Розы в декабре
Шрифт:
За обедом она бросила как бы, между прочим: — У меня там бездна всякой всячины скопилась. Надо бы посмотреть, что к чему.
Не могли бы мы сразу после еды этим заняться?
— Извините, Фиона, но мне надо сделать кое-какие записи по коннозаводским
делам. Прямо кровь из носа. Перед ужином, ладно?
Труди не стала дожидаться Эдварда и выпила с детьми чашку какао. Когда Эдвард
пришел на кухню, Фиона сидела одна в старинном кресле-качалке перед камином, блики огня играли на рыжих волосах. На ней еще был фартук с нагрудником. Пальцы
были
пятки. Перед глазами Кэмпбелла вспыхнула яркая картина прошлого: у камина
другая Фиона, его бабушка, и она вяжет носки ему, маленькому Эдварду. Как
странно, что эта девушка, которую он впервые увидел в ночном заведении в
Эдинбурге, сидит в бабушкином кресле-качалке и вяжет четырьмя спицами, что в
наши дни не так часто увидишь.
— Я в вашем распоряжении, Фиона.
Она поднялась и погасила всюду свет. Пропуская Эдварда впереди себя в кабинет, Фиона чувствовала, как колотится сердце. Эдвард подошел к бельевой корзине и
заметил:
— Внушительная куча, не правда ли? Могу представить, как вы аккуратно все
просматривали. Что, если предать все это огню?
Она остолбенела.
— Никогда в жизни! Потом будете рвать на себе волосы. Надо все просмотреть. Но
сначала…
— Сначала? Что, сначала?
— Я хочу кое-что показать вам, Эдвард.
Что-то в ее голосе насторожило его. Она извлекла конверт из нагрудного
карманчика на фартуке.
— Эдвард, может, это и не то, о чем я думаю… на что я надеюсь… но это
письмо вашему брату. Оно до него так и не дошло.
Совсем озадаченный, он взял из ее рук конверт, взглянул на адрес и сразу узнал
почерк.
— От Флер, — задумчиво проговорил он и осторожно, словно боясь спугнуть
содержимое, открыл конверт и пробежал глазами первые строки. Фиона увидела, как
у него распрямились плечи. Он глубоко вздохнул и посмотрел на нее. Это было то
самое предательское письмо, которое Флер послала Роберту. Неполученное письмо.
Эдвард Кэмпбелл тяжело опустился в кресло у стола, спрятал лицо в ладони и
некоторое время так сидел. Фиона подошла к нему, склонилась и положила руку ему
на плечо. Он поднял голову. У него был такой вид, словно он сбросил добрый
десяток лет. Даже глубокие складки на лице как будто разгладились. — Значит, это все-таки был несчастный случай, — произнес он и зарылся лицом в клетчатый
фартук; затем встал, обнял ее обеими руками, прижал к своей груди, наклонился и
поцеловал. От души.
Фиона почувствовала, как по всему телу разливается блаженство.
Потом они занялись делом. Закончили где-то в полночь, но хотя изрядно
утомились, дух был бодр.
— Эту последнюю связку писем я сожгу в кухонном камине, — заявил Эдвард, поднимая корзинку для ненужных бумаг.
Фиона взяла метелку из шерсти для стирания пыли, которой она прошлась по
последней книжной полке, и вышла в коридор. Дверь в комнату Ранги была открыта, и, проходя мимо, она заглянула
туда. Эдвард стоял у портрета Ранги и улыбался.Словно моля ее о прощении за свои сомнения относительно Роберта. Рангимарие.
Дорогая Рангимарие, которая по сию пору не утратила своей благодатной любовной
власти в этом доме.
Они пили чай в молчании. Еще никогда дух гармонии не чувствовался столь реально
в этом доме. Дети сладко спали, любимые и оберегаемые, хозяин наконец избавился
от тяжкого бремени. А Фиона Макдоналд… она была счастлива тем, что помогла
человеку, которого любила.
Они вместе дошли до ее спальни и остановились. Эдвард взял ее за руку: — Спасибо за все, Фиона, теперь я могу спокойно уйти.
Ее глаза, неясные в слабо освещенном коридоре, смотрели на него вопросительно.
И он ответил на этот вопрос:
— Я хочу сказать, что, наконец, узнал покой.
— Чем, например?
В глазах его вспыхнули бесовские огоньки.
— Ну… скажем, ухаживанием.
На следующее утро, когда Эдвард объявил, что едет в Уэйнвуд-Хиллз сразу же
после завтрака, Фиона поняла, что была дурочкой, послушавшись своего сердца.
Виктория, сама того не ведая, только подсыпала соль на рану, сказав: — Ну не глупый ли дядя Эдвард? Я его спрашиваю, чего ему надо в Уэйнвуд-Хиллз, а он говорит, что надо позарез позвонить по телефону. Я ему говорю: “Что за
чушь, у нас же есть передатчик”. И знаешь, Элизабет, что он ответил? Он сказал: “Малыш, нельзя же на весь свет Божий кричать по радио о своих секретах”. Эти
взрослые иногда глупее детей. Да, Дебора снова уехала в Данидин.
Значит, Дебора опять в Данидине, а Эдварду нужен телефон.
Это был не единственный визит Эдварда в Уэйнвуд-Хиллз за этот месяц, а Дебора
не все время была в Данидине. Каждый раз, когда он возвращался, глаза его
сияли, и это могло означать только одно. Весна шла по пятам за Фионой.
Однажды, видя, как Эдвард идет к конюшне, Труди заметила: — Он стал совсем другим человеком. Что-то съедало его годами. Я думала, это
гибель Роберта и потеря работы. Он тяжело взрослел. А сейчас стал опять тем
прелестным мальчуганом, каким всегда был.
Фионе часто приходила в голову мысль о Хью Алегзандере. Она была уверена, что
ему бы понравилась эта новая Труди, которая носила брюки, а не юбки до пят, Труди, лицо которой будто вновь расцвело, которая смеялась гораздо чаще, хотя
по временам впадала в какую-то тихую задумчивость. Фионе ужасно хотелось
сыграть роль Промысла Божьего и как-то призвать Хью Алегзандера на катере в
“Бель Ноуз” или иным способом содействовать встрече двух этих людей. Но, увы, “Бель Ноуз” не из тех мест, где вот так ни с того ни с сего встречаются люди из
разных краев. Разве только летом, когда в часовне Четырех ветров бывает служба, но к тому времени Хью Алегзандер уже уедет.
Фиона как-то сказала Эдварду:
— Почему бы нам не совершить богослужение в часовне в начале ноября?