Розыгрыш с летальным исходом

Они плясали в кругу шлепающих в ритм ладонями аборигенов. Янка - разнузданно, Мату-Ити - сдержанно, в соответствии со степенью опьянения. Но каждое его движение, каждое па, даже замедленное и искаженное алкоголем, дышало профессионализмом. Тем самым, который не пропьешь. Он был похож на постаревшую балерину, которая с молодым партнером решила показать своим ученицам, чего стоит старая гвардия.

Вскоре к ним присоединились молодожены, а потом Марутеа втянула в это дело и Нильса. Как он плясал, я, к сожалению, описать не могу. Это неописуемо. С чем сравнить хотя бы? Пьяный верблюд в оазисе? Жеребенок на утреннем лугу? Медведь, атакуемый пчелами? Вертолет, пытающийся взлететь с поломанной лопастью? Пожалуй… Нет, все-таки и это бледно. Хотя и довольно близко к оригиналу.

Краем глаза я заметил, как, вращая бедрами, приближаются ко мне две пышнотелые красотки. Я их уже немного знал - Муруроа (мы звали ее между собой Муркой) и Таиатка, они все время строили глазки мне и Семенычу. Но бдительная Янка их попытки своевременно сводила к разочарованию. Однако сейчас она была слишком занята, и красотки верно оценили ситуацию.

Одна - Мурка - вцепилась в мою руку с искренним желанием без всяких плясок увлечь меня под пальмы - я слабо воспротивился. Другая с помощью нескольких слов и многих жестов дала понять, что идет за Семенычем. Я удержал ее:

– У него мало-мало живот буа.

Красотки поняли и с сочувствием расхохотались.

Таиатка взялась за Понизовского. Он усадил ее рядом, обнял и угостил «компотом» из своей личной плошки. В то время как Мурка - ярко-голубые глаза и волнистые волосы - продолжала свои недвусмысленные атаки.

– Напрасно ты противишься, Серый, - подмигнул мне Понизовский.
– Она из очень хорошего рода. Прямой потомок капитана Кука.

– У меня свой капитан. И мне не хочется, чтобы он повесил меня на рее. И не за шею, однако.

Понизовский расхохотался и перевел красоткам мои опасения. Но, как ни странно, Мурку это только подогрело. К счастью, вернулась Яна: растрепанная, тяжело дышащая, в жалких остатках венков.

– Валенки не потеряла?
– спросил я немного виновато.

Янка, отдыхиваясь, повалилась рядом со мной на траву, сбросила валенки, пошевелила пальцами ног.

– Пора сматываться, Серый, - шепнула она.
– Сейчас самый разврат начнется.
– Она с подозрением глянула на Мурку: - Или ты уже успел?

– А что?
– загордился я.
– Она очень даже в моем вкусе. Глаза голубые…

– Линзы!
– отрезала Янка.

– Кудри волнистые…

– Парик!

Про груди я заикнуться не решился, предвидя ответ: «Силикон!» - но насчет древнего рода не удержался:

– Потомок капитана Кука.

Янка что-то пробормотала в рифму. Мурка надулась и пошла плясать. Мне показалось, что она все поняла в нашем диалоге…

…Семеныч вернулся в хижину незамеченным. Проверил сторожок и завалился в гамак. С берега доносился шум праздника. В окно тянуло свежестью, прохладой. Предрассветные часы…

Мы удалились по-английски. Незаметно. Игнорируя местный этикет. Серега остался праздновать. Это кстати, ночевать будет в хижине Таиаты. Значит, мы сможем пошептаться.

Когда, отбив Нильса, мы ввалились в хижину, Семеныч сделал вид, что мы его разбудили.

– Как твой живот?
– заботливо спросила Яна.

– На месте, - буркнул Семеныч.
– Как погуляли?

– Я себя блюла, - сообщила Янка, сдергивая с себя ошметки венков, - а Серый, по-моему, блудил. С одной потомкой… Кукой.

– В общем, так, ребята.
– Семеныч вылез из гамака.
– По моему раскладу, скоро этот спектакль кончится. Один занавес упадет, другой поднимется.

– А я предупреждала!

– Что-то не помню, - возразил Семеныч.
– Ставлю задачу: как можно дольше соблюдать правила игры. Как Понизовский. Это наша стратегия.

– А тактика?
– спросил я.

– А вот тактику будем менять по мере изменения стратегии.

– Переведи, - смиренно попросила Яна, снимая валенки и забираясь в гамак.

– Когда пойдет игра без правил, захватим инициативу. Как в трамвае. Важно, кто первый скажет: «Дурак!»

– Объяснил, - вздохнула Яна.
– Задуй свечку, я от юбки избавлюсь.

Когда мы погасили свет, стало ясно, что к острову подобралось утро. Праздник кончился. И на берегу все стихало. Отдельные всплески смеха, говор.

И вдруг! Полная тишина, краткая как миг. А потом - по контрасту - оглушительный взрыв воплей: гневных, испуганных, разочарованных. И топот ног, приближающийся к нашей хижине.

Не сговариваясь, мы схватились за пистолеты.

– Ща скальпы драть будут, - прошептала Янка.
– Вы как хотите, а я свой не отдам.

Топот и крики стихли за порогом. В хижину вошел один Понизовский. Не просто встревоженный. Напуганный.

– Тупапау тебя мало-мало кушал?
– спросила Янка.
– Что без стука ломишься - тут полуголая дама.

Понизовский перевел дыхание, обессиленно опустился на циновку:

– Яхта исчезла!

ПОКА ПО ПРАВИЛАМ

Сунув пистолет в Янкин валенок, я крикнул ей: «Оставайся здесь!» - и первым выбежал на берег.

Яхты не было на ее привычном месте. Ее вообще нигде не было. Ни справа, ни слева, ни в гладкой рассветной дали океана. И только лежал неподвижно на этой глади оранжевый якорный буй. Лежал таким мертвым поплавком, что стало ясно: клева не будет.

Бросившись в первую попавшуюся лодку, я зачем-то поплыл к нему, загребая так яростно, что подо мной трещала банка, а весла гнулись, как резиновые.

Я подхватил буй и забросил его в лодку. Вытянул якорь и перевалил его на днище, едва не перевернувшись. Гладкий синтетический трос был ровно обрезан в метре от буя.

Семеныч, в окружении бурно обсуждающих событие аборигенов, ждал меня на берегу. Когда я добрался до него, вся толпа сочувствующе начала качать головами, воздымать руки и щелкать языками, повторяя без конца каждому ребенку известное слово - шарп. Акула. Акула? За каким… нужно акуле перекусывать невкусный скользкий трос? Тут все время столько вкусного мяса барахтается…