Рубль – не деньги
Шрифт:
– Не могу я ее выгнать, – говорила Мира Мироновна, – она же беременная!
– Отошлем ее к Вовке, – предлагал Владислав Игнатьевич.
– Это то же самое, что выгнать!
– Да я понимаю, – не сдавался муж, – но с нами- то что будет? В любую минуту могут прийти документы, не в Израиль же ее с собой брать.
– Можно оставить ей эту квартиру!
– Мира, если мы ее не продадим, нам не хватит денег.
– А так мы обречем на погибель и девочку, и ребенка! Документы еще не скоро придут, давай думать, – взмолилась жена.
– О чем думать, о чем?! Ты только мной командовать можешь, а никакой мало-мальской ситуации разрулить не способна. У меня впечатление, что я
– Тише, Славик, тише, Катя может услышать.
– Катя? А может, она и не Катя! Ты у нее документы проверяла?
– Она справку об освобождении показала.
– Господи, – охнул Владислав Игнатьевич, – она еще и без паспорта! Мира, ее в Ленинграде искать будут, она должна была в милиции отметиться!
– Вот именно, – подхватила жена, – а она к нам поехала, у нее никого нет. И денег нет… Я еще удивляюсь, как она не в угольном ящике под вагоном до нас добралась.
– Какие угольные ящики, не говори абсурда! Такой способ передвижения я поледний раз видел только в фильме нашего детства «Армия Трясогузки снова в бою».
– Славик, прошу тебя, давай на «Трясогузке» и остановимся. Мне самой все это не нравится, но мы ее уже приняли, а значит, и обнадежили. Давай поступим по совести: съездим в Ленинград, ее дела уладим, заодно на Вовку посмотрим. У тебя же связи остались, ты только недавно в отставку вышел…
– Вьешь ты из меня веревки, Мирочка дорогая, – только и мог сказать Владислав Игнатьевич. – Гаси свет, утро вечера мудренее.
Когда на следующее утро поднялось горячее оранжевое солнце, все неприятности и недосказанности показались чем-то нереальным. Всем – и чете Вольновых, и Кате Измайловой. Все дружно позавтракали, прошлись по магазинам, зашли в женскую консультацию и милицию, а еще через день так же дружно отправились за новыми документами для Кати в город на Неве. Как раз с бумажными-то делами все обошлось как нельзя лучше, но предстоял еще разговор с Владимиром, который обещал быть малоприятным. Ко всеобщему изумлению, разговор получился теплым, родственным и замечательно безрезультатным.
– Дорогие мои, – сразу сообщил сын, – я так вам рад! – и расцеловал маму с папой и Катю.
– Не поняла, – сказала девушка.
– Так у вас все в порядке? – спросили родители.
– Ну, конечно, – развеял все сомнения Володя, – у нас у всех все в порядке. Катька пристроена, как я понимаю, от ребенка я не отказываюсь, но только давайте не будем его на меня вешать, и без того дел хватает.
Все онемели. И в полном онемении вернулись в Краснодар.
Жизнь, однако, продолжалась в соответствии с алгоритмом, который начертал им Владимир на прощание. Катя настолько освоилась, что с охотой взяла на себя многие хлопоты по хозяйству. Никто этому не препятствовал, только отслеживали, чтоб она не поднимала больше двух килограммов. А вот мытье пола даже приветствовалось: Мира Мироновна говорила, что рожать будет легче.
Роды действительно были несложными, без всяких фокусов – порвалась, не разродилась, замедленная родовая деятельность и т. п. – и совпали по срокам с получением документов из посольства и завершением многоступенчатых манипуляций Владислава Игнатьевича, преследующих одну цель: взять с собой Катю с ребенком в Израиль на постоянное место жительства. Саму Измайлову никто и не спрашивал, хочет ли она эмигрировать, отъезд считался само собой разумеющимся фактом. Никому из четверых не пришло в голову, что может сложиться по-другому. За неделю до
отбытия приехал Володя, чтобы попрощаться, взять немного денег и сделать ребенку «козу».На Земле обетованной все было замечательно, кроме ужасающей жары. Не страна, а пекло! Все ходят с бутылками ледяной воды – то отпивают, то прикладывают ко лбу. Обосновались в Беершеве. Городок маленький, уютный, вместо привычного асфальта выстлан плитками в елочку, почти что паркет, всюду девушки и парни в военной формес автоматами, – Катя понимала, что из-за непрекращающейся войны с арабами, но все равно ей это казалось театральным представлением. Она никак не могла взять в толк: если с арабами воюют, то почему они работают почти во всех кафе и свободно разгуливают по улицам. Вольновы, которых Катя вполне опосредованно считала уже своими родителями, только что мамой-папой их не называла, пытались провести, что называтся, среди нее политинформацию, но толку никакого не вышло. Катерина стала еще больше запутываться и махнула рукой на высокую политику. Кроме солдат, город был наводнен правоверными евреями (здесь их называли датишными) – женщины ходили в париках, а одежда прикрывало тело так, что не было видно ни одного миллиметра кожи. И это при сорокаградусной жаре! Глядя на них, думалось об узбеках в ватных халатах посреди раскаленной степи.
Совершенно не было нищих, этим Беершева выгодно отличалась от всех городов России. Но каждый день так хотелось домой, и именно в Ленинград, где идут дожди, где золотой шпиль Адмиралтейства упирается в небо, где все говорят по- русски! Поначалу она очень боялась своего безъязычия, но очень быстро поняла, что на русском говорит больше половины населения. Однажды, гуляя с маленьким сыном, Катя поняла, что забыла дома часы и сильно перепугалась, потому что кормить Мирончика надо было по режиму. Некоторые расхожие английские фразы помнились еще со школьной скамьи, и Катя обратилась к первому же прохожему, загорелому до черноты дядьке в шортах:
– What time is it now?
В ответ тот, широко улыбаясь, стал многословно объяснять на иврите – явно уж, не «который час». Девушка была в полуобморочном состоянии: и уйти неловко, и ребенок вот-вот заплачет, а она стоит, как дура и слушает то, чего совершенно не понимает, да еще под жгучим солнцем. То ли мужик сжалился над Катей, то ли вся информация у него закончилась, только вдруг он замолчал, а через минуту-другую сообщил:
– Сейчас выходил из дома, ровно пять по радио пропикало.
С этой минуты у Измайловой исчез лингвистический комплекс неполноценности и она для себя решила, что просто все тут большие выпендрежники, а обойтись можно и своим родным языком. Вот Мирончик подрастет и выучит.
А пока рос сын и старели родители, Катя вела дом, а вечерами отдыхала перед телевизором. Смотрела все подряд и призывала к этому Миру Мироновну и Владислава Игнатьевича.
– Сегодня новый сериал начинается, давайте вместе посмотрим!
– Катюша, не любим мы сериалов, – оправдывались старики, Воспитанные на нормальных полноценных кинолентах.
– Да бросьте, все равно ведь, если наше… Это что-то новенькое, «Сайда-Форсайда» называется. Двадцать четыре серии! – не сдавалась Катерина.
Мира Мироновна тут же бралась за просветительскую работу и начинала коротенько сообщать, что есть такой английский писатель Голсуорси… А ее муж только бурчал: «Пусть смотрит, ведь читать все равно не станет». И уходил на лоджию.
В общем и целом, Катя была счастлива. В Израиле не было мест, куда бы ее могли уговорить или заставить пойти – Ни Эрмитажа, ни филармонии, – а на природу чета Вольновых давно выбираться перестала в силу изматывающего субтропического климата.