Рубин царя змей
Шрифт:
“Сегодня вечером”.
А внизу стояла приписка:
“Навсегда”.
Глава 8
Дальше все было как в тумане. Мужчина, который передал девушке письмо от Золотого змея, действительно оказался слугой царевича. Он назвал свое имя, но Иллиана не услышала. Она смотрела на него и видела клетку без окон и дверей, без матери и привычной жизни. Так представлялся ей ее новый дом в Верхнем городе.
Прежде, тайком встречаясь с загадочным мираем, Иллиана до конца не отдавала себе отчета в том, что все может закончиться вот так. Торриен
Конечно, девушка знала, что есть вероятность навсегда покинуть родной дом, но никогда не верила, что это может случиться именно с ней. Да с кем угодно, но не с ней!
И вот сейчас она держала в руках матовый черный листок из дорогой бумаги, на котором красивым, каллиграфическим почерком был написан ее приговор.
“Навсегда”.
И хотелось то ли кричать, то ли швырнуть этот лист в огонь, словно его никогда и не было. Выбросить и жить дальше. Вот только мирайский слуга стоял напротив в своей дурацкой желтой тюбетейке, расшитой черными узорами, и смотрел на нее нечеловеческими серебристо-серыми глазами, в которых плескалась спокойная неотвратимость.
— Она никуда не поедет! — выкрикнул Фендор, шагнув вперед еще прежде, чем Иллиана успела что-то сказать. Прежде, чем успела озвучить для всех приговор из письма.
Он уже все понял. Закрыл ее своей спиной и неожиданно вытащил из голенища сапога длинный острый нож, направив его к шее мирайского слуги.
Краем глаза Иллиана заметила, как мать прижала ладонь ко рту. Ее глаза наливались ужасом и болью.
Сердце девушки защемило.
Слуга Торриена ничего не ответил. Не дернулся, не полез в драку. Однако в лавку вдруг вошли еще трое мужчин в одинаковой желто-черной одежде, на которой преобладали те же рисунки, что и на костюме первого слуги.
— Все в порядке, дженмирай? — спросил один из них, закрывая дверь и блокируя вход широкой спиной.
Слуга молчаливо кивнул, все так же не сводя спокойного взгляда с Иллианы.
— Думаю, проблем не будет, — проговорил он невозмутимо, словно у его шеи сейчас не находилось лезвие. — Так ведь?
Этот вопрос прозвучал лишь для Иллианы.
И, глубоко вздохнув, она кивнула в ответ.
Только губы еле заметно дрогнули.
— Что ты творишь, Илли?! — воскликнул Фендор, но тут же отвернулся, снова направив все свое внимание на незваных гостей. — Убирайтесь отсюда. Никто никуда с вами не пойдет.
— Что происходит? — прошептала упавшим голосом Дарилла и наконец нашла в себе силы подойти. — Мирай Шентарс, верно?
— Дженмирай, — поправил один из помощников у дверей.
— Прошу прощения, дженмирай, — склонила голову Дарилла.
Иллиана отметила: несмотря на то, что ее мать никогда не видела мираев, сейчас она держалась подчеркнуто достойно и уверенно. Женщина приподняла подбородок и глядела в серебряные глаза гостя твердо и прямо. А ведь гость был ни много ни мало — Великим змеем.
— Ничего особенного, — ровным голосом ответил Шентарс. — Мой хозяин, царевич Торриен из рода Эннариш, удостоил вашу дочь чести стать его хасси. С сегодняшнего дня она будет жить в Верхнем городе в Рубиновом дворце царей. Ваша семья будет вознаграждена за подарок, сделанный царевичу. Вы ни в чем не будете нуждаться…
— Но она — моя единственная дочь, — тихо проговорила
Дарилла, неожиданно перебивая дженмирая. — Зачем мне деньги?В глазах старой женщины блеснули слезы. Но Шентарс ничего не отвечал. И ни один мускул на его лице не дрогнул, пока он глядел на нее.
— Мне будет позволено видеться с ней? — спросила Дарилла, так и не дождавшись ответа.
— Это запрещено, — отрезал дженмирай.
Губы матери снова дрогнули.
— А писать? — проговорила она в последней надежде.
Шентарс несколько мгновений молчал, только серебро его глаз растекалось в радужках какой-то неозвученной мыслью. А затем он проговорил:
— Нет. Мне жаль.
С этими словами он подал сигнал трем мужчинам за своей спиной. Они по очереди вышли из дома, а затем вернулись, неся в руках три небольших расписных и выложенных каменьями сундука. Поставили их на пол у ног старой женщины и, склонив головы, по очереди открыли три замка красивым, сложно выполненным ключом.
Как только крышки откинулись назад под действием невидимой пружины, казалось, свет в помещении померк от блеска тысяч золотых аспидов, сверкающих внутри.
Фендор выдохнул, остолбенев на миг. Иллиана и вовсе не поверила своим глазам. Такого количества денег хватило бы, наверно, чтобы скупить весь их квартал. Все дома и лавки, конюшни, лошадей и каретный парк. На эти средства можно было выстроить огромный великолепный дом, в котором могли бы жить десятки человек. Можно было построить приюты для детей…
И только Дарилла окинула сундуки невидящим взглядом и снова посмотрела на Шентарса, будто ожидая, что он передумает.
— У вас есть час на сборы, — проговорил тот, словно специально обрывая у женщины последнюю надежду. — Затем мы выезжаем.
С этими словами он развернулся, собираясь покинуть дом. Но на пороге вдруг бросил:
— Ради вашего же блага — не пытайтесь сбежать, — будто пригвоздил он Иллиану холодом в серых глазах. — Лавка окружена. За хасси уплачена цена. По закону она больше не принадлежит этому дому.
И окончательно вышел вместе со своими помощниками, которые, очевидно, подчинялись ему беспрекословно, как командиру.
Как только дверь за ними захлопнулась, Дарилла упала в жесткое деревянное кресло и разразилась горькими слезами.
Фендор посмотрел на свой нож, который так и блестел в руке безо всякого толка, и беззвучно выругался.
— Ты не поедешь, — упрямо сказал он. — Я что-нибудь придумаю…
Это прозвучало настолько жалко и беспомощно, что девушка только вздохнула и покачала головой. Она тоже не знала, что делать. Но понимала одно: если удариться в панику и слезы — будет только хуже. Кончатся силы, навалится апатия и чувство безысходности. И матери от этого не полегчает.
— Мама, я буду тебе писать, — твердо сказала она, опустившись на колени рядом с женщиной.
Дарилла подняла от ладоней заплаканные глаза.
— Лжешь себе, но не лги нам, — проговорил Фендор. — Тебе не позволят писать. Никому не позволяют.
Иллиана не обратила на него никакого внимания. Она смотрела только на мать.
Мокрые, слипшиеся ресницы немного ворчливой, но при этом вечно улыбчивой женщины заставляли ее сердце истекать кровью.
Она тоже боялась. Боялась никогда больше ее не увидеть. Не прижать к своей груди. Не почувствовать ее любящих объятий. Пожалуй, за одно это Торриена можно было возненавидеть.