Рождение волшебницы

– Вы очень меня любите? – спросила она, бросив беглый взгляд на собеседника.

Обычные развязность и красноречие оставили Дивея. Совершенно ясный вопрос поверг его в замешательство, которое можно было бы понять и в оскорбительном для государыни смысле, когда бы она и в самом деле придавала значение ответу. Но она глядела перед собой сузившимися глазами, большой рот сложился жесткой складкой.

– Могу ли я доказать любовь делом? Позволено ли мне будет доказывать? – скованно сказал Дивей.

– Если вы так меня любите, – Золотинкиным голосом сказала Зимка, – можете вы убить человека? Для меня.

– Кого? – с облегчением встрепенулся Дивей. В голове его все шло кругом, он мало что понимал.

– Этого… который в харчевне.

– И только-то?

– Но требуется ловкость, – заговорила она со страстным напором и горячностью, как если бы объяснялась в любви. – Все должно произойти вроде бы случайно, никто не должен и заподозрить…

– Понятно! – воскликнул Дивей.

– Чтобы и тень подозрения не пала на мое имя. Да и на ваше тоже. Наймите людей, возьмите надежных слуг… какая-то пьяная ссора. Не знаю, как это делается. Кувшином по голове, ножом под ребро… в суматохе. И все. Этот человек проходимец. Он оскорбил меня.

Посольский особняк на Варварке, где разместились Буян с товарищами, представлял собой небольшой белокаменный дворец о двух этажах, с высокой крышей и остроконечными башенками по углам. Огромные окна, нехоженые пространства покоев и затерянные в вышине потолки изрядно угнетали привыкших к разумной тесноте пигаликов. Все шесть послов великой Республики и четырнадцать младших сотрудников посольства поселились, в конце концов, на чердаке, где нашли приятную сердцу умеренность. А взгляд из окна, с непривычной, резко бросающейся в глаза высоты, не позволял забыть об ответственном положении на чужбине.

На чердаке угловой башни пигалики собрались на совещание. Толстый слой пыли, который укрывал тут позабытый с незапамятных времен хлам, заросшие паутиной стекла – все было исследовано на предмет следов, птичьих ли, крысиных, все равно каких. Осмотр удовлетворил пигаликов, после чего они и начали разговор. Сотрудник посольства стоял за дверью, еще один расположился этажом ниже в круглой комнате под чердаком. Не были забыты, разумеется, и дальние подступы к башне.

– Есть у меня предчувствие… – сказал Буян, окидывая взглядом празднично наряженных товарищей, которые с осуждением присматривались к ломаным стульям и ящикам и все не решались использовать их как сиденья. – Выйдет из этого разговора в харчевне нечто весьма занятное, и это пойдет нам на пользу.

– Каким образом, Буян? – резко возразил Млин.

Это был узкоплечий пигалик, с каким-то бабьим, несмотря на большие бакенбарды, лицом; нечто бабье скрывалось, возможно, в сварливом выражении всех его рыхлых, текучих черт. Неприязненные отношения Буяна и Млина, их недоброжелательная манера изъясняться, огорчавшая многих пигаликов, не помешали, однако, назначению последнего товарищем посла.

– Признаться, теперь, по прошествии восьми месяцев, – продолжал Буян, – я понимаю меньше того, что, казалось мне, понимал, когда первый раз встретился с Золотинкой. Опасно полагаться на предчувствия и домыслы, и все же до последнего дня я сохранял уверенность, что нынешняя слованская государыня не Золотинка. Я думал, мы имеем дело с оборотнем.

– Тебя переубедил Сорокон? – спросил Хван, один из молодых послов, получавший, как видно, тайное, но вполне невинное удовольствие всякий раз, когда имел случай, пользуясь своим нынешним служебным положением, обратиться к члену Совета восьми на ты.

– Да, это уже не домыслы и не предчувствия – Сорокон, величайший в свете волшебный камень. Сейчас вот, на празднике Морских стихий, я ощутил его излучение уже в двух шагах. Самопроизвольное излучение. Такая мощь!.. Сорокон, разумеется, и есть то орудие, с помощью которого Золотинка запустила искрень. Искрень в руках неуравновешенной красавицы… Жутковато. Мы имеем дело с величайшим волшебным камнем, с величайшей волшебницей и, как это ни прискорбно, с величайшей опасностью, которая когда-либо угрожала пигаликам.

– Это преувеличение, Буян, – не утерпел Млин, усевшись в расстройстве на пыльный, почти черный от грязи ящик.

– Нет, – возразил Буян. – Опасность, как я понимаю, очень велика. Чрезвычайно велика. Угрожающе велика. Я правильно выразился?

Млин только крякнул да неопределенно повел рукой.

– И конечно же, нам показали Сорокон не случайно. Такими вещами не красуются и не хвастают. Такими вещами угрожают. Отсюда следует, что Золотинка не выполнит договора. Это раз. И второе: приходится отвергнуть предположение, что мы имеем дело с оборотнем. Рукосил никогда бы не доверил Сорокон своей ставленнице, простой сподручнице – исключено. И тот, кто владеет Сороконом, огражден от насильственных превращений. Приходится признать, что это Золотинка. И все же ясно, что, несмотря на Сорокон, она в сильнейшей степени зависит от Рукосила.

– По-моему, это было ясно еще восемь месяцев назад! – заметил как бы сам себе Млин.

– Тогда, при первой встрече, – пояснил Буян, – я почувствовал в Золотинке… Теперь я начинаю думать, что ошибался. Чудилась искренность и та душевная щедрость в сочетании с мужеством и силой страсти, которые порождают великих людей. Но ничего этого нет и в помине…

В дверь постучали, и сразу же, не дожидаясь ответа, вошел Вертун, сверкнул против солнца очками и прижмурился.

– Огромная простыня! – весело объявил он, протягивая Буяну исписанный с двух сторон лист. – Только что получили: большое послание Ананьи к Рукосилу.

При общем молчании Буян углубился в чтение, а когда закончил, передал письмо Млину.

– Она едет в охотничий замок Екшень на встречу с Рукосилом, – объявил он среди напряженного ожидания. – Ананья утверждает, прошу прощения, что «привел засранку в чувство». К сожалению, не указывает, каким именно способом. Она дала согласие на съезд в Екшене. Обещала отправиться на следующей неделе. И как всегда обозначена только буквой – «3».

– Следует расстроить встречу, я полагаю, – возбужденно заметил Тарлан, заглядывая через плечо Млина в письмо.

– Напротив. Есть соображение, – возразил Буян. – Сдается мне, нужно способствовать встрече в Екшене всеми возможными способами. Придется поторопиться, однако. Где сейчас разведчики, кто у нас поблизости от Екшеня?.. Так что, Вертун, – повернулся он, обратившись к ожидавшему у двери очкарику. – Немедленно отошлите Рукосилу это донесение. И предыдущее, разумеется.

Отказавшись от мысли покинуть «Красавицу долины» сразу после ухода Зимки, Ананья положил дождаться вечера, чтобы воспользоваться темнотой. Обстоятельное, с подробностями письмо задержало его допоздна. Однако, покончив с письмом и пустив в небеса перышко, Ананья ощутил неладное. Он выложил на стол несколько серебряных монет, поколебавшись, добавил еще две, а потом бесшумно отворил дверь. В смрадной и теплой темноте различался доносящийся снизу гомон.

В кабаке за коротким столом у основания лестницы галдели четыре засидевшихся бездельника. Они составляли не совсем понятное сообщество, во главе которого помалкивал важный господин. В барственной повадке его проступало что-то брезгливое, над губой – тонкие вельможные усики. То был Бибич, доверенный человек окольничего Дивея. Да и прочие принадлежали к кругу зависимых от Дивея людей. Широкоплечий громила с маленькой головой известен был в полку окольничего Дивея под именем Мясника. Он был в грубом жилете воловьей кожи, единственным украшением которого служил широкий, усеянный тусклыми бляхами пояс с подвешенным к нему ножом мясницких размеров. Еще двое – отличавшийся порочным смехом потаскухи мальчик и его напарник с изрытой оспой кирпичной рожей – имели при себе мечи.