Розовый слон

— Какое развели тут свинство… До чего же низко могут опуститься молодые люди, — вздохнула Шпоре. — В прачечной они ни разу не были.

— Хотя я и лежу на полу, на вас я смотрю свысока, — ответил Бронислав Камцерниек, с улыбкой превосходства глядя в потолок.

Комиссия с минуту подавленно молчала, лишь Бертул про себя улыбался. Наглость пополам с остроумием не так-то часто встречаются.

— Постричь, что ли, волосы у них! — подал голос Кергалвис.

— Не стоят, натура от этого не меняется. Уж если бы такое помогло, то можно было бы сократить милицию и открыть детские сады. Видите, кое-что они уже постригли, но характер не изменился. — Врач Симсоне указала на пол возле постели. Там было что-то рассыпано, вроде серой стружки или рыбьей чешуи. — Когти и мозоли, — пояснила врач.

Бертул опять разглядел ироническую усмешку в улыбке врача. Опасная личность.

Байба от злости лязгнула зубами. Липлант спохва-тился, что все еще держит в руке бумагу, ради которой все сюда явились.

У него была привычка смотреть пристально и долго в глаза хулиганам и мелким ворам. Было несколько случаев, когда мелкие прохвосты через полчаса, устав стоять под этим тяжким взором, признавались даже в таких поступках, о которых Липлант и не слыхивал, и даже каялись. Стоя у торца тахты, он оцепенел, и взгляд его светлых глаз, как стрела, был нацелен на то место, где начинался длинный Бронин нос. С минуту молчал и не моргал глазами. Окружающим казалось, что от сосредоточенного взора башка хиппи вот-вот расколется и оттуда посыплются опилки, что же еще могло быть там внутри.

— Почему вы шумите и нарушаете общественный порядок?

Последствия строгости Липланта были таковы: Броня натянул простыню на голову:

— Я не шумлю, а слушаю международную музыку.

— Музыку? Одни электрические ударные инструменты и ни одного живого звука, — усмехнулась Шпоре.

— Эта механическая музыка соответствует технической революции. Это чистая музыка. Играйте сами на своих скрипках… Струны скрипки изготовляют из овечьих кишок. Лошадиным хвостом пилить по овечьей кишке — это скрипка, это ваша музыка! Фу…

Музыка не была сферой деятельности Липланта.

— Мы составим акт, и вас накажет административная комиссия: или вынесет вам предупреждение, или денежный штраф до десяти рублей, — объявил Липлант. — Вас просили, вам приносили даже молоко. Труженики мучаются без сна…

— Я же нигде не работаю — что же вы взыщете? Так что стоит ли определять сумму?

Липлант задумался на минуту, как взыскать деньги с такого остолопа, который нигде не работает, но является совершеннолетним.

— Так издеваться над обществом! Люди работают, а эти от лени пухнут… Неужто у вас нет ни капли стыда! — вмешалась Шпоре с извечным вопросом, на который обычно ничего толком не отвечают. На сей раз было иначе.

— Нет! — в один голос отозвались Биннии. — Ваши слова как молоко из-под автоматической коровы.

Комиссия умолкла, потому что против тех, у которых нет стыда, а также нет и денег, законы об охране порядка были бессильны.

— Составим акт еще и на то, что живете без прописки, заплатите еще и за нарушение паспортного режима!

— Не будем платить, тетя заплатит! — отозвались Биннии. — Домовая книга принадлежит ей.

— Пошли! — Липлант подал команду к отступлению. — Еще есть закон о паразитическом образе жизни.

— Не выйдет! Мы паразиты только один месяц, раньше были учащимися.

Последней простилась доктор Симсоне:

— Мне очень жаль… но мы вас еще немножко потревожим… Я должна сообщить в санэпидемстанцию в связи с антисанитарным состоянием. Возможно, будет хлорирован весь ваш двор, а может быть, даже и ваша спальня. До свидания!

— Я не хочу вас видеть! — крикнула Байба.

— Женщины никогда не говорят так гинекологу, — поучала Симсоне.

Потом все исчезли.

— Хлор — это мощный окислитель, — вспомнил химию Броня. Их будут выкуривать, как каких-то дизентерийных бацилл! Но это же противозаконно и недопустимо! Этого нельзя делать!

На лугу Липлант вытер пот:

— Хоть бы пьяные были, отвезли бы их в вытрезвитель… теперь ни то ни сё. Лучше иметь дело с бандитами…

— Добрый вечер! Вечный праздник! — восторженно воскликнул Нарбут, увидев необычные штаны Бинниев.

— Какой же это праздник, если жрать нечего.

— Эта турбаза принадлежит вам?

— Тетке по отцу, Амалии, но она уехала на Карпаты и на время оставила все нам, — пояснила Байба.

— Прекрасно. Не могли бы вы сдать недели на две этот сарайчик? Мне только для ночевок, днем я малюю, и еще… нечто конфиденциальное, но вы же современные люди, вы поймете! Я тут во дворе хотел бы писать одну обнаженную натуру… понимаете…

— О да! Garden-pafty. Все голые. Так же как где-нибудь в Швеции или Дании…

— Если вам угодно, называйте так. И не могли бы вы в то время… немножко погулять?

— Ясно. Мешать не будем, — согласилась Байба. — Но если в это время пойдет дождь и я должна буду отсиживаться в "Белой лилии", то нужны финансы.

— Светлая мысль! Для того я и пришел, чтобы принести вам деньги. Сколько хозяин требует?

Презрение к деньгам столкнулось с нуждой в деньгах. Раз уж общество не дает им даром даже колбасу по рубль восемьдесят за килограмм, то придется брать с общества деньги.

— На взморье за козью будку берут пятьдесят в месяц, — заметила Байба.

— Но тогда за эти деньги надо подавать и козий дух. Здесь чувствуется только кошачий. Двадцать рублей.

От радости улыбаются только обыкновенные глупцы.

— Ладно… — кисло согласилась Байба.

Нарбут положил на столик одну красненькую.

— Аванс. Вторую — через две недели. И еще одна просьба: пока я тут, не позволили бы вы подмести двор — придет дама… — Нарбуту дурно стало, когда он увидел очистки картошки, окурки сигарет и прочий мусор.

— Позволим! — великодушно согласился Броня, забирая деньги. Красненькая бумажечка сделала его более важным. Медленно пуская дым, он облокотился о веранду и закинул ногу на ногу. — У вас есть внебрачные дети?

— Пока нет.

— У больших художников всегда были внебрачные дети. У Пикассо было по меньшей мере трое.

— В таком случае надежда стать большим художником у меня еще не потеряна. Завтра после обеда прибудем. — И Нарбут исчез в сирени.

Рубашки высохли, туфли на платформе тоже. В тот вечер в "Белой лилии" они проели два пятьдесят.

— Я говорил, что наше общество никому не позволит погибнуть, — сказал Броня, вернувшись домой. Байба благодарно обняла его.

После катастрофы Алнис Мелкаис, прохаживаясь по утрам полуголый по пустому фотоателье, громко произносил:

— Родился семнадцатого марта тысяча девятьсот пятьдесят четвертого. Мать. Илзе, урожденная. Путнынь…

— Допустим, допустим, но мне это уже известно, — вмешивался Бертул, зажигая в своей комнате первую сигарету.

— Я проверяю, не пострадала ли память от падения… — И потом, корчась от боли, медленно махал руками, как мельница крыльями. — Дай деньги, надо ехать за музыкальным ящиком и уплатить за звонок и за ключ.