгляд и видит лисицу, неподвижно стоящую на противоположной стороне лужайки и смотрящую на нее. Ее шерсть вздыблена. Глаза ее горят как угли на фоне тусклого серого неба.

— Пожалуйста, — снова произносит Рози тихим, дрожащим голосом. — Пожалуйста, помоги побороть во мне Нормана. Пожалуйста… помоги мне сдерживать мой темперамент и помнить о дереве.

Не слышно ничего, что она могла бы принять за ответ, нет даже раздраженного лая. Лисица неподвижно и молча стоит на краю лужайки. Она высунула язык и тяжело дышит. Рози кажется, будто она ухмыляется. Рози еще раз опускает взгляд на кольцо и зернышко внутри него и засыпает его рыхлой влажной землей.

«За мою хозяйку, — думает она, — за мою госпожу и за маленькую девчушку, что живет в долине, внизу. За Рози тоже».

Она осторожно пятится к краю лужайки, к началу тропинки, которая приведет ее обратно на берег озера. Когда она вступает на тропинку, лисица быстро трусит в свое убежище, обнюхивает место, где Рози схоронила кольцо и зернышко, и ложится там. Лисица все еще тяжело дышит и ухмыляется (теперь Рози уверена, что это ухмылка). Она по-прежнему пристально смотрит на Рози своими черными глазами. «Лисят больше нет, — говорят эти глаза, — и пса, от которого они родились, тоже. Но я, Рози… Я жива. И я отплачу».

Рози пытается отыскать признаки безумия или здравого рассудка в этих глазах… Она видит и то и другое.

Потом лисица утыкает красивую морду в свой прекрасный мех, закрывает глаза и, кажется, засыпает.

— Пожалуйста, — шепчет Рози в последний раз, а потом уходит. И когда она едет по прибрежному шоссе, возвращаясь к тому, что, как она надеется, теперь есть и останется ее жизнью, она выбрасывает последний предмет из своей старой жизни — египетскую сумочку — в воду озера.

12

Приступы ярости прекратились.

Малышке Памеле еще далеко до взрослой, но она уже достаточно подросла, чтобы иметь собственных друзей, отрастить яблочки грудей и знать, что такое месячные. Она достаточно взрослая, чтобы спорить с матерью об одежде и вечерах дома, и вечерах вне дома, и о том, что она собирается делать, не спрашивая разрешения, и с кем будет встречаться, и как часто. Сезон созревания Пам еще впереди, но Рози знает, что это на подходе. Тем не менее она относится к этому уравновешенно, поскольку ее приступы ярости миновали.

Волосы у Билла поседели и начали редеть.

У Рози они по-прежнему каштановые. Она носит их распущенными по плечам. Иногда закалывает сверху, но никогда не заплетает косу.

Прошли годы, с тех пор как они устраивали первый пикник на берегу озера близ упавшего дерева. Билл, казалось, забыл про него, когда продал свой «харлей». А продал он его после того как сказал: «Реакция у меня стала замедленная, Рози. Когда ради удовольствий приходится рисковать, значит, настало время отказаться от них». Она не спорит, но ей кажется, что вместе со своим мотоциклом Билл продал добрую толику прекрасных воспоминаний, и это печалит ее. Словно значительная часть его молодости хранилась в седельных сумках «харлея», и он забыл проверить их и опорожнить перед тем, как симпатичный молодой человек из Эванстона укатил на его мотоцикле.

Они больше не устраивают на берегу озера пикников, но раз в году, всегда весной, Рози отправляется туда одна. Она наблюдает, как поначалу слабый росток начинает крепнуть, расти и куститься, как он превращается в молодое, стройное деревце. Она следит, как на лужайке, где теперь уже не резвятся никакие лисята, год от года это деревце становится все крепче, гуще и выше. Она долго молча сидит перед ним со сложенными на коленях руками. Она не совершает здесь религиозного ритуала и не молится, но она ощущает необходимость своих посещений этого места, испытывает что-то вроде чувства выполненного долга и подтверждения верности какому-то негласному договору. И именно это помогает ей удержаться от того, чтобы причинить кому-то боль — Биллу, Памми, Роде, Кэрту (о Робе Леффертсе она лишь по-доброму вспоминает: в год, когда Памми исполнилось пять, он скончался от инфаркта). Значит, все на свете было не зря.

Как быстро растет и крепнет это дерево! Его молодые, крепкие ветви уже плотно одеваются узкими темно-зелеными листьями, а в последние два года весной на нем уже появлялись первые розмариновые цветы. Скоро оно даст плоды. Правда, если кто-то случайно забредет на эту поляну и съест такой плод, он скорее всего умрет. Время от времени ее тревожит эта мысль, но пока она не замечает признаков того, что здесь побывал кто-то, кроме нее. А пока ей легко приходить сюда, складывать свои чистые, без пятен ярости, руки на коленях и смотреть на это дерево, розмариновое цветение которого скоро даст сладостно замораживающие плоды смерти.

Иногда, сидя перед этим деревом, она напевает. «Я действительно Рози, — поет она, — и я Рози Настоящая… вы уж мне поверьте… Я та еще штучка…»

Конечно, для всех, кроме тех людей, которые многое значат в ее жизни, она вовсе не «та еще штучка», но поскольку они — единственные, до кого ей по-настоящему есть дело, это нормально. По всем счетам уплачено. Она добралась до тихой гавани. В такие весенние утренние часы у озера, сидя, поджав под себя ноги, на лесной лужайке, которая за все эти годы почти не изменилась (в этом смысле она очень похожа на картину, которую можно отыскать в старой антикварной лавке или комиссионном магазине), она порой испытывает такое чувство благодарности, что ей кажется, ее сердце не выдержит. Эта благодарность и заставляет ее петь. Она должна петь. Другого способа отблагодарить тех, кто ушел, у нее нет.

Иногда лисица, теперь уже старая, — годы, когда она могла рожать, давно позади, ее чудный мех пестрит сединой, — выходит из кустарника, застывает и, кажется, прислушивается к пению Рози. Пока она стоит там, Рози не может прочитать в ее черных глазах никакой определенной мысли, но невозможно ошибиться и принять за что-то иное мудрость и тайну, скрывающиеся в них.

10 июня 1993 г. — 17 ноября 1994 г.