Рукопожатие Кирпича и другие свидетельства о девяностых

Хозяин заказал нам такси, а на прощанье подарил по видеомагнитофону: шефу настоящий, а мне – видеопроигрыватель, каждый из которых стоил дороже, чем сумма, на которую мы рассчитывали получить квитанцию.

– Счёт на дополнительные расходы в валюте мы попросить постеснялись, – говорю я своим спутникам. – Но, как ни странно, эта случайная встреча породила много событий и была чревата всяческими жизненными перипетиями, характерными в кипящих девяностых. Мы несколько раз пытались начать совместный бизнес, Сассон знакомил нас с разными людьми, большинство из которых оказались аферистами, он даже подарил нам «мерседес», который забрал у папы одного будущего олигарха, и этот автомобиль, потом выяснилось, был с перебитыми номерами. В конце концов мы с ним нащупали нормальную, некриминальную тему, и бизнес завертелся, но об этом – в другой раз. А того юриста с женой встретить больше не довелось, но меня это не расстраивает.

Паром, не торопясь, двигался в сторону Финляндии. Мы допили наше красное и пошли в казино, которое работает на пароме всю ночь. В знак благодарности за внимание я выдал Васе и Родиону по десять фишек на удачу. Родион играл впервые и, как положено новичку, выиграл 300 евро – по-простому, на красном и чёрном.

Максим Кантор

Оттепель

Хуже нет, как начнёт подтаивать. Сегодня Пётр пошёл снег с крыши сгребать. Снег-то и потёк. А он в своих ботах так и пополз вниз. Лопатой цепляется. А за что уцепишься? Не за что особенно. Покричал, чтоб руку дали. Ну, дураков нету за ним лезть. Да и не успеешь. Хоть он не быстро полз.

Народ с троллейбусной остановки смотрит: сползёт? нет? Сполз.

Полетел.

И ладно бы в сугроб. Бывает, выживают. А сегодня сугробов-то нет. На лестницу упал, у парадного. Хуже нет – упасть на лестницу: сразу нога выскакивает, череп лопается и мозги текут. Почему я и говорю: не люблю такую погоду.

Валерий Копнинов

Прошлогодний снег в охапке

Стрелки показывали без четверти двенадцать. Но Пашка в обман не вдавался, он знал – настенные часы уже давненько не ходят. Случилась эта неприятность после того, как из них исчезли батарейки. А без батареек часы стали только с виду похожи на часы. И что тут поделаешь? Как исправишь? Были бы они ну хоть механические, что ли, чтобы ключиком заводились, а так…

В свои неполные семь лет Пашка сплошь и рядом проявлял себя мальчишкой сообразительным и, что немаловажно, самостоятельным. Вот и сейчас в ситуации, когда какой-либо прибор, тоже показывающий время, в доме отсутствовал (микроволновка, ранее выручавшая своим таймером, испортилась и доживала свой век простым шкафчиком), Пашка догадался включить телевизор, по которому можно было при определённом терпении и внимательности как-то сориентироваться во времени.

Мама ушла, лишь только рассвело (часы и тогда врали про двенадцать без четверти), и с нею, конечно, увязался дядя Серёжа, прозванный их соседями «приблуда», а мамой именуемый – Сереня.

Сам же дядя Серёжа называл себя маминым мужем, а от Пашки требовал величать его папой. Но Пашка знал, что его настоящий, хороший папа – погиб.

– Мам, ты надолго? – крикнул Пашка в спину уходящей матери, выскочив вслед за ней босиком в холодные сени.

– Нет, сына, до соседей и обратно. С праздничком поздравимся… Всего ничего, – ответила мама.

– Как только, так сразу… – пробурчал Сереня и следом матерно ругнулся, шарахаясь от рыкнувшего дворового пса Тарзана, сидевшего на цепи для охраны дома и, несмотря на задабривания в виде косточек и иных объедков, так и не принявшего Сереню за своего (как, впрочем, и других жонихов Пашкиной матери).

– Ма-ам, – протянул Пашка, перебирая босыми ногами на студёном полу, – вы же вчера ходили весь день и пришли поздно…

– Я тебе из гостей чего-нибудь принесу… Жди! – подытожила мама.

Пашка подождал немного. Поскучал… Подождал ещё и – принялся за дело. Раз праздник, значит, в доме нужно сделать красиво. Тем более что не просто праздник – один из многих в календаре, а самый настоящий Новый год!

Для начала он принёс из сараюшки припасенные еловые ветки, выпрошенные у соседки тёти Зины Шумейко. Тётя Зина с мужем дядей Петей третьего дня ставили в крестовину новогоднюю ёлочку и несколько нижних веток спилили. А Пашка оказался рядышком – катался на лыжах по огороду. Ему нравилось в хорошую погоду на стареньких лыжах, унаследованных им от старшей сестры, совершать небольшие круги от зарослей сирени у калитки до заснеженных кустов смородины возле колодца. Закругляя очередную петлю лыжни, Пашка через забор заприметил, какое добро пропадает, и, подкрепив просьбу волшебным словом «пожалуйста», три веточки у тёти Зины получил.

Заглянув в тумбочку под телевизором, Пашка обнаружил знакомую ему небольшую картонную коробку, а в ней среди многочисленных цветных осколков немного целых ёлочных игрушек и путанку серебряной мишуры. Пашка воткнул в литровую банку ветки, пустившие в комнате смолистый аромат, нацепил на них игрушки и обмотал мишурой. А оставшуюся мишуру прикрепил к ватным комочкам, намочил их и подбросил к потолку, где полоски мишуры, зацепившись мокрой ватой за штукатурку, красиво повисли, заиграв на свету матовыми искорками. Так делали продавщицы в гастрономе, в котором мама покупала продукты. Пашка увидел, запомнил, а теперь применил для дела.

Потом Пашка почитал немного… Вышел во двор, почистил снежок у крыльца и дорожку. Поиграл с Тарзаном… Зашёл в дом… Опять почитал, попил чай со смородиновым вареньем (больше Пашка ничего не обнаружил съестного), ещё почитал…

Мама всё никак не возвращалась.

Короткий зимний день заканчивался. На улице постепенно темнело, и серые сумерки забирались в дом. Тусклые лампочки не очень-то радовали светом и даже, наоборот, поселили в доме тени от шкафа, стола и стульев.

Пашке почудились осторожные шаги на чердаке и шорохи где-то за плинтусом. Шальной порыв ветра хлопнул сорвавшейся с крючка ставней. По полу потянуло холодком. Пашка быстренько подтянул ноги под себя. Ему вдруг показалось, что из-под дивана вот-вот высунется неведомая рука, схватит его за щиколотку и потянет в подполье.

Что-то загудело в трубе, прокатилось сверху донизу и, метнувшись обратно, вылетело на улицу. Загремел цепью Тарзан, завыл и тут же смолк.

Пашка накрылся одеялом с головой, немножечко оттого, что стало страшно, и немножечко от холода – дом с утра был ещё не топлен.

Пригревшись, он и не заметил, как задремал, а когда проснулся, включил телевизор, чтобы понять, который час.

Попал Пашка в середину старого кино про развесёлых людей, встречающих Новый год, который они называли по-своему – Рождеством. Парни и девушки, все – нарядно одетые, собирались в небольшие компании и ходили по улицам, от дома к дому, колядовали. И дворы, и пути, и крыши каждой хатки толстым слоем покрывало ватное одеяло голубоватого от сумерек снега. Тёплый свет из окошек, жёлтыми масляными пятнами оттеняющий белизну стен мазанок, издали приветствовал и зазывал колядующих. Парень, шагающий первым, тащил большую звезду на шесте, другие гуляки расправляли здоровущие мешки и, заходя под окна соседей, громко пели, а те давали им всякую вкусную снедь и угощали питьем. В мешки так и сыпались караваи, баранки, сладости и даже жареные гуси целиком.

«Хорошие в кино соседи, – оценил Пашка увиденную по телевизору историю. – А вот тёть Зина и дядь Петя Шумейко… хоть сколько пой у них под окном – ничего не дадут да ещё погонят. Ветки еловые отдали, потому что всё равно выбрасывать».

Ну, конечно, не все соседи были такие, отзывчивые водились тоже. И у кого-то из них сейчас гостила мама Пашки и Сереня с ней.

* * *

Лидия Андреевна, эта вот самая Пашкина мама, находилась не очень-то далеко – через три дома, в избушке Подползиных. Лидия Андреевна – это по паспорту. Но и здесь, и в домах других соседей Андреевну к её имени никто не добавлял, да и Лидией не величал никто. Лидка, Лидуха – и всё.

Гуляли у Подползиных не первый день. Хозяева славились большой гостеприимностью, если кто со своей бутылочкой заглядывал да со своей закусью. И потом, разгулявшись, не могли остановиться неделю, а порою и подольше. Меняя изо дня в день путем естественного отбора состав выпивох, но сохраняя в активе не успевающий трезветь костяк.

Лидуха очнулась на неразобранной хозяйской кровати, лежащая поверх покрывала. Кофточка была расстегнута напрочь, пуговки на платье – тоже, старенький бюстгальтер сдвинут на сторону, обнажая Лидухину грудь, сохранившую по некой природной прихоти округлость формы точно такую же, как в девичестве.