Роза Марена

«Я думала, кровь уже перестала течь из носа, — мысленно говорила она себе. — Я была уверена, что перестала».

Он редко бил ее по лицу — соблюдал осторожность. По лицу бьют пьянчуг, которых он арестовывал сотнями за свою службу сначала патрульным полицейским, а потом детективом городской полиции. Если ты бьешь свою жену по лицу слишком часто, то очень скоро истории насчет того, что она упала с лестницы, или врезалась в дверь ванной комнаты в темноте, или наступила на грабли на заднем дворике, перестают действовать. Люди понимают. Люди болтают. И рано или поздно ты попадаешь в беду, даже если женщина держит свой рот на замке, поскольку давно миновали деньки, когда власти или треклятая общественность не совали бы свой нос в чужие дела.

Правда, его характер все это не принимал в расчет. Характер у него был скверный, очень скверный, и порой он срывался. Так случилось и прошлой ночью, когда она принесла ему второй стакан чаю со льдом и нечаянно капнула на его руку. Взмах руки, и из ее носа хлынуло, как из прорванной водопроводной трубы, прежде чем он сообразил, что делает. Она увидела выражение отвращения на его лице, когда кровь залила ей рот и подбородок, которое затем сменилось тревогой: что, если у нее действительно сломан нос? Это означало бы еще одну поездку в больницу. На мгновение ей показалось, что грядет очередное настоящее избиение, одно из тех, после которых она корчится в углу, задыхаясь, плача и пытаясь сделать вдох, чтобы ее вырвало. В передник. Всегда в передник. В этом доме нужно все делать быстро и беспрекословно — если не хочешь, разумеется, чтобы тебе свернули шею… Такие вот дела.

Он испугался возможных неприятностей, принес ей тазик со льдом и отвел в комнату, где она улеглась на диван, прижав пакетик со льдом к переносице, между слезящимися глазами. Вот куда надо его класть, сказал он ей, если хочешь быстро остановить кровь и избежать опухоли. Разумеется, в этом деле он профессионал, и не опухоль сама по себе его беспокоила. Завтра ей идти на рынок, а распухший нос не прикроешь, как подбитый глаз, парой темных очков.

Он отправился доедать ужин — поджаренную молодую картошку с зеленью.

Опухоли почти не осталось, как свидетельствовал об этом взгляд в зеркало, брошенный сегодня утром (перед уходом на работу он тщательно осмотрел ее и удовлетворенно кивнул, прежде чем выпить чашку кофе), а кровотечение прекратилось после пятнадцати минут лежания с ледяным компрессом. Но где-то посреди ночи, пока она спала, одна предательская капелька крови выкатилась из носа и оставила это пятно, означавшее, что ей придется перестилать постель целиком, превозмогая боль в пояснице. Спина у нее в эти дни болела постоянно. Даже осторожные наклоны и повороты вызывали боль. Ее поясница была одной из его излюбленных мишеней. В отличие от того, что он называл «мордобоем», бить кое-кого по пояснице безопасно… только если этот кое-кто знает, как держать язык за зубами. Норман обрабатывал ее почки четырнадцать лет, и следы крови, которые она все чаще замечала в своей моче, уже больше не удивляли и даже не тревожили ее. Это, решила она, просто еще одна неприятная составная часть брака, вот и все, и вполне возможно, что у миллионов женщин дела обстоят еще хуже. И тысячи из них живут в этом же городе. Так, во всяком случае, она всегда считала — до сих пор.

Она глядела на пятнышко крови, испытывая чувство досады, пульсирующее у нее в голове, и ощущая покалывание каких-то иголочек, которое обычно бывает после пробуждения.

С ее стороны кровати стояло небольшое кресло-качалка, которое она мысленно называла про себя Стулом Винни-Пуха. Сейчас она попятилась к нему, не отрывая глаз от пятнышка крови на белой простыне, и уселась в него. Она просидела на Стуле Пуха минут пять и, вздрогнув, вскочила. В комнате зазвучал голос, и она не сразу поняла, что голос — ее собственный.

— Если так будет продолжаться, то скоро он убьет меня, — сказала она, обращаясь к этому кровавому пятнышку — частичке ее самой, которая вытекла из ее носа и умерла на простыне.

Ответ на этот вопрос отпечатался в ее сознании, и он был намного страшнее, чем вероятность смерти, которую она высказала вслух:

— Разве что ему не позволить. Ты подумала об этом? Нельзя ему позволить!

3

Она об этом не думала. Мысль о том, что в один далеко не прекрасный день он врежет ей слишком сильно или по неудачному месту, часто приходила ей в голову (хотя до сих пор она никогда не высказывала ее вслух даже самой себе). Но никогда она не думала о том, что может этому сопротивляться…

Ее душа растревожилась, а тело напряглось. Обычно на Стуле Пуха она только сидела неподвижно со сложенными на коленях руками, глядя через кровать и дверь в ванную комнату на собственное отражение в зеркале, но в этот день она начала раскачиваться, наклоняя кресло вперед и назад резкими движениями. Она должна была покачаться. И ей захотелось взглянуть повнимательнее на свое отражение, хотя нос ее не так уж и беспокоил.

Подойди сюда, родная, я хочу поговорить с тобой по душам.

И так — четырнадцать лет. Сто шестьдесят восемь месяцев с того раза, как он дернул ее за волосы и укусил в плечо за то, что она, по его мнению, слишком сильно хлопнула дверью в спальне примерно через месяц после их свадьбы. Выкидыш. Поврежденное легкое. Страшная вещь, которую он сделал своей теннисной ракеткой. Старые следы на тех частях тела, которые прикрывала одежда. В основном следы от укусов. Норман часто кусался. Поначалу она пыталась убеждать себя, что это любовные укусы. Странно представить, что когда-то она была такой молоденькой и наивной, но, похоже, эти укусы не содержали даже привкуса любви.

Подойди сюда — я хочу поговорить с тобой по душам.

Неожиданно она сумела определить это напряжение, охватившее теперь все ее тело. Она испытывала ненависть, ярость, и за пониманием этого пришло удивление.

Уходи отсюда, неожиданно сформулировала ее подкорка. Уходи отсюда прямо сейчас, сию же минуту. Даже не трать время на то, чтобы причесаться. Просто уходи.

— Это невозможно, — сказала она, раскачиваясь на Стуле Пуха все быстрее и быстрее. Пятнышко крови на простыне жгло ей глаза. С кресла-качалки оно выглядело как точка под восклицательным знаком. Не хватало лишь вертикальной линии. — Это невозможно, куда мне идти?

«Куда угодно, где его нет, — вновь прозвучал немой голос из подкорки. — Но ты должна сделать это прямо сейчас. Прежде чем…»

Прежде чем — что?

Это было несложно додумать. Прежде чем покорность не закует ее снова в свои кандалы.

Частью своего сознания — обжитой, запуганной частью — она неожиданно поняла, что серьезно обдумывает эту мысль, и отозвалась боязливым протестом. Бросить дом, в котором ты прожила четырнадцать лет? Дом, где все, что тебе нужно, всегда под рукой? Мужа, который хоть и немного вспыльчив и скор на рукоприкладство, но всегда хорошо зарабатывал? Сама эта мысль просто абсурдна. Нужно забыть ее, и немедленно. И она именно так и поступила бы, если бы не это пятнышко крови на простыне. Одно-единственное бордовое пятнышко.

«Тогда не смотри на него! — тревожно крикнула та часть ее мозга, которая считала себя послушной и разумной. — Ради Бога, не смотри на это пятнышко, иначе попадешь в беду!»

Но она с удивлением обнаружила, что уже не может не смотреть на пятнышко. Ее глаза не отрывались от пятна, она раскачивалась все быстрее. Ее ноги, обутые в белые кроссовки, отталкивались от пола в убыстряющемся ритме (напряжение теперь сосредоточилось главным образом в ее голове, разжигая и воспаляя мозг), и она думала: «Четырнадцать лет. Четырнадцать лет его разговоров со мной по душам. Выкидыш. Теннисная ракетка. Три зуба, один из которых я проглотила. Сломанное ребро. Тумаки. Ссадины. Укусы».