Рожденный на селедке
Шрифт:
– Ой, - фыркнула Джессика. – В жизни не поверю, что не получил наслаждения. С такими-то грудями, как у нее? Матье, ну мне-то ты не ври, раз себя не жалеешь.
– Ну ладно. Циклопами её довольно быстро я пресытился, - улыбнулся я, получив
– Куда там, - невесело хмыкнула она. – Один лишь был. Слепой поэт, заставивший меня стихи возненавидеть пуще жизни. От жалости согрела я его постель, а он, ишачий гнилоуст, прозрел на утро и с улыбкой веселой продолжил путь до калитки.
– До калитки?
– Ага. Там отец его встретил и на ушко дрыном шепнул, начисто выбив из головы его все лицедейства. А я потом везде обман пыталась углядеть. Но видела лишь жалкую замену истинной любви, Матье.
– Вот видишь. Значит оба мы не получали наслаждений и нет причин мурыжить прошлое, как теплую мокроту, гоняя её с зуба на зуб, - сказал я и рассмеялся, когда Джессика вздрогнула от моего сравнения. Она чуть помолчала, а потом повернулась ко мне и прикоснулась пальцами к щеке.
– Болит еще?
– Немного. Обидно было малость.
–
Знаю. За дело получил.– За дело.
– А девам другим ты не показывал наши приемы?
– Нет.
– Индейца в каноэ не показывал?
– Нет.
– А мягкого ужа, который вдруг проснулся и сбежал?
– Нет.
– А ныряльщика и жемчужину?
– Нет, Джессика. Не показывал, - она вздохнула и поджала губы.
– Скажи мне честно, много у тебя было женщин?
– Да. Но я всегда думал только о тебе и лишь одну тебя любил.
– Теперь верю, - сказала она и потянулась ко мне губами. Они по-прежнему были влажными, нежными и чуть солоноватыми, а тяжелая копна черных волос щекотала щеки. Джессика отстранилась на секунду и серьезно посмотрела на меня. – Ты мой рыцарь, Матье?
– Твой рыцарь.
– А я твоя дама?
– Моя дама.
– Навсегда?
– Навсегда, Джессика. Чтоб мне аспиды Джулиуса откусили, - кивнул я и притянул её хрупкую фигурку к себе, не рискуя свалиться со стены. Джессика всегда была затейницей.
– Матье, а что это Джулиус как будто больше стал…
– Он закалился в странствиях и оброс мускулами. Ну вот, ты его разозлила, красавица. Теперь берегись.
Конец.