Рождённые на заказ

– Тебе нравиться?

– Не пойму кошка или лиса?

– В договоре значилась рысь, - с сомнением призналась глупышка, между бровями залегла тонкая складочка, думаю от усилий включить остатки разума.

– Тебя обманули, - сказал как ударил.

Остро заточенные коготки, цвета тёмного золота впились в обшивку подлокотников. Стараясь не подать виду, что расстроилась, она принялась пальцами зачёсывать волосы. Они были как минимум семи цветов, а уши, принятые мной за имитацию, оказались самыми настоящими, с чёрными кисточками на концах.

– Ответь мне, какого хрена ты это сделала? – Человека с подобными модификациями в быту называли амитан (от искаженного монгольского слова означающего животное), хотя для их изменений использовались преимущественно растительные яды, рассекающие сцепления генов, с последующим внесением искусственных комбинаций в хромосомный набор.

Мне не нравилась новая Чеми, да, я и к её прежнему, кавайному стилю, придававшему ей схожесть с куклой, симпатии копить не собирался.

– Новая тенденция, - объяснила "модница", Мать её! – Не нравиться? – спросила об очевидном.

– Лишь бы тебе самой нравилось, - я вздохнул, утомлённый женской глупостью.

– Супрамолекулярные катенаты, - чётко выговорила она, не без гордости, - я давно на них копила. Изменения на генном уровне.

– Понятно, что не макияж, - не удержался от сарказма.
– А свои титьки чем не угодили?
– Я вспомнил её полную натуральную грудь, и обновления мне ещё больше не понравились.

– Меняться - так меняться!

Ожидаемой реакции с моей стороны она не увидела, но и сдаваться не собиралась. «Это же Чеми - Фея Изящества. Мать её!», - я опять выругался про себя, а эта самая фея решила меня облагодетельствовать:

– Ты оценишь изменения первым, - проворковала она, игриво запрыгивая ко мне на колени.

– Вот порадовала...
– Я даже растерялся от такого "лестного" предложения. – Только время сейчас не самое удачное, - я начал отступление. А отступать в прямом смысле было некуда. Прижатый тренированным телом, я ловил свой упорхнувший разум, а после и её руки, успевшие расстегнуть рубашку.

– Чеми, - я возражал, против её напора.
– Как тебе объяснить, что… - и осёкся. Действительно, не скажу же я ей, что у меня как бы жена ищет способы смертность вернуть, больной пацан, измождённый бесконечными творческими думами, под сонным заклятьем в соседней комнате и вообще мне, глядя на неё, шлёпень тестя вспомнился. «Ремня нет на эту молодёжь!»

– … в общем, обновления пробуй без меня, ладно?
– попросил как можно мягче, вернул ей вертикальное положение, и сопротивляясь внутреннему возмущению, всё же обнял: Не кисни, ну! Ты же знаешь, какая ты – несравненная. Несравненная Чеми! И раньше и сейчас.

Обида и непонимание наполняли её глаза, а мне только истерики не хватало.

– Эй, ты чего? Из-за такого неблагодарного мужика как я расстраиваться собралась? Ну-ка, прекращай!

Уже готовая хлюпать носом, она всё-таки сдержалась, и я продолжил:

– Сейчас войдёшь в ресторан, поправишь бретельку на платье, как ты умеешь и сразишь всех наповал.

Перед тем как уступить эмоциям, она попробовала улыбнуться и началось:

– Не хочу! Не хочу я так жить! – она плакала в голос и от души.
– Видеть клиентов, улыбаться им, а жизнь проходит мимо! Я вижу только одну её сторону, далеко не светлую. Я не хочу так… От меня ничего не зависит, даже сделавшись полной уродихой я ничего не изменю, кроме качества искателей наслаждений, - девушка замолчала, собираясь мыслями.

Я погладил её по голове, как ребёнка. Оттопыренные ушки дёрнулись под рукой. Она обхватила моё лицо руками.

– Майкл, у меня никого не было... с той ночи. Так дальше продолжаться не может. Помоги мне.

– Я не могу…

Она перебила:

– Я думаю о тебе, чаще, чем самой хотелось бы. Это так хорошо, когда ты рядом.

– Тебе просто так кажется! – поспешил я откреститься от этих «небывалых чувств».
– Понапридумывала себе, не было ничего и не будет. Ни мне это не нужно, ни тебе на самом-то деле. У меня времени свободного не бывает. Дела государственной важности, помнишь?
– Сказал и упрекнул себя, что ещё не нашел врача Андрюшеку. Может сразу попытаться с поисками в другом городе. А то вдруг эта дурёха не отстанет.

– Спасибо, что выслушал.
– Нет, кажется, сдалась.
– Ты знаешь где меня найти, если будет свободная минутка.

– Минутка?! Такой, как ты – это слишком мало, Чеми! Ты встретишь человека, который посвятит тебе целую жизнь. Помни это.

– Я думала ты обрадуешься, узнав на что пошли твои деньги.

– Если честно, я бы тебе их не дал, знай о том, что ты сделаешь.

– Значит, не нравится?

– Не привычно, - я поспешил успокоить.

– На связи?

– Да, на связи, - подтвердил я, что возможно позвоню и открыл перед ней входную дверь.

Можно не переезжать. Я помечтал, как Есении понравиться размеренная жизнь в удалённом от основных событий полисе, как она его обустроит для нас, представил, как она ходит по ухоженным, прямым коридорам-улицам Агидели. Куда её привести если не суда? Буйвол был отличным хозяйственником. Менять свой имидж и образ жизни я не хотел, несмотря на то, что танцовщица, кажется, могла серьёзно осложнить мою и без того не простую жизнь, в которой появились всё новые заботы.

Я должен был поскорее и без огласки устроить лечение Андрюшека. Стоило провести официальный анализ и результаты указали бы на появление Пушкина в уральском полисе.

Лекарства и чары возымели свой краткосрочный эффект, усмирили боль, его щёки порозовели, он спал крепко, не просыпаясь от собственных стонов на выдохе. Метастазы добрались до лёгких.

Я устроился за столом в его комнате, просматривал проекцию списка, посылаемую дангвеем, и выбирал нужного специалиста: номер 126. Омиас Степной – онколог, 36 лет, стаж работы 12 лет, летальных случаев в практике до десяти процентов.

– Подходит, вот дополнительные пункты, - подтвердил дангвей, едва я успел оформить мысль с запросом подробной информации. Остановив сеанс, я обдумал способы воздействия, остановился на двух наиболее вероятных и незаметно для всех покинул Агидель, отправляясь на приём к Омниасу, дабы проверить какой способ подействует.

А ещё пару часов спустя, в тишине ночного архива в центре белорусского подземного города я перебирал файлы с две тысячи триста девяносто девятого до четыреста пятнадцатого года. Сначала, для разнообразия, покопаться в пластиковых папках казалось даже приятным, вполне человеческим занятием. Через час понял, что стал несусветным лодырем, а сортировать полимерные листки - нудное занятие. И как я мог такое выдерживать, когда работал над статьями и кандидатской в смертном теле? Неестественно реальные воспоминания вернули ощущения затёкшей шеи, вообразил, что под рукой шелестят бумажные страницы, а не полимеры. Зачем мне это? Я так отчаянно цепляюсь за человеческие воспоминания, чтобы не забыть Есению или Михаила?