Рукопожатие Кирпича и другие свидетельства о девяностых
Шрифт:
Рядом храпел какой-то мужик, вроде бы Серёнин приятель с завода. Имени мужика Лидуха не помнила.
«Он, что ли, меня расстегнул? – подумала Лидуха. – А где Серёня?»
Осмотрев себя и не обнаружив более никакого ущерба, Лидуха навела в одежде порядок и побрела на кухню, где находился эпицентр застолья.
«Надо же, – продолжала размышлять она, – лихо мне на старые дрожжи прилетело – не помню, как и отключилась… А где Серёня?»
Оказалось, что Серёня вместе с хозяином Юрчиком Подползиным по прозвищу Бисер, приклеенным к нему за некоторое сходство с болгарским певцом Бисером Кировым, ушёл за пивом и не вернулся пока…
– Давай-ка,
– Давай, – согласилась Лидуха, – а то я что-то совсем стала: «всё, что было не со мной, помню»…
Пока Надя цедила бражку через марлю, Лидуха подошла к окошку глянуть на улицу – чего там творится.
Ох ты ж напасть! В обрамлении морозных узоров из окна скалилась заросшая волосом рожа с расплюснутым о стекло носом на манер поросячьего пятачка. Лидуха закрыла глаза, потрясла головой и вновь посмотрела в окно. Рожа исчезла.
– …И телик включи, – решив, что померещилось, крикнула Лидуха Наде, – может, концерт какой, Пугачиху покажут или ещё кого…
– Я Пугачиху не люблю, – забасил вдруг чей-то голос за спиной Лидухи.
– Кто тут? – в унисон вскрикнули бабы.
– Я это, я, Володя, – выходя из дальней комнаты, отвечал им мужик, которого Лидуха, проснувшись, обнаружила рядом с собой. – Сморило меня… О-о-о! Дайте бражки мне испить… Подкреплюсь да пойду ребят поищу… Бисера с Сербией…
Хозяйка зачерпнула из фляги. Володя дул бражку прямо из ковшика, вопросительно поглядывая на Лидуху, но так ничего и не спросил. Выдув ковшик браги до дна вместе с ягодами, Володя ушёл.
Надя включила телевизор. На полусферической плоскости постепенно нагревающегося кинескопа старенького «Горизонта» забегали фигурки жителей малоросской деревни, как поняла Лидуха, видимо ещё давешних, царских времен. Местный кузнец – молодой и статный парень со стрижкой под горшок – уговаривался о чём-то с волосатым чертякой, имеющим свиноподобную харю, весьма похожую на ту, что Лидухе померещилась недавно в окне. Вроде договорились. А потом кузнец вдруг взял да и ухватил нечистого за хвост…
Только чёрта помяни – он тут как тут. Собственной персоной.
Нечистый любил появляться на этой улочке, обрамлённой домами частного сектора, упирающейся с одной стороны в лес, с другой – в заводской забор и носящей высокохудожественное имя Николая Васильевича Гоголя. Нечистый не был чужд литературе, особенно классике.
А ночь накануне Нового года, заменяющая атеистическому большинству Рождество, привлекала нечистого особо. В такую ночь морочить наивных людей, как говорится, сам бог велел. Ну, не Бог, конечно… Да что к словам придираться?
Разнокалиберные, в основном неказистые домики, построенные ещё в приснопамятные времена, раскладывали вокруг себя по периметру яркие пятна оконного света, вырисовывая плетение двойных рам на матовом с чёрными вкраплениями снегу, и цедили дым из труб прямиком в рябое от звёзд, по-зимнему низкое небо.
Даром что Сибирь: ни дать ни взять – гоголевская Диканька во всей исторической патриархальности.
Нечистый, вырядившись в вывернутый на левую сторону овчинный тулуп, побродил по улице Гоголя туда-сюда. Позаглядывал в окна – где и что…
Увидев одиноко сидящего над книжкой Пашку, нечистый не поленился, залез на крышу его дома, тряхнул пятерней и, невесть
откуда выудив специальную металлическую дудку, устрашающе подул в печную трубу.– У-у-у ту-ту-у!..
Затем с удовлетворением понаблюдал за промежуточным похмельем Лидухи и Нади. Серёню и Бисера, набравших вместо пива портвейна, чуть не силком затолкал к Кулаковым, живущим в соседней от гастронома трёхэтажке. Так же, как и Подползины, привечающим гостей с принесённой выпивкой. Туда же поманил и Володю. И корысть нечистого в этом поступке просматривалась со всей очевидностью, потому что все попойки в квартире Кулаковых однозначно заканчивались мордобоем.
Но это всё выглядело мелкими пакостями для разминки. Самое что ни на есть чертовское развлечение намечалось на разгар новогодней ночи – время, удобное для морока тем, что почти никто из населения спать не ложился, находясь в расслабленном благостном состоянии.
Но для основной работы предстояло подготовиться как следует.
Нечистый с легкостью перемахнул через двухметровый заводской забор и направился в сторону котельной. Завод, когда-то в три смены выдававший на-гора агрегаты для сельхозмашин, переживая затянувшиеся надолго «не лучшие» времена, пребывал ныне в некотором запустении, но все же ещё поддерживал остатки былой жизнедеятельности скупкой и переработкой металлолома. Поэтому, несмотря на праздник, литейный цех завода продолжал работать, обеспечивая бесперебойный цикл плавки. Из вентиляционных воздуховодов литейки пованивало калёным железом и нагретым песком. А для чертяки – такой аромат нежней одеколона. Ибо преисподней родимой пахнет.
Нечистый несколько раз шумно, сквозь ноздри, втянул в себя технический воздух, подошёл вплотную к высокой кирпичной кладки трубе котельной и задрал голову вверх. Здорово! Труба высотой метров пятьдесят, не меньше. А что ещё нужно нормальному чёрту для спецобработки?
Нечистый вынул из кармана свежую газетку, аккуратно расстелил её на грязном снегу и, свернув вчетверо, пристроил на газетке полушубок. После, крепко, по-мужски взявшись за нижнюю скобу металлической лестницы, вмонтированной во внешнюю стенку трубы, как был в голом своём обличье, начал, постукивая о ступеньки копытами, взбираться вверх.
Чем выше поднимался нечистый, тем крепче ветер трепал его стоящую дыбом шерсть на теле, спутавшиеся патлы на загривке и клочки меха в паху.
Чем выше, тем противней лепились ему в морду пучки прокопчённого дымком снега, забивающегося в нос и глаза.
Чем выше, тем надсаднее от напряжения ныли мышцы, вздымающие сильное тело по скользким и неудобным для копыт заржавленным скобам.
Но, с другой стороны, чем выше, тем сильнее наполнялось чертовское сердце адреналином, тем громче пела его чёрная душа. И вот уже из недр ея песня вырвалась наружу.
– Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью! – загудел нечистый, подкладывая под забавный девиз смутных лет, памятных и благотворных для чертовской деятельности, популярную некогда мелодию.
– Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью! – завёл нечистый по кругу свою странную песню, впрочем не случайно употребляя имя хорошо известного ему писателя, прельщающего чертяку склонностью неумолимо констатировать абсурдность и безысходность жизни.
– Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью! – пел нечистый, подминая под себя скользкие от конденсата ступеньки и проворно карабкаясь наверх, к жерлу трубы, откуда, как из проснувшегося вулкана, курились клубы чёрного дыма.