Розы в декабре

Труди держала руку. Между стежками Эдвард бросал искоса взгляды на Фиону.

— Только постарайся не терять сознание.

— Я не из тех, кто без причины падает в обморок, — с негодованием парировала

она.

Их взгляды встретились.

— Разве? А кто у меня на глазах дважды падал в обморок?

— Первый раз, насколько помню, ты не поверил, что это обморок, — насмешливо

произнесла она.

Их взгляды снова встретились. Эдвард смотрел на нее спокойно и серьезно.

— Теперь верю. Но это было не по той причине, о которой я думал.

Фиона даже почувствовала, как к лицу приливает кровь. Неужели пришло время ее

оправдания? Похоже на то.

Эдвард сделал еще стежок.

— Ты ловко владеешь иглой, Эдвард.

— Хорошо, когда пациент оказывает благоприятное психологическое воздействие на

хирурга. А мне это позарез нужно. Я все-таки больше привык управлять

бульдозером. Ну вот, кажется, и все!

В тишине раздался трезвый голос Труди:

— Надеюсь, ты не упадешь в обморок, Эдвард? Это было бы постыдно, право. Ты же

и раньше зашивал людей.

— Так-то оно так, — произнес Эдвард, — только мне не приходилось штопать

столь… — И он вдруг вышел из комнаты через французское окно.

Труди вышла вслед за ним, задержалась на минуту и вернулась назад смеясь: — Эдварду плохо.

Фиона ужаснулась:

— Труди, как можно быть такой бессердечной. Это ведь не смешно…

Она замолкла при виде возвращающегося Эда. Он был белее мела.

— Простите, — пробормотал он, взял перевязь и укрепил Фионину руку.

Труди дала ей таблетки, и они вышли из комнаты, чтобы Фиона заснула.

Когда она проснулась, была ночь, и в комнату зашел Эдвард.

— Фиона, Труди совсем развалилась. Боюсь, ее пробежка по холму с носилками

стоила ей дорого. Я уговорил ее прилечь. Не позволишь ли мне переночевать в

комнате Ранги, чтоб быть рядом в случае чего?

Фиона еще не совсем пришла в себя от таблеток и сна. Боли она не чувствовала, но боялась пошевельнуться.

— Мне ничего не понадобится. На всякий случай оставь колокольчик, если

понадобится, кто-нибудь из девочек подойдет.

— Ты когда-нибудь пыталась разбудить их ночью? Они спят как убитые. Мне было бы

спокойнее, если б ты разрешила мне переночевать в соседней комнате и оставила

дверь открытой. Может, это и неприлично, но…

Фиона мигом проснулась и сухо заметила:

— О, я не возражаю… Тем более что между нами особых нежностей нет. Только

вот… — Фиона помолчала.

Выражение лица у него было комично.

— Только что? — переспросил он.

— Я просто не хочу поднимать шум и будить кого-нибудь.

Эдвард опустился на стул около кровати и взял ее за руку.

— Фиона, о каком шуме ты говоришь? Ты хоть представляешь, что ты сегодня

сделала для нас? Джеймс мог задохнуться, если бы отверстие засыпало. Ты взяла

главный удар на себя и не дала завалить вход. Не кажется тебе, что это просто

моя обязанность — караулить тебя сегодня ночью?

Он говорил все это очень ласковым голосом. И вдруг Фиона почувствовала, что

больше этого не выдержит. Его большой палец поглаживал ладонь, и это было ее

выше сил. Ладонь пылала. Ей хотелось повернуться к нему, зарыться лицом в его

рубашку и зареветь. А этого нельзя делать. Нельзя. Это было бы окончательным

унижением. Он собирается жениться на Деборе. Пусть лучше ни о чем не

догадывается. Потому что она должна остаться. Они нуждаются в ней, эти дети, полумаори-полушотландцы, которых она полюбила. Она вырвала руку и попыталась

отодвинуться от него.

— Ненавижу все, что делают из благодарности. Это ты из благодарности называешь

меня милой. Не позволяй себе терять голову, Эдвард Кэмпбелл, потому что завтра

вспомнишь, как встретил меня первый раз… что я вульгарная, крикливая, что я

люблю компании низкого пошиба… — Она разразилась слезами.

Эдвард, видя, как она пытается найти под подушкой платок, достал свой и вложил

ей в руку. Но вовсе не выскочил из комнаты, как она ожидала. Он обхватил ее

плечи и осторожно повернул к себе:

— Не стесняйся! Это шок. Сегодня мы ничего больше обсуждать не будем. Сейчас я

принесу тебе перекусить что-нибудь легкое — вареное яйцо, тост. Придется есть

из моих рук. Яйцо-то всмятку. Называй это перемирием, Фиона, как хочешь. Забудь

про благодарность, раз это тебе не по душе. Хватит нам препираться и попусту

расстраиваться. Сейчас не время. Я действительно хочу прилечь в соседней

комнате. Даже если тебе не нужно внимание, как только пройдет анестезия, рука

начнет болеть. Если ты от этого не сможешь заснуть, я почитаю тебе, или мы

поговорим…

Он подошел к туалетному столику, нашел пудру, губную помаду, расческу.

— Вот здесь я тебе не помощник. Придется управиться самой. Восстанови ущерб, нанесенный войной, а я пока сварю яйцо.

Фиона была благодарна Эдварду за то, что он остался около нее на ночь. Он

принес раскладушку в комнату Ранги, но даже не раздевался. Она не могла скрыть

боль. Спина ныла еще больше, чем рука. Все причиняло муку; даже лежать

неподвижно было пыткой, не говоря уж о любом движении. Эдвард всячески облегчал

ее состояние, то болтая с ней, то читая, лишь бы отвлечь от страданий. Она

чувствовала его волнение.

— Но это же все не так серьезно, Эдвард, я сама знаю. Через пару дней, как

только царапины подсохнут, я обо всем забуду.

Часам к четырем утра она наконец впала в тяжелое забытье от действия

снотворного. Фиона проснулась в семь, Эдвард был все еще рядом. Сон как рукой

сняло; она чувствовала себя хорошо отдохнувшей и совершенно счастливой. Она