Рубиновый лес. Дилогия

Ромбовидные узоры на кожаной одежде, делающие её похожей на драконью чешую. Карие глаза, показавшиеся мне оранжевыми, и склянка с алым соком, несколько капель которой он плеснул себе на язык в Луге, после чего обрёл нечеловеческое чутьё.

Я действительно не буду первой, кто принял драконью кровь, – Дайре принимал её постоянно.

– Что именно со мной будет? – спросила я, забирая кубок. Хагалаз воздела руки над головой, взмахнув ими, как крыльями. Я поняла всё без слов. – Это больно?

– Невыносимо, – ответила Хагалаз.

Я кивнула:

– Хорошо.

И осушила кубок до дна.

По горлу потекло нечто горячее, вязкое, со вкусом лесных ягод и меди – такой же вкус чувствуешь, когда облизываешь палец, ранив его о ветку с чёрной смородиной. Сложно было разобрать, от чего именно у меня печёт во рту – от того, что смесь ещё дымилась, когда я заливала её в себя, или от того, что это была солнечная кровь, которая сожгла изнутри не одну сотню храбрецов и безумцев. Но, помимо этого и жжения, что сползло до самого живота, ничего более со мной не произошло.

Я обвела языком каёмку кубка, вбирая в себя последние капли, чтобы кровь сработала наверняка, а затем положила его на траву.

– Не позволь себя выманить. Вымани их сама, – напутствовала Хагалаз, накрывая ладонями мои плечи, и я часто-часто заморгала, когда её разукрашенное лицо почему-то начало раздваиваться. – Сенджу наверняка уже там. Он не знает, каким именно сейдом вы с Солярисом связаны, что души ваши едины, – это твоё преимущество. Приготовься. Люди будут слышать тебя. Люди будут понимать тебя. Ты всё ещё человек. Учти это. Долго в первый раз не продержишься. А одежда… Об одежде не беспокойся. Один раз стерпит, обещаю.

– Что ещё ты добавила в мой кубок? Кроме крови Сола.

Хагалаз улыбнулась:

– Яд из цикуты. Медленно действующий. Ты же хочешь убедить его убить тебя собственноручно, так?

Я не успела испугаться – мне резко подурнело. Хагалаз очертила пальцами мои ключицы, словно рисуя на них те же сигилы, которыми было покрыто её лицо, а затем быстро отошла назад, спрятавшись за кромкой деревьев. Там же сидела её белая кошка, тревожно виляя хвостом, пока вдруг не выгнулась дугой и не зашипела.

А потом на меня обрушилась боль.

В молодости мой отец практиковал две казни – колесование и сожжение. Во время первого человека, привязанного к крестообразному колесу, медленно и мучительно растягивали до тех пор, пока спицы не отрывали ему руки и ноги (а иногда и голову). Во время второго же смерть наступала несколько быстрее, но от этого легче не становилось: огонь, снедая плоть, проникал под кожу и начинал пожирать внутренние органы ещё до того, как человек отходил к богам в мир иной. Дважды я случайно становилась свидетельницей и того и другого. Запах горелой плоти, как и душераздирающие крики, ещё долго преследовали меня по ночам, пока их не стёрли время и забота Сола. Однако сейчас я снова вспомнила об этом – вспомнила, потому что чувствовала себя так, будто меня колесовали и жгли одновременно.

Я кричала так громко, что вскоре оглушила саму себя и утратила слух. Я не могла дышать. И плакать не могла тоже. Всё, что я могла, – это исторгать из себя нечеловеческий вопль, надеясь, что он хотя бы на толику умалит ту агонию, которую причиняли кости, выворачивающиеся наружу. В отличие от драконов, это не было в моей природе – превращаться, – и потому меня буквально ломало на части. Локти и колени согнулись в обратную сторону, лопатки порвали кожу, подтянувшись куда-то вверх, а то, что некогда было моим ртом, превратилось в кровавое месиво, когда зубы из него посыпались, чтобы уступить место звериным клинковидным клыкам.

Не знаю, как долго это длилось, но самое худшее было то, что я ни разу не потеряла от боли сознание. Я чувствовала, как рвётся каждая ниточка моего естества, а затем сплетается заново. Когда я уже начала думать, что сойду с ума раньше, чем всё это закончится, боль исчезла, как если бы её никогда не было вовсе.

Я обнаружила себя на той же траве возле хижины Хагалаз, только костра рядом больше не было. Разваленный, он затухал, превратившись в разрозненные тлеющие поленья, разбросанные по поляне. На его месте о землю бился хвост – без костяных гребней и острых сколов, но покрытый светлой чешуёй, похожей на липовый мёд, с тёмно-бордовой обводкой под каждой чешуйкой.

Прошло несколько минут, прежде чем я поняла, что этот хвост принадлежит мне, и приноровилась управлять этим массивным, неповоротливым телом, в пять раз больше моего родного. Конечно, мне было далеко до размеров Соляриса и уж тем более Вельгара, но справиться с собственным весом всё равно получилось не сразу. Крепкие мышцы тянули вниз, и лишь когда мне удалось расправить крылья, вернулось чувство баланса. Эти крылья ощущались точно вторые руки – абсолютно никакой разницы. Вдоль левого даже просвечивали мои кости, как после гелиоса. Привыкнуть к крыльям было уж точно проще, чем к зубам, мешающимся в пасти.

Судя по взгляду Хагалаз, которая хихикала и танцевала возле кромки леса, она была довольна результатом даже больше моего.

– Дар Соляриса, в Рок Солнца рождённого, принцессе Рубин, рождённой в ночь Мора, – запела она, закружившись вместе с белой кошкой, которая запрыгнула ей на плечо. – Пей и меняйся! Меняйся и лети! Лети, лети, лети!

Вот, оказывается, почему драконы охотнее выбирали смерть в небе, чем жизнь на земле: стоило мне подняться ввысь, как стало казаться, что на свете нет ничего естественнее, чем плыть в потоке ветра, рассекая облака. Высота была мила мне с самого детства. Я обожала разглядывать крошечные города под своими болтающимися ногами, похожие на нескладную мозаику из витража, и каждое утро отрывала себя от постели только ради того, чтобы вечером дотянуться до облаков, до которых прежде не дотягивался ни один человек. Но иметь собственные крылья – это нечто иное. Иметь крылья – значит иметь истинную свободу.

И пускай я знала, что свобода эта лишь мнимая – краткий миг перед неизбежностью, – я наслаждалась ей, пока стремглав летела к родному замку. Зрение, ставшее в десять раз острее прежнего (теперь понятно, почему Сол всегда был таким внимательным), позволило мне быстро подсчитать вооружённых воинов, расставленных вдоль мерлона крепостных стен. Отец мобилизовал все хирды, что у него были, – даже немых воинов с золотыми наручами на запястьях, которые хоть и не были драконами, как основавшие их отряд предшественники, но сражались не менее яростно. От этого зрелища я лишний раз убедилась, что иного способа, кроме как послушаться совета Хагалаз, у меня нет, если я хочу спасти Соляриса до того, как умру сама.

Не позволять выманить себя. Выманить их самой.

«СОЛЯРИС!»

По звуку мой глас ничем не отличался от рыка других драконов, но я надеялась, что Хагалаз не ошиблась и хирдманам он будет понятен так же, как человеческая речь. Я вынырнула из-за угрюмо-серых туч, над которыми поднялась, чтобы остаться незамеченной, и голос мой эхом прокатился по всему замку. Я прокричала имя Соляриса несколько раз, так громко, чтобы оно достигло каждого уголка остроконечных башен и даже подземных катакомб. Затем я опустилась ниже и, оказавшись прямо над шпилем южного крыла, вцепилась когтями в черепицу, заставляя серо-синие камни сыпаться вместе с оконными рамами.